– Слушай, а ты не мог бы заткнуться? – выглянула из спальни заспанная и сердитая Зое. – Ржешь тут, как жеребец.
Мишель, ухмыляясь, передернул затвор автомата и подмигнул девушке:
– Ладно тебе, куколка, сердиться, может, мы последний раз так сидим вместе. Завтра будет не до смеха.
Зое отвела взгляд. Она не ехала на «стрелку», Клод запретил ей наперекор Алексу, который предлагал поехать всем вместе. Она будет ожидать их возвращения на квартире. Все понимали, что дело предстоит не шуточное, в Европе все только и делают, что пугают русской мафией. Клод подошел к Зое и обнял ее за плечи:
– Успокойся. Все просто на нервах.
– Думаешь, я не на нервах? – нахмурилась Зое. – Легко сидеть здесь одной и ждать неизвестно чего?
– Все будет нормально, – заверил ее Клод, поцеловал в шею и обнял еще крепче. Зое судорожно вздохнула.
Бесшумно, точно приведение, в комнату с серьезным видом вошел Алекс. Мельком глянув на приготовления, он подошел к молчаливому Стрелку:
– Пойдем выйдем, нужно обсудить кое-какие детали.
– Говорите при всех, – недовольно предложил Пьер.
– У него будет отдельное задание, и вам необязательно об этом знать, – рявкнул на него Алекс. – Каждый должен четко выполнять свои функции, или мы тут все погибнем. Если что-то не нравится – вон дверь!
– Да нет, мне все нравится, – поджал губы Пьер, – я просто тащусь от всего.
– Вот и тащись, – посоветовал громиле Алекс и вышел на балкон вслед за Шарлем-Анри. Он делал это не просто так. Его действия были нацелены на то, чтобы расколоть лагерь, посеять между наемниками недоверие, не дать им объединиться против него. Особенно его беспокоил Пьер, такой и глазом не моргнет – всадит пулю в спину.
– Так что за секреты? – спросил Стрелок, обернувшись к нему.
Алекс встал рядом, привалился к перилам и произнес, глядя вдаль:
– Шарль-Анри, ты самый опытный из всех. Я доверяю тебе и твоему опыту. Мне нужен твой совет. Я не стал говорить при всех, потому что некоторые считают себя умнее других, и нормального разговора не получилось бы.
– Ясно, – кивнул Стрелок, – какой конкретно совет тебе нужен?
Алекс изучал взглядом собеседника. Тот оставался бесстрастным, будто его ничего не касалось, а на завтра был намечен всего лишь пикник за городом.
Усмехнувшись, Алекс достал карту города и развернул ее перед наемником на старой тумбочке, что пылилась у хозяев квартиры на балконе лет десять, поэтому вся перекоробилась и почернела.
– Вот, смотри, это здесь, – он показал пальцем место на городском плане, – думаю, они приготовят для нас ловушку.
– Скорее всего, – поддакнул Стрелок, склоняясь над картой.
– Нам надо разделиться, – продолжал Алекс, – ты пойдешь первым, выберешь удобную позицию и осмотришь местность. Затем пусть туда отправляются Мишель с Рэми и займут позиции по флангам здесь и здесь. В назначенный час поедем мы – я, Клод и Пьер. Если что пойдет не так на встрече, вы нас прикроете.
– Готов заключить пари, что этот русский бандит думает так же, – хищно ощерился Стрелок и, подняв глаза от карты, добавил: – Он тоже пошлет своих людей на страховку.
– Мы должны успеть раньше, – отрезал Алекс. – Отправляйся прямо сейчас, найди такое место, чтобы тебя не заметили. А перед этим проинструктируй парней, они безбашенные и привыкли переть на пролом.
– Хорошо, – пожал плечами Стрелок, – сделаю как скажешь. Ты босс… – Он задумался: – А что, если я увижу там кого? Русских… Бандитов…
– Доложишь мне, и мы вместе решим, что делать, – ответил Алекс. – Если не сможешь связаться со мной, действуй по обстановке. У тебя большой опыт в подобных делах, и я доверяю твоему решению.
– Ладно, тогда пошел собираться, – вздохнул Стрелок.
– И не забудь проинструктировать парней, – напомнил Алекс, – тебе они доверяют больше, вы вместе служили.
– Не забуду, – буркнул наемник и задержался в дверях: – Кстати, все собирался спросить, да не получалось… Если кто-то из нас погибнет завтра, что будет с его долей?
– Очень правильный и своевременный вопрос, – улыбнулся Алекс. – Все элементарно – доля оставшихся возрастет. Я не собираюсь забирать себе ничего лишнего.
7. 1930 год
Дверь склепа отворилась, и Сергей Лапин тихо проскользнул во тьму, пахнущую плесенью и тленом. Он не боялся мертвецов. Глупо бояться тех, кто не может причинить тебе вреда. Гораздо опаснее живые, особенно если это блатные, у которых увели «общак». В руках у Лапы был объемный узел. Он закрыл за собой дверь и только после этого зажег керосиновую лампу. В тусклом свете его взору предстало тесное пыльное помещение с низкими потолками. В углах, под потолком и на потрескавшихся каменных стенах висела старая паутина. Гробницы были вскрыты и пусты. Мертвецов красноармейцы вытащили наружу, поглумились и сожгли на костре. Каменная крышка у одного из гробов валялась расколотая на полу. Тут же и сам гроб, накренившийся набок. Несмотря на всю мрачность места, Лапа чувствовал себя в оскверненном склепе в безопасности. Здесь его точно искать не будут. Эта часть кладбища давно заброшена, и в городе ходят жуткие легенды, что по ночам над разоренными могилами знати бродят призраки умерших. Сам он тоже способствовал распространению этой легенды, а один раз собственноручно пуганул пару урок, решивших подзаработать на разграблении могил. Смешал глину с фосфором, намазался этой дрянью, пропитал ею же надетые на себя лохмотья, прилепил парик из длинных седых волос и в таком виде явился грабителям. Одному он сломал нос, вырубил, а второго слегка придушил. Затем нагрел зажигалкой их нательные крестики, и те прикипели к телу, вызвав сильный ожог. В дополнение попинал обоих да подложил тому, которого душил, под бок мертвеца, вытащенного грабителями из разграбленной могилы. Потом малость поседевшие и избитые грабители вернулись в город и стали всем рассказывать, как на них на старом кладбище напали мертвецы. Истории верили, так как у них были доказательства – одинаковые ожоги в форме крестов на груди, синие отметины от пальцев на шее и седина.
– Эй, – тихо сказал Лапа, и его голос эхом отразился под сводами склепа.
Внезапно сбоку раздался шорох, и к его ногам из темного угла метнулась тень. Он даже вздрогнул от неожиданности, но это была всего лишь его спутница. Вцепившись в его ноги, Лиза горько заплакала.
– Ну, ты чего! Чего прицепилась-то, – смущенно пробормотал Лапа, не зная, что делать.
– Я думала, ты уже не придешь, – выдавила она из себя сквозь рыдания.
– Да куда ж я без тебя теперь денусь? – фыркнул Лапа, легко высвободившись и присев рядом с девочкой. – Давай кончай реветь, и пойдем есть.
– У тебя есть еда! – Глаза Лизы зажглись от радости. Она мгновенно позабыла обо всех печалях и кинулась вслед за Лапой к печке, стоявшей в закутке, в простенке. Труба была выведена наружу так, что весь дым сносило к черной топи, и было непонятно – то ли на болоте что горит, то ли с кладбища тянет.
– А ты почему без света сидела, – поинтересовался Лапа, разжигая в печке огонь, – не страшно было?
– Да я со свечкой сидела, – отстраненно ответила Лиза, – потом услышала, что кто-то в дверь лезет, испугалась и потушила свечку, чтоб не заметили.
Лапа протянул ей ломоть хлеба и кусок ветчины:
– Молодец, вот, получи за храбрость.
Сам отрезал себе брынзы, налил в кружку простокваши и устроился возле печки, ожидая, когда плита нагреется, чтобы можно было подогреть картошку с мясом да вскипятить чайник.
– А ты тут живешь? – спросила Лиза с набитым ртом.
– Да приходится иногда, – буркнул, вздохнув, Лапа, – когда припекает.
– Что припекает? – не поняла девочка.
– Солнце, – отшутился он, – тут прохладно в жару, только пыльно.
– Я могу пыль убрать, – с серьезным видом заявила Лиза, – ты только паутину сними. Я пауков страсть как боюсь.
– Нет, не надо. Склеп должен выглядеть естественно, – возразил Лапа и указал на медальон, болтавшийся на шее у девочки: – Что это?
– Ммм, это медальон, там мои мама и папа, – ответила Лиза и инстинктивно прикрыла его рукой, защищая.
Лапа заметил, что девочка лишь тогда, когда ей было страшно, доставала медальон из-под лохмотьев, сжимала в руке и что-то бормотала. Он протянул руку и попросил:
– Можно мне посмотреть?
– А ты не отнимешь? – с сомнением спросила она, стиснув свое сокровище в кулачке.
– А сама как думаешь? – грустно улыбнулся Лапа.
– Не отнимешь, – улыбнулась в ответ девочка и, сняв медальон, протянула его «медвежатнику».
Он открыл его и взглянул на фотографии внутри. Мужчине было не больше тридцати, с усиками, во фраке и при бабочке. Женщине – лет двадцать пять, в вечернем платье, с пышной прической. Ее лицо показалось Лапе чертовски знакомым.
– Слушай, а где вы жили до этого? – задумчиво обратился он к девочке.
– В большом доме. Там еще были такие окна, – старательно начала объяснять Лиза, дополняя объяснения жестами.
– Стоп! – оборвал ее Лапа. – Я имею в виду место. У вас рядом с домом что было?
– Магазин. Мы заходили туда с мамой и папой и покупали всякие сладости, пирожные, – ответила Лиза, улыбаясь воспоминаниям. – А дальше там были лошади, им меняли подковы.
– Понятно, – нахмурился Лапа, – а церковь напротив была?
– Да, была, – кивнула девочка, – мы туда ходили.
– Замечательно, – с наигранным восхищением воскликнул Лапа. – А мать твою звали Надеждой.
– Надей, – поправила девочка.
– И она была учительницей в гимназии, – уточнил Лапа, развеивая последние сомнения.
– Да.
– Мать твою! – выдохнул Лапа, схватившись за голову.
– Что? – не поняла девочка.
– Я хотел сказать, что где-то видел твою мать, – поправился Лапа, чувствуя, как загорелось его лицо.
– А-а, – протянула девочка и весело хихикнула, обнаружив в узле петушка на палочке, которого Лапа подобрал на одной из могил по пути обратно. Она тут же сунула леденец в рот.
– Эй! – воскликнул Лапа, желая ее остановить, потом махнул рукой.
– Что?
– Ничего, кушай конфету, – пробормотал он, делая вид, что следит за гревшейся на плите картошкой, а сам исподтишка изучая ее лицо. Теперь он видел, что девочка действительно очень похожа на него. Надя была его первой любовью. Он долго добивался ее, и, в конце концов, она уступила. Ей очень хотелось иметь детей, а у мужа были какие-то проблемы с этим. Сколько они ни пытались, ничего не выходило. С Лапой же получилось с первого раза. Их роман был очень коротким. Когда Надежда поняла, что беременна, она позвала Лапу в сад перед гимназией и объяснила, что у них все кончено. Лапа очень стыдился, что не смог тогда сдержать слез, а она утешала его и говорила, что если он действительно любит ее, то должен сохранить все в тайне, чтобы ни одна живая душа не узнала. Лапа дал слово и сдержал его. Их свидания закончились, хотя они потом часто виделись в гимназии. Сердце Лапы сладко щемило, но он сдерживал свои чувства и каждый раз усилием воли отводил от нее взгляд.
– Так, значит, эти сволочи убили ее, – пробормотал он, вспомнив рассказ Лизы о сектантах.
– Что? – спросила Лиза. Она кормила леденцом свою куклу, разговаривала с ней и не расслышала слов Лапы.
– Картошка готова, – буркнул Лапа в ответ, снял с плиты сковороду и водрузил ее на каменную крышку гробницы, служившую им столешницей. – Есть будешь?
Лиза задумалась. Она не могла найти в себе сил отказаться от еды, но и есть больше не могла. Ветчина, брынза, сало, вареные яйца – этого для нее было уже слишком.
– Ладно, я оставлю тебе, – развеял ее сомнения Лапа, – когда проголодаешься, поешь.
Лиза кивнула и вновь вернулась к игре, а Лапа задумался над тем, что ему делать с внезапно обретенной дочерью. С одной стороны, его распирало от радости. Он был горд оттого, что у него есть дочь, и, вероятно, кроме Лизы, имеются еще дети. С женщинами у него никогда проблем не было. С другой стороны, Лапа понимал, что это большая ответственность. Первоначально он планировал сделать Лизу воровкой, но теперь в корне пересмотрел свое мнение. Дочка заслуживала лучшей доли. Но что он может сделать? Его все ищут, чтобы убить, и ему придется скрываться до конца жизни. Как обеспечить дочери нормальное образование и достойную жизнь? Вдруг Лапа вспомнил о матери. Он не виделся с ней очень долго, и не потому, что не хотел, просто боялся подставить ее, втянуть в свои дела. Только Слон знал, что у него вообще есть мать, остальные думали, что он сирота. Мать жила под чужой фамилией в небольшом частном доме в пригороде. Интересно, что она скажет, когда узнает о существовании внучки? Она была единственным человеком, кто сможет позаботиться о Лизе, если его убьют.
– Слушай, Лиза, мы завтра поедем к одной женщине, – произнес Лапа вслух, – ты поживешь у нее некоторое время, пока я не разберусь с делами.
– А какая она? – с испугом спросила Лиза. – Она не будет меня бить палкой?
– Нет, она добрая, не бойся, – заверил дочь Лапа.
Дрозд метался по комнате, как загнанный зверь. Его люди поспешили убраться с «малины» кто куда. Все искали сумасшедшего «медвежатника», покусившегося на святое. Дрозд мрачно посмотрел на накрытый стол, где еще минуту назад играли в карты, выпивали и рассказывали пошлые анекдоты. Теперь за столом было пусто. В пепельнице догорал окурок дорогой сигары, какими баловался Ряха. Брошенные им карты лежали рядом. Дрозд перевернул их и усмехнулся тому, что Ряха отчаянно блефовал, и, если бы не появление Миши-Алмаза, он посадил бы вора на приличные бабки.
– Вот не прет так не прет, – пробормотал Дрозд себе под нос и посмотрел на появившуюся в дверях Евдокию – сухонькую старушку, державшую «малину».
– Кондраша, может, мне прибрать все, – спросила она, – все равно народ разошелся?
– Ну, прибери, баба Дуся, – ласково улыбнулся ей авторитет и, присев на стул, подтянул к себе гитару. – Давай сыграю тебе что-нибудь, чтобы веселее было работать.
– Эту, про шпионов спой, у тебя очень хорошо получается, – проговорила старуха, собирая со стола тарелки.
Дрозд махнул налитую кем-то стопку водки, занюхал рукавом и, ударив по струнам, запел:
Дрозд замолчал, глядя на вбежавшего в комнату взволнованного Сеню Портнова.
– Дрозд, его видели у порта!
– Лапу, – ледяным тоном уточнил вор.
– Да, в натуре его, один барыга срисовал, которого он как-то наколол, сказал, что эта падаль в сторону кладбища пошел.
– Кладбище, – с мрачной усмешкой произнес Дрозд, – так вот где он решил отсидеться. Что ж, там его и похороним. Собирай людей.
– Давай спать ложиться, а то скоро утро, – предложил Лапа, отодвинув из стены каменный блок. За блоком находился тайник, где лежали одеяла, пара подушек и еще много полезных вещей, необходимых для полевой жизни. Остатки трапезы Лапа убрал в тайник, задвинул назад каменный блок и принялся расстилать постель.
– Все будем спать, – строгим тоном сказала Лиза своей кукле, – и нечего плакать.
– Капризная она у тебя, – криво улыбнулся Лапа и в ту же секунду, переменившись в лице, подхватил девочку, прижал ее к стене и выхватил из-за пояса револьвер. Со стороны входа в склеп послышался какой-то шорох. Дверь приоткрылась, и в проем осторожно заглянул кладбищенский сторож Егор Тимофеевич. Он был очень стар, седой как лунь, заросший длинной седой бородой, с лицом библейского долгожителя. Вряд ли бы кто из старых знакомых опознал в стороже профессора словесности. До революции он преподавал в университете, но из-за «неправильного» происхождения пришлось сменить род деятельности, забыть о чинах и регалиях. Егор Тимофеевич радовался, что дело ограничилось лишь этим. Подслеповато щурясь, он вглядывался в тускло освещенное помещение, затем позвал:
– Сережа, ты здесь?
Лапа молча вышел к свету с пистолетом наготове, ведь сторож мог прийти и не один, его могли привести силой под дулом револьвера. Сфокусировав взгляд на «медвежатнике», Егор Тимофеевич просиял от радости, вошел, закрыл за собой дверь и с кряхтением спустился по ступенькам.
– Что слышно наверху? – поинтересовался Лапа, опуская пистолет.
– Да ничего не слышно, – буркнул старик, – мертвые ведут себя тихо, а живые ночью на кладбище не ходят. В общем, все в лучшем виде. Можешь не беспокоиться ни о чем, здесь ты в безопасности.
Он поставил к стене лопату, испачканную свежей землей, на край гробницы водрузил фонарь, а сам сел на расколотую крышку, достал сигареты, вставил одну в мундштук и прикурил.
Лапа подсуетился, достал из заначки бутылку водки, налил стопку и поднес ее старику вместе с бутербродом из ветчины с хлебом.
– А вот за это спасибо, – улыбнулся сторож, махнул стопку разом, закусил и вдруг заметил девочку, жавшуюся в углу: – А это у нас кто еще?
– Сирота, – буркнул Лапа, не в силах признаться, что на самом деле это его дочь. Он не представлял, как воспримет подобное признание Лиза. Может, это будет для нее страшным ударом, или наоборот, она обрадуется, а его пришьют, и она вторично осиротеет. Нужен ли ей вообще такой непутевый отец?