– Что значит, «ваши»? – ехидно поинтересовался Калганов. Было видно, что он не верит ни единому слову скульптора.
Загорский сглотнул комок, подкативший к горлу, и хрипло пояснил:
– Я хотел сказать – сотрудники милиции. Я это имел в виду.
– Нет, я слышал – «ваши», – спокойно возразил Калганов, – а это значит, что вы не причисляете себя к простым советским гражданам, коими являются сотрудники милиции. Вы – чуждый элемент…
– Нет, я просто оговорился, – взмолился Загорский.
– Обычный советский человек не оговорился бы, – заметил Калганов, – оговариваются лишь те, кому есть что скрывать, кто врет и изворачивается, кто не желает считаться с нуждами советской промышленности, с голодающими, с беспризорностью.
– Нет, пожалуйста, уверяю вас, что вы ошибаетесь, я никогда… – начал было Загорский, но побагровевший Калганов резко оборвал его и истерично выкрикнул:
– Значит, вы считаете, что советская власть может ошибаться! Я представляю здесь закон!
Он сделал знак девице, и та резко ударила скульптора сбоку по лицу кастетом. В голове у Загорского будто взорвали бомбу. Перед глазами полетели искры. Он почувствовал, что куда-то падает. Затем его встряхнули и усадили обратно на стул. Взгляд понемногу сфокусировался, и он смог рассмотреть мощную фигуру Калганова за столом в клубах табачного дыма. На узком аскетичном лице чекиста блуждала довольная ухмылка.
– Советую впредь говорить только правду. – Голос звучал, как шелест ледяного ветра в студеную зимнюю ночь. – Скажите, Николай Павлович, какого вы происхождения?
Язык еле ворочался во рту Загорского. Сделав над собой усилие, он прохрипел, отгоняя дурноту:
– Отец был учителем в школе, мать – врачом.
– Из интеллигенции, значит, – кивнул Калганов, словно ожидал подобного ответа. – Мог бы и не спрашивать, и так по морде видно – лощеная, и руки белые. Ты, видно, в жизни ничего тяжелее ложки в них не держал. Пока другие гнули спину и работали до седьмого пота, ты проводил время в ресторанах и кабаре с барышнями. Как сказал товарищ Лацис: «Не ищите в деле обвинительных улик, а скажите, из какого класса происходит обвиняемый, и я скажу, виновен он или нет. Если из буржуазии – однозначно виновен. Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы уничтожаем буржуазию как класс». И ведь правильно сказал. Ох, как правильно. Таких, как ты, надо сразу расстреливать, без суда и следствия!
– Но я же не из буржуазии, – попытался оправдаться Загорский.
– «Беспощадное военное подавление вчерашних рабовладельцев и своры их лакеев – господ буржуазных интеллигентов», – тут же продекламировал Калганов заложенное в книге место. – Советую не упорствовать и признать вину.
– О господи, но что я сделал? – простонал Загорский, схватившись за голову.
– Он еще Бога поминает, – усмехнулся Калганов и дал знак помощнице.
Скульптор вновь получил мощный удар с правой. Держаться больше не было сил. Выплюнув кровь, он закричал срывающимся голосом:
– Я признаю вину! Признаю! Что вы от меня хотите?!
– А почему так легко сдался? – с удивлением поинтересовался Калганов. – Слаб, точно червь, никакой воли. Смотреть противно.
– Я знаю, что вы все равно добьетесь своего, – со стоном выдавил из себя Загорский, – лучше быстро покончить со всем этим.
– Ну, быстро, это вряд ли, – оскалился Калганов, – быстро только мухи родятся. – Через мгновение его лицо вновь стало серьезным: – Знакома ли вам Наталия Иосифовна Кривцова? – И предвосхищая его отрицательный ответ, добавил: – Ответ «нет» не принимается. Если вы, господин хороший, станете гнать беса, то за дело возьмется моя помощница, и я уже не стану ее останавливать.
– Да, знаю. Она мне позирует для скульптур, которые заказал ее муж, – нехотя признался Загорский.
– Вы также состоите в любовной связи, – поправил его Калганов. Загорский вздрогнул, как от пощечины, но не стал возражать, а только молча кивнул. – Мне нужно, чтобы вы собрали кое-какую информацию о ее муже, – продолжал Калганов, глядя ему в глаза. – Напроситесь в гости, осмотритесь, если удастся – загляните к нему в кабинет. Этот товарищ иногда забывается и захватывает домой секретные документы. Коли будет там где-нибудь папочка с грифом «для служебного пользования», прихватите ее и сразу сюда. Нужна любая информация: с кем он встречается, где бывает, фамилии, телефоны, адреса. Запоминайте каждое слово.
– Хорошо, я постараюсь что-нибудь сделать, – потерянно пробормотал Загорский.
– Ты сделаешь, – с нажимом произнес Калганов, – и я поясню, почему. Это нужно Родине. В недрах областной партийной организации готовится заговор с целью свержения существующего правительства. Готовится покушение на товарища Сталина. Партийные работники и чиновники самого высшего ранга погрязли во взятках, хищениях. Наша задача – вычислить руководителей заговора и, используя их, размотать весь клубок. Если вы отказываетесь нам помогать, значит, заодно с ними. В этом случае вас ждет суровая расправа. А раз взялись с нами сотрудничать, то помогайте, и не надо вот этих «постараюсь».
– Да, я сделаю, – твердо пообещал Загорский, а про себя подумал, неужели в том, что говорит чекист, есть доля правды?
– Уже лучше, – улыбнулся Калганов. – Вы даже не представляете масштабов заговора, что плетется рядом. Следы идут на самый верх. Думаете, откуда у вашего знакомого средства на покупку скульптур для парка в его загородном доме? А на какие шиши вообще чиновник отгрохал такой дом? Откуда у его жены меха и украшения? У нас есть сведения, что дома у Кривцова хранится более двух килограммов золота, бриллианты и ювелирные украшения. И все куплено на народные деньги. Он ответит за это своей кровью. И другие ответят.
В душе Загорского появилось смятение. Чекист умел быть убедительным и вежливым, когда это было нужно. Его монотонный спокойный голос усыплял сознание. Скульптор подумал, что в чем-то Калганов, возможно, прав. Ведь действительно Кривцовы жили на широкую ногу, и вряд ли на это хватало чиновничьего жалованья. Но заговор! Это уж слишком.
– Теперь они боятся ответственности, что их разоблачат, отнимут все, что они награбили, и шлепнут, – доверительным тоном продолжал вещать Калганов. Словно читая мысли скульптора, он добавил: – Чиновники так сильно боялись расплаты, что придумали заговор, чтобы поставить на место товарища Сталина своего человека, который будет закрывать глаза на хищения, растраты и развал народного хозяйства. И у заговора этого сразу появились союзники из-за границы. Иностранные государства щедро поддерживают заговорщиков деньгами. Кривцов сейчас оформляет документы на вымышленную фамилию для выезда за границу. Думаю, он собирается выехать и получить инструкции от представителя германской разведки.
Загорского точно током дернуло. Это же для него Кривцов оформлял документы. Скульптор собирался выехать по поддельному паспорту, потому что под своей фамилией его бы никогда не выпустили. Паспорт помог сделать Лапа, и по нему уже оформлялись остальные документы для выезда за границу.
Калганов взял лист бумаги и протянул его скульптору вместе с пером и чернильницей:
– В общем, пишите чистосердечное признание, что вы работаете на германскую разведку, что участвовали в заговоре против товарища Сталина, но осознали ошибку и сдались органам ОГПУ… Пишите, я продиктую.
– Но зачем все это писать, – дрожащим голосом спросил Загорский, – я же согласился с вами сотрудничать.
– Не волнуйтесь, это всего лишь формальность, – вежливо успокоил его Калганов, и вдруг с нажимом добавил: – Пиши!
Скульптор написал все, что ему наговорил чекист, подписался, поставил дату и передал признание Калганову. Тот прочитал, ухмыльнулся, а затем, оторвав от нового листа бумаги четвертинку, написал на нем номер телефона:
– По этому телефону вы сможете дозвониться до меня. Представляйтесь как Иван Пичугин – это ваш оперативный псевдоним. Как только будет что-нибудь – сразу ко мне.
– А теперь вы меня отпустите? – осторожно спросил Загорский.
– Да, только пропуск выпишу. – Калганов вновь склонился над столом.
Получив пропуск, Загорский поднялся со стула, с опаской покосился на помощницу Калганова, которая молча отошла в сторону, освобождая ему дорогу.
– Идите, – плотоядно улыбнулся Калганов, – вы свободны.
Лишь на улице скульптор осознал, насколько он счастлив. Рядом высилась громада мрачного зеленовато-серого здания ОГПУ. Он сумел выйти из его недр живым! На небе занималась заря. Не верилось, что еще только утро. Часа два-три он томился, ожидая допроса в пустой камере. Потом сам допрос, казавшийся вечностью. Внутри все пело: «Выжил, выжил!» Вдыхая свежий прохладный воздух, Загорский быстрым шагом пошел прочь от зловещего дома. Потом сообразил, что идет не в ту сторону, и круто свернул. В любом случае надо было убраться подальше, а на остальное плевать.
Завтрак кузнеца состоял из здоровенной миски отварной картошки с жареным луком, шматка сала, большой кружки молока и куска ржаного хлеба. Отпив молока, Федор развернул утреннюю газету. Пробежал глазами статью о борьбе с проявлениями шовинизма. Для усиления этой борьбы и для оживления интернациональной работы совещание редколлегии газеты признало необходимым немедленно организовать несколько бригад рабкоров, через которых наладить повседневное освещение вопросов борьбы с шовинизмом и борьбы за действенность рабселькоровских писем. Отделам было предложено немедленно перестроить планы с таким расчетом, чтобы все материалы были пропитаны вопросами борьбы с шовинизмом. Наряду с колонкой английского текста, который дается в газете каждый день, решено ввести печатание ежедневной колонки на китайском языке. К партотделу был прикреплен специальный сотрудник, владеющий китайским языком. Федор опустил взгляд ниже, к следующей заметке, и едва не захлебнулся, поперхнувшись молоком. Откашлявшись, он снова посмотрел на передовицу. В центре листа красовалась фотография ночного гостя Загорского. На фотографии парень был значительно моложе, но Федор все равно его узнал. В статье говорилось, что разыскивается особо опасный преступник Сергей Ипатьевич Лапин. Двадцать шесть лет, спортивного телосложения, светлые волосы, улыбчив, производит благоприятное впечатление. Одет – модно. Любит дорогие рестораны. Всегда при деньгах. Представляется инженером, писателем или ученым. Кличка – Лапа. Подозревается в ограблении филиала Госбанка, убийствах сотрудников милиции, бандитизме, терроризме, разбое, мошенничестве и осквернении кладбищ… Далее следовал длинный список преступлений. Федор читал и не мог поверить, что все это совершил один человек. В конце статьи аршинными буквами было приписано, что гражданину, оказавшему содействие в поимке опасного преступника, выплатят вознаграждение в размере пяти тысяч рублей. Вознаграждение выплатят также за любую полезную информацию.
Он мог бы легко получить вознаграждение, тем более что уже давно сотрудничал с чекистами. У Федора даже был оперативный псевдоним – Расплав. Проблема в том, что он не смог вовремя опознать преступника, дал ему уйти. Там им будут недовольны. С другой стороны, чертовски хотелось получить вознаграждение. Федор махнул рукой: «Эх, была не была!» – и помчался в почтово-телеграфное учреждение, располагавшееся в новом шестиэтажном здании «Делового дома» рядом с конторой Госэлектросиндиката. На первом этаже «Делового дома», кроме почты и телеграфа, находились еще универсальный магазин, банк, книжный магазин Волжсккрайиздата, а на верхних этажах – центральная гостиница. Первоначально она называлась «Гостиница Советов», или «Гостиница Дома Советов», теперь – «Волга». Перед «Деловым домом» всегда толкалась масса народа, и затеряться в этой толпе не составляло труда. Федор влетел в помещение переговорного пункта, закрылся в одной из кабинок и заказал разговор с начальником особого отдела регионального полномочного представительства ОГПУ. Его номер телефона кузнец помнил наизусть.
– Калганов, слушаю, – отозвался начальник ОГПУ.
– Это Расплав, – дрожащим от волнения голосом начал Федор, – вчера ночью к Загорскому заходил один человек. Я опознал его, это особо опасный преступник, ограбивший Госбанк.
– Очень своевременно, товарищ, – с мрачной иронией произнес Калганов. – А почему не позвонил вчера? Какого хрена тянул!
– Так я… Это, как бы того, – замялся Федор, чувствуя, как кровь жаркой волной бросилась в голову, – подумал, что поздно звонить. Решил утром.
– Придурок, мать твою! – взревел Калганов. – С чего это у тебя мысли вдруг поперли?! Я велел тебе звонить сразу!
– Извините, – робко пролепетал кузнец, чем еще больше усилил гнев чекиста.
– Да чего вы все тупые-то такие! Я бы тебя прямо щас в расход пустил за идиотизм. Советской власти не нужны идиоты! Ты ведь беспартийный? Так вот и не надейся, что такого козла в партию примут…
Федор молча слушал и с грустью думал, что вознаграждения ему, скорее всего, не видать. Как бы и хуже еще чего-нибудь не сделалось. Он знал, что начальник чекистов скор на расправу.
Накричавшись, Калганов спросил кузнеца уже спокойным тоном:
– Когда точно преступник заходил к Загорскому?
Федор понял, что гроза миновала, и обстоятельно со всеми подробностями расписал события вчерашнего вечера. Калганов выслушал, затем поинтересовался:
– А у этого паренька с собой ничего не было? Я имею в виду сумка, сверток…
– Да нет, вроде бы ничего, – пробормотал Федор, – они просто пошептались о чем-то. – В его воспоминаниях всплыла записка, которую скульптору передал бандит и которую потом Загорский вложил в статую. Он хотел было рассказать об этом, но запнулся и решил опустить данную деталь. Уж слишком взволнованным выглядел «медвежатник», когда передавал записку. Верно, в ней было что-то важное, что могло сулить выгоду, какие-то секретные сведения. Поскольку Загорского арестовали, он мог пробраться к скульптору домой, выкрасть статуэтку и посмотреть, что там за записка, а потом уже решать – докладывать ли в ОГПУ или нет. Внезапно в душе Федора зашевелились неприятные предчувствия. Он представил, как роется у скульптора в квартире, а тот возвращается и застает его на месте преступления. Вдруг его выпустят? Брови Федора сошлись на переносице. Мучимый сомнениями, он спросил у Калганова:
– А скажите, ведь моего соседа арестовали сегодня ночью ваши люди?
– Нет, его арестовали не мои парни, а милиция, – спокойно ответил Калганов, – но отправил их я, велел прощупать. Ну и дело выгорело. Нашли золотишко. А тебе-то что до этого?
– Ну, я боялся, что это из-за тех сведений, которые я вам сообщил. Он ведь мог догадаться, кто на него настучал, – выдавил из себя Федор, покрываясь от напряжения испариной. Чекист умел ловить на слове, поэтому он страшился совершить ошибку. Малейшая оговорка могла стоить жизни. Тщательно подбирая слова, он добавил с тревогой в голосе: – Скажите, вы же не собираетесь его выпускать? Его же посадят, верно?
– Что-то ты много вопросов задаешь, Расплав, – подозрительно отозвался Калганов. – Смотри, не стоит со мной играть! Сдохнешь как собака!
– Нет, я нет, никогда! – с ужасом воскликнул Федор.
– Слушай сюда, – велел ему Калганов командным тоном, – я выпустил Загорского. Будешь следить за ним.
– Как выпустил… – вырвалось у кузнеца.
– Так, – резко ответил Калганов, – не собираюсь перед тобой отчитываться, паскуда! Делай что говорят и будешь жить! Короче, он появится – ты зайди, поговори с ним. Может, он что расскажет. Потом смотри, кто к нему будет приходить. И главное, если еще раз появится этот Лапа, немедленно звони мне. Все понял?
– Да, конечно, все сделаю, – горячо пообещал Федор.
– У тебя есть еще что-нибудь ко мне?
– В доме на первом этаже у нас живет Денисюк Поликарп Ларионович. Он занимается спекуляцией, – понизив голос, сообщил Федор. – Я все разведал и даже сделал вид, что хочу купить у него кое-что. Он скупает в магазинах Волжскторга дефицитные товары – костюмы, драп, коверкот, патефоны – и сдает их по значительно повышенным ценам в комиссионные магазины, наживая на этом огромные суммы. Например, купленный в универмаге за 600 рублей отрез сукна он тотчас же сдает в комиссионный магазин за 945 рублей, патефон, стоящий в гормосторге 245 руб., сдается в комиссионный магазин деткомиссии за 600 рублей. Я наблюдаю – он все время с мешками и сумками туда-сюда шастает. А Дмитрий Салов, что живет в доме напротив, изготовляет обувь и кожаные пальто, а потом продает их на колхозном рынке, и милиция ему ничего не делает. Он мне сказал по секрету, что платит им по десять рублей штрафу в день, и они разрешают ему торговать. И еще он самогон гонит, угощал меня.
– Хороший самогон? – с издевкой уточнил Калганов, поскрипывая пером по бумаге.
– Да, нормальный, – пробормотал Федор и добавил: – У другой моей соседки, Пивоваровой из третьей квартиры, сын спекулирует. Представляете, двенадцатилетний мальчишка, и туда же, чистит ботинки на проспекте. А ведь он – пионер.
– Факт вопиющий, – лениво поддакнул Калганов, – а посущественнее ничего?
– Посущественнее? – задумался Федор. – Вот недавно Степан Рылов, другой сосед. Он работает на механическом заводе. Предлагал мне купить талоны на обед, которые выдают рабочим. У них на заводе многие занимаются этим – продают карточки, талоны на обед.
– Под существенным я подразумевал антисоветскую агитацию, заговоры, вредительство, – пояснил Калганов.
– Я пока ничего такого не выявил, – виновато пробормотал Федор.
– Так выявляй!
– Да, конечно, – пообещал Федор.
– Все, до связи. – Калганов отключился.