пылая упоительным огнем,
я утром написал стихотворение,
которое отнес в помойку днем.
599
Из рук вон хороши мои дела,
шуршащие мыслительной текучкой,
судьба меня до ручки довела,
и до сих пор пишу я этой ручкой.
600
Все стало фруктовей,
хмельней и колбасней,
но странно растеряны мы:
пустыня свободы – страшней и опасней
уютного быта тюрьмы.
601
Сумеет, надеюсь, однажды планета
понять по российской гульбе,
что тьма – не простое отсутствие света,
а нечто само по себе.
602
Мне в уши отовсюду льется речь,
но в этой размазне быстротекущей
о жизни понимание извлечь
возможно из кофейной только гущи.
603
Тек безжалостно и быстро
дней и лет негромкий шорох;
на хера мне Божья искра,
если высыпался порох?
604
Пьет соки из наследственных корней
духовная таинственная сфера,
и как бы хорошо ни жил еврей,
томят еврея гены Агасфера.
605
Дорога к совершенству не легка
и нет у просветления предела;
пойду-ка я приму еще пивка,
оно уже вполне захолодело.
606
От каждой потери и каждой отдачи
наш дух не богаче, но дышит иначе.
607
Едва лишь былое копни —
и мертвые птицы свистят,
и дряхлые мшистые пни
зеленой листвой шелестят.
608
Литавры и лавры успеха
меня не подружат с мошенником,
и чувство единого цеха
скорей разделю я с отшельником.
609
Цветы на полянах обильней растут
и сохнут от горя враги,
когда мы играем совместный этюд
в четыре руки и ноги.
610
Болванам легче жить с болванками:
прочней семейный узелок,
когда невидимыми планками
означен общий потолок.
611
История мало-помалу
устала плести свою сказку,
и клонится время к финалу,
и Бог сочиняет развязку.
612
Очень тяжело – осознавать,
что любому яростному тексту
свойственна способность остывать,
делаясь пустым пятном по месту.
613
От мира напрочь отвернувшись,
я ночи снов живу не в нем,
а утром радуюсь, проснувшись,
что снова спать залягу днем.
614
Не слабей наркотической дури
помрачает любовь наши души,
поздней осенью майские бури
вырывают из почвы и рушат.
615
Источник веры – пустота,
в которой селится тревога;
мы в эти гиблые места
зовем тогда любого бога.
616
Однажды жить решу я с толком:
я приберу свою нору,
расставлю все по нужным полкам,
сложу все папки – и умру.
617
Закладывать по жизни виражи,
испытывая беды и превратности, —
разумно, если видишь миражи
с хотя бы малой каплей вероятности.
618
У Бога нету малой малости:
нет милосердия и жалости.
619
Земного прозябания режим
толкает нас на поиск лучшей доли,
и мы от благоденствия бежим
не реже, чем от тягот и неволи.
620
Грешил я, не ведая меры,
но Богу я нужен такой:
чужие дурные примеры
всем дарят душевный покой.
621
С яростью и пылом идиота
силюсь я в потуге холостой
думать, что рожден я для чего-то,
а не по случайности пустой.
622
Непрестанно, то вслух, то тайком
я твержу к этой жизни припев:
кто садится за стол с дураком,
тот со стула встает, поглупев.
623
На выставках тешится публика
высокой эстетикой разницы,
смакуя, что дырка от бублика —
иная, чем дырка от задницы.
624
Не скованы если затеи
ни Божьим, ни будничным страхом,
рабы, холуи и лакеи
дерзают с особым размахом.
625
О людях вслух я не сужу,
ничьих не порчу репутаций
и даже мыслей не держу,
боясь по пьянке проболтаться.
626
Еврея в русский климат занесло
достаточно давно, и потому
мы местное впитать успели зло
и стали тесно родственны ему.
627
Глупо думать, что я лицемерю —
в этом нету нужды у паяца,
я кощунствую – значит, я верю,
над ничем невозможно смеяться.
628
Зачем
толпимся мы у винной бочки?
Затем,
чтоб не пропасть поодиночке.
629
Россия легко переносит урон
своих и ветвей и корней,
и черные списки для белых ворон
всегда пригождаются в ней.
630
А псы, в те дни кишевшие окрест
(густая слежка, обыск и арест),
запомнились как некто вообще —
безликий, но при шляпе и плаще.
631
Нет, на бегство я не уповал,
цепи я не рвал, не грыз, не резал,
я чихал на цепи и плевал,
и проела ржавчина железо.
632
Увы, наш дух мечтами не богат:
на небо покаянно приплестись,
поплакаться, что слаб и виноват,
и вновь на Божьих пастбищах пастись.
633
В сей жизни полагаю я щитом
готовность утлый разум превозмочь,
легко почерпать воду решетом
и в ступе с интересом потолочь.
634
Забыв про старость и семью,
согретый солнечным лучом,
сажусь я в парке на скамью
и размышляю ни о чем.
635
А верю я всему покамест:
наступит светлая пора,
детей в семью приносит аист,
вожди желают нам добра.
636
Сон был такой: небес абориген,
в земном существовании – Сенека
смеялся, что несчастный Диоген
и здесь напрасно ищет человека.
637
Несчетно разнолика наша россыпь,
делясь еще притом на племена,
и счастлива любая сучья особь
тому, что кто-то хуже, чем она.
638
На лицах у супружеской четы,
нажившей и потомство и добро,
являются похожие черты —
удачной совместимости тавро.
639
Покоем и бездельем дорожа,
стремлюсь, чтоб суета текла не густо,
к тому же голова тогда свежа,
как только что политая капуста.
640
Дыша безумием экспресса,
наука правит бал земной,
и светится слеза прогресса
из абажура надо мной.
641
Во всем я вровень жил со всеми,
тая неверие свое,
когда искал иголку в сене,
хотя и знал, что нет ее.
642
Все чувства словно бы воскресли
и душу радуют мою
в часы, когда хмельные песни
пропащим голосом пою.
643
Как увижу бутыль – отвожу я глаза,
отзывается стоном душа,
и шалят у замшелой души тормоза,
разум деньги считает, шурша.
644
Между мной и днем грядущим
в некий вечер ляжет тень,
и, подобно всем живущим,
я не выйду в этот день.
645
Забавно, что прозрачный сок лозы,
ласкаясь, как доверчивый щенок,
немедленно влияет на язык,
а после добирается до ног.
646
Ночные не томят меня кошмары —
пожар, землетрясение, обвал,
но изредка я вижу крыс и нары —
чтоб родину, видать, не забывал.
647
...И блудолицая девица,
со мной стремясь духовно слиться,
меня душила бюстом жарким...
Очнулся я со стоном жалким;
сон побуждал опохмелиться.
648
Какой сейчас высокой думой
мой гордый разум так захвачен?
О том, что слишком низкой суммой
был жар души вчера оплачен.
649
От всех житейских бурь и ливней,
болот и осыпи камней —
блаженны те, кто стал наивней,
несчастны все, кто стал умней.
650
Тщедушное почтение к отчизне
внушило нам умение в той жизни
рассматривать любое удушение
как магию и жертвоприношение.
651
Не жалко мне, что жизнь проходит мимо,
догнать ее ничуть не порываюсь,
мое существование не мнимо,
покуда в нем я сам не сомневаюсь.
652
Поставил я себе порог —
не пить с утра и днем,
и я бы выполнил зарок,
но я забыл о нем.
653
Пускай витийствует припадочно
любой, кто мыслями томим,
а у меня ума достаточно,
чтоб я не пользовался им.
654
Стал я с возрастом опаслив:
если слышу вдруг о ком,
то бываю тихо счастлив,
что и с этим не знаком.
655
А глубина – такой пустой
порой бывает у мыслителей,
что молча стыд сочит густой
немая глина их обителей.
656
Характер мира – символический,
но как мы смыслы ни толкуй,
а символ истинно фаллический
и безусловный – только хуй.
657
День вертит наши толпы в хороводе,
и к личности – то слеп, то нетерпим,
а ночью каждый волен и свободен,
поэтому так разно мы храпим.
658
О мраке разговор или лазури,
в какие кружева любовь ни кутай,
в какие кружева любовь ни кутай,
но женщина, когда ее разули,
значительно податливей обутой.
659
Готовясь к неизбежным тяжким карам,
я думаю о мудрости небес:
все лучшее Творец дает нам даром,
а прочее – подсовывает бес.
660
Когда уже в рассудке свет потушен,
улегся вялых мыслей винегрет,
не ведают покоя только души,
готовя сновидения и бред.
661
Пожары диких войн отполыхали,
планету фаршируя мертвым прахом;
но снова слышу речи, вижу хари
и думаю о правнуках со страхом.
662
Вся трагедия жизни моей —
что судьбе я соавтор по ней.
663
Свалился мне на голову кирпич,
я думаю о нем без осуждения:
он, жертвуя собой, хотел постичь
эстетику свободного падения.
664
У меня есть со многими сходство,
но при этом – нельзя не понять —
несомненно мое первородство,
ибо все его жаждут отнять.
665
Чтоб не свела тоска тягучая
в ее зыбучие пески,
я пью целебное горючее,
травя зародыши тоски.
666
Не корчу я духом убогого,
но чужд и смирения лживого,
поскольку хочу я немногого,
однако же – недостижимого.
667
Хоть самому себе, но внятно
уже пора сказать без фальши,
что мне доныне непонятно
все непонятное мне раньше.
668
Какого и когда бы ни спросили
оракула о будущем России,
то самый выдающийся оракул
невнятно бормотал и тихо плакал.
669
Всерьез меня волнует лишь угроза —
подумаю, мороз бежит по коже, —
что я из-за растущего склероза
начну давать советы молодежи.
670
Хотя умом и знанием убоги,
мы падки на крутые обобщения,
похоже, нас калечат педагоги,
квадратные колеса просвещения.
671
По комнате моей клубятся тени,
чей дух давно витает беспечально,
и с ними я общаюсь, а не с теми,
которым современник я случайно.
672
Еще по инерции щерясь,
не вытерши злобных слюней,
все те, кто преследовал ересь, —
теперь генералы при ней.
673
За то я и люблю тебя, бутылка,
что время ненадолго льется вспять,
и разума чадящая коптилка
слегка воспламеняется опять.
674
Скорби наши часто безобразны,
как у нищих жуликов – их язвы.
675
Как раз когда находишься в зените —
предельны и азарт и наслаждение, —
фортуна рвет невидимые нити,
и тихо начинается падение.
676
Наш мир – за то, что все в порядке, —
обязан, может быть, молитвам,
но с несомненностью – тетрадке,
где я слова связую ритмом.
677
Нет, ни холстом, ни звуком клавиш,
ни книжной хрупкой скорлупой
дух не спасешь и не избавишь
от соучастия с толпой.
678
От каждого любовного свидания
светлеет атмосфера мироздания.
679
Хлеща привольно и проворно,
кишащей мерзости полна,
уже доходит нам до горла
эпохи пенная волна.
680
Повсюду свинство или скотство,
и прохиндей на прохиндее,
и чувство странного сиротства —
тоска по умершей идее.
681
Дурная получилась нынче ночь:
не спится, тянет выпить и в дорогу;
а Божий мир улучшить я не прочь,
но как – совсем не знаю, слава Богу.
682
Души напрасная растрава,
растрата времени и сил —
свободой даренное право
на то, чего ты не просил.
683
Моя кудрявая известность,
как полоумная девица,
ушла за дальнюю окрестность
в болоте времени топиться.
684
Зря бранит меня чинная дура
за слова, что у всех на устах,
обожает любая культура
почесаться в укромных местах.
685
Всюду юрко снует воровство,
озверевшие воют народы,
и лихое в ночи баловство,
и земля не родит бутерброды.
686
Я исповедую мораль,
с которой сам на свете жил:
благословенны лгун и враль,
пока чисты мотивы лжи.
687
В душе – руины, хлам, обломки,
уже готов я в мир иной,
и кучерявые потомки
взаимно вежливы со мной.
688
Ох, я боюсь людей непьющих,
они – опасные приятели,
они потом в небесных кущах
над нами будут надзиратели.
689
Я лягу в землю плотью смертной,
уже недвижной и немой,
и тени дев толпой несметной
бесплотный дух облепят мой.
690
Весь день я думал, а потом
я ближе к ночи понял мудро:
соль нашей жизни просто в том,
что жизнь – не сахарная пудра.
691
Грядущий век пойдет научно,
я б не хотел попасть туда:
нас раньше делали поштучно,
а там – начнут расти стада.
692
Когда фортуна шлет кормушку
и мы блаженствуем в раю,
то значит – легче взять на мушку
нас в этом именно краю.
693
694
Когда-то, в упоении весеннем
я думал – очень ветрен был чердак,
что славно можно жить,
кормясь весельем,
и вышел я в эстрадники, мудак.
695
Кто алчен был и жил напористей,
кто рвал подметки на ходу,
промчали век на скором поезде,
а я пока еще иду.
696
Духовно зрячими слепили
нас те, кто нас лепили где-то,
но мы умеем быть слепыми,
когда опасно чувство света.
697
Шумиха наших кривотолков,
мечты, надежды, мифы наши
потехой станут у потомков,
родящих новые параши.
698
Пивною пенистой тропой
с душевной близостью к дивану
не опускаешься в запой,
а погружаешься в нирвану.
699
Я все же очень дикий гусь:
мои устои эфемерны —
душой к дурному я влекусь,
а плотью – тихо жажду скверны.
700
Не знаю, как по Божьей смете
должна сгореть моя спираль,
но я бы выбрал датой смерти
число тридцатое, февраль.
701
Раскидывать чернуху на тусовке
идут уже другие, как на танцы,
и девок в разноцветной расфасовке
уводят эти юные засранцы.
702
Безоблачная старость – это миф,
поскольку наша память – ширь морская,
и к ночи начинается прилив,
со дна обломки прошлого таская.
703
Везде в чаду торгового угара
всяк вертится при деле, им любимом,
былые короли гавна и пара
теперь торгуют воздухом и дымом.
704
Столетиями вертится рулетка,
толпа словивших выигрыш несметна,
и только заколдованная клетка,
где счастье и покой, – она посмертна.
705
Не хочется довольствоваться малым,
в молитвенных домах не трону двери,
небесным обсуждался трибуналом
и был я присужден им к высшей вере.
706
Хоть мы браним себя, но все же
накал у гнева не такой,
чтоб самому себе по роже
заехать собственной рукой.
707
Во всех веках течет похоже
сюжет, в котором текст не нужен
и где в конце одно и то же:
слеза вдовы и холм над мужем.
708
У врачебных тоскуя дверей,
мы болезни вниманием греем
и стареем гораздо быстрей
от печали, что быстро стареем.
709
Будь в этой жизни я трезвее,
имей хоть чуть побольше лоска,
уже давно бы я в музее
пылился статуей из воска.
710
Сев тяжело, недвижно, прочно,
куда-то я смотрю вперед;
задумчив утром так же точно
мой пес, когда на травку срет.
711
В повадках канувшей империи,
чтоб уважала заграница,
так было много фанаберии,
что в нас она еще дымится.
712
Пью водку, виски и вино я,
коньяк в утробу лью худую,
существование иное
я всем врагам рекомендую.
713
А мужикам понять пора бы,
напрасно рты не разевая,
что мирозданья стержень – бабы,
чья хрупкость – маска боевая.
714
За то, что некогда гоним был
и темным обществом помят,
я не украшу лик мой нимбом,
поскольку сильно был не свят.
715
Есть бабы из диковинного теста,
не молкнет в них мучительная нота:
жена и мать, но все еще невеста,
и сумрачное сердце ждет кого-то.
716
У гибели гуляя на краю,
к себе не пребывали мы в почтении,
сегодня я листаю жизнь мою,
и волосы шевелятся при чтении.
717
Да, специально нас не сеяли,
но по любой пройтись округе —
и мы кишмя кишим на севере,
востоке, западе и юге.
718
Нас увозил фортуны поезд,
когда совсем уже приперло,
везде сейчас дерьма по пояс,
но мы-то жили, где по горло.
719
Напомнит о помыслах добрых
в минувшее кинутый взгляд,