Читатель, возможно, подумает, что я напрасно перечисляю все эти мелочи и будет не прав. Сейчас, после всего случившегося, я рассматриваю все эти малозначащие события как неслучайные звенья одной цепи. Надеюсь, что к такому же выводу придут и читатели.
Похоже, шофер Саммерли был либо новичком, либо слабонервным. Скандал с носильщиками сильно подействовал на него, и всю дорогу до Виктории он вел машину крайне невнимательно. Дважды мы чудом избежали столкновения с другими машинами, за рулем которых, по всей вероятности, тоже сидели далеко не мастера. Помню, я заметил Саммерли, что правила дорожного движения в последнее время сильно изменились, если раньше водители старались избежать аварий, то теперь они, похоже, стремятся наехать друг на друга. На площади, неподалеку от Букингемского дворца, нам пришлось резко снизить скорость и проехать сквозь толпу, увлеченно наблюдавшую за уличной дракой. Действия нашего шофера вызвали недовольство возбужденных зрителей, один из них даже запрыгнул на ступеньку нашего автомобиля и занес над нашими головами трость. Я успел столкнуть нахала, но все равно, мы почувствовали себя в безопасности только когда выскочили с площади и проехали через парк. Все эти незначительные события, следуя одно за другим, вывели меня из равновесия, да и не только меня. Глядя на насупившееся, негодующее лицо моего спутника, слушая его взвинченный голос, я понял, что и он вот-вот взорвется.
Однако, когда мы увидели, что на платформе нас поджидает лорд Джон Рокстон, — его длинную тощую фигуру, облаченную в желтый твидовый охотничий костюм мы заметили издалека, — настроение наше улучшилось. Волевое лицо лорда Джона с незабываемым взглядом его проницательных глаз, свирепых и мальчишески-задорных одновременно, светилось радостью встречи с нами. Его рыжие волосы кое-где пробила седина, неумолимый резец времени сделал морщины на его лбу чуточку глубже, но, тем не менее, это был все тот же лорд Джон, наш старый, в недавнем прошлом добрый товарищ.
— Здравствуйте, герр профессор. Здравствуйте, мой юный друг, — закричал он, направляясь к нам.
Увидев на тележке идущего за нами носильщика цилиндры с кислородом, он оглушительно захохотал.
— И вы тоже купили кислород! Прекрасно, мой цилиндр уже в вагоне. Очень любопытно, что еще затевает наш старый шутник.
— Вы читали его письмо в «Таймсе»? — спросил я.
— И что он там пишет?
— Бред и чушь, — отрывисто произнес Саммерли.
— Не ошибусь, если скажу, что кислород имеет прямую связь с этим письмом, — сказал я.
— Чушь и бред, — так же отрывисто возразил Саммерли.
Мы вошли в вагон первого класса для курящих, и профессор сразу же закурил свою старую, прокуренную вересковую трубку, казавшуюся продолжением его длинного, хищного носа.
Наш друг Челленджер — человек, несомненно, неглупый, — горячо заговорил Саммерли. — В этом никто не сомневается. Только идиот может сомневаться в способностях профессора Челленджера. Посмотрите на его шляпу, да я по одному только ее размеру определю вес мозга Челленджера. В нем не меньше шестидесяти унций и это не просто материя, это отлаженный и прекрасно работающий двигатель. Покажите мне корпус и я навскидку определю вам размер двигателя. И все-таки он — прирожденный шарлатан, о чем я не раз говорил ему в лицо, и вы все можете это засвидетельствовать. Но, мало того, что наш друг Челленджер — шарлатан, он еще и любит покрасоваться перед публикой. Я бы сказал, что это его страсть, ему просто лихо, если о нем никто не говорит. И он хорошо знает, когда нужно выпрыгивать на публику, ждет этого момента. Вот и сейчас. Он видит, что в Лондоне все спокойно, можно заставить людей говорить о себе, и вылез со своей идейкой. Уверяю вас, он и сам не верит во всю это чепуху с изменением эфира. А если вы тоже вообразили, что человечеству и впрямь грозит какая-то опасность, то выкиньте этот бред из головы.
Профессор сидел, нахохлившись, как старый ворон. Прокаркав все своим скрипучим голосом, он ехидно засмеялся, и плечи его затряслись.
От слов Саммерли меня охватила ярость. Мне казалось, что слушая эти оскорбительные слова, я совершаю подлость по отношению к человеку, которому все мы были обязаны своей славой. Ведь это он дал нам возможность совершить путешествие, о котором многие не могут и мечтать. Я раскрыл было рот, чтобы достойно ответить Саммерли, но лорд Джон опередил меня.
— Помнится мне, вы когда-то сильно поцапались с нашим дорогим другом, профессором Челленджером, — резко произнес он. — И он в десять секунд положил вас на лопатки. Мне кажется, профессор Саммерли, у вас не та весовая категория. Поэтому для вас же будет лучше не связываться с ним в очередной раз.
— А кроме того, — вставил я, — по отношению ко всем нам он показал себя настоящим другом, и если у него и есть недостатки, одно мы можем сказать определенно — он прям, как линия. Я уже не напоминаю вам о том, что профессор Челленджер никогда не позволит себе за глаза обливать своих товарищей грязью.
— Отлично сказано, молодой человек. Вы настоящий друг, — проговорил лорд Джон Рокстон. Затем, с добродушной улыбкой он хлопнул Сммерли по плечу.
— Остыньте, герр профессор, будем ли мы ссориться в такой день. Мы столько лет не видели друг друга. Только впредь вас прошу быть осторожнее в высказываниях. Мы, я и этот паренек, питаем определенную слабость к нашему дорогому ученому мужу.
Но Саммерли не только не думал остывать, а даже напротив. Его лицо сжалось в презрительную гримасу и покраснело так, что на ка-кое-то мгновение мне показалось — дым идет не от трубки, а от самого профессора.
— А вам, лорд Джон Рокстон, — заскрипел он, — я хотел бы сказать следующее. Ваше мнение в вопросах науки для меня имеет такую же мизерную ценность, как для вас новый тип охотничьего ружья. И еще — я сужу обо всем так, как умею, сэр. И если Челленджеру удалось один раз запутать и обхитрить меня, то это совершенно не значит, что я впредь должен принимать на веру все его непродуманные мыслишки. Он — не папа римский в науке и его взгляды — еще не папский декрет, которому мы, ничтожные и бессловесные твари, должны беспрекословно повиноваться. Скажу вам, сэр, что у меня есть мозги и я умею ими пользоваться. Именно поэтому я никогда не буду ни снобом, ни рабом. А если вам, сэр, угодно верить во всю эту галиматью с эфиром и линиями Фрауенхофера, пожалуйста — можете верить. Но только не требуйте от тех, кто постарше и поумнее вас, разделять ваши ошибочные взгляды. Изменение эфира до степени, о которой говорит профессор Челленджер, а тем более его смертоносное влияние на человеческий организм, еще абсолютно никем не доказано. А ведь мы тоже должны были бы ощутить отрицательное воздействие изменений, не так ли? — Сказав это, Саммерли победно рассмеялся. Ему, видимо, понравился его аргумент. — Да, сэр. Если бы профессор Челленджер был прав, мы с вами не сидели и не болтали бы здесь, в теплом и уютном вагоне, а страдали бы где-нибудь от язв, вызванных тяжелым отравлением. Нас разъедал бы сильнейший яд. Но я что-то не вижу никаких симптомов страшного космического воздействия. Но может быть, вы их видите? Нет, нет, не отворачивайтесь, не уходите от ответа. Я спрашиваю вас — где, где, скажите мне, вы видите следы таинственной отравы? Можете ли вы мне показать их или нет?
Слова Саммерли злили меня все больше и больше. Нахрапистость и бесцеремонность манер старого крикуна до крайности раздражали.
— Думаю, что если бы вы знали больше фактов, вы бы изменили свое мнение, — произнес я.
Саммерли вытащил изо рта трубку и окинул меня каменным взглядом.
— Вы не могли бы, сэр, прокомментировать свое, позвольте мне заметить, довольно дерзкое замечание?
— Конечно мог бы. Когда я уходил из газеты, редактор отдела новостей показал мне телеграмму, в которой говорится о вспышке странной болезни среди туземцев Суматры. И еще в проливе Сунда разом погасли все маяки. По-вашему, это не может быть доказательством, что профессор Челленджер прав?
— Пора положить конец этому шарлатанству, — вскричал разъяренный Саммерли. — Да как вы не понимаете, что эфир — это универсальная материя и не изменит своих свойств, даже если мы согласимся с дикой гипотезой Челленджера. Эфир одинаков во всех частях мира. Или, может быть, вы считаете, что есть эфир Британский, а есть Суматранский? Тогда скажите об том. Прибавьте также, что есть эфир Кентский и Саррейский. Сообщите нам, какой эфир лучше. Или вы желаете убедить нас в том, что Суматранский эфир настолько опасен, что вызвал страшную эпидемию, в то время, как мы здесь, в Англии, совершенно не ощущаем его губительного воздействия, поскольку живем в нашем родном и безопасном эфире? Абсурд! Убедить в этом можно только легковерного невежду, но не меня. Кстати, лично я еще никогда не чувствовал себя так бодро, как сейчас. И ум мой, замечу вам, как никогда ясен и светел.
— Возможно, — согласился я. — Я, конечно, не ученый, хотя читал где-то, что знания предыдущего поколения последующим считаются белибердой. Но, полагаю, неразумно спорить о том, чего мы слишком мало знаем. А что касается свойств эфира, то на них могут оказать влияния и местные условия. Не исключено, что на Суматре сейчас идут процессы, которые здесь только зарождаются.
— Как я все это ненавижу, — воскликнул Саммерли. — «Может» «не может», «исключено» — «не исключено». Главное, что доказать вы ничего не можете, вот об этом и говорите. — Если бы да кабы, то во рту росли грибы. Да, сэр, я согласен с вами, грибы во рту расти могут, но никогда не растут. Все, хватит, я не вижу смысла спорить с вами. Челленджеру удалось набить вашу голову ерундой и вы, как и он, также неспособны слушать голос разума. Вижу, мне скорее удастся убедить железнодорожную платформу, чем вас.
— Должен заметить, профессор Саммерли, что с тех пор, как я имел счастье видеть вас, ваши манеры нисколько не улучшились, — ледяным голосом произнес лорд Джон.
— Знать не привыкла слушать правду, — горько улыбаясь, ответил Саммерли. — Я охотно понимаю вас. Довольно неприятно вдруг узнать, что титул не дает права считаться умным человеком.
— Послушайте, сэр, — голос лорда Джона стал злым и жестким, — ваш тон просто оскорбителен. Будь вы помоложе, я бы быстро показал вам, как нужно разговаривать с джентльменом.
Саммерли презрительно фыркнул и гордо вскинул голову, отчего его козлиная бородка мелко задрожала.
— А я, в отличии от вас, скажу вам и теперь — никогда, ни в молодости, ни в старости я не боялся и не боюсь говорить в глаза правду скудоумным снобам. Да, сэр, скудоумным снобам, потому что только они, эти индюки надутые, могут гордиться титулами, которые им выдумали их рабы и перед которыми трепещут лизоблюды-неучи.
Худое лицо лорда Джона еще больше заострилось, глаза его на мгновение сверкнули неистовой яростью. Однако, гигантским усилием воли лорд Джон подавил ее. Сложив на груди руки, он откинулся на спинку сиденья и с брезгливой усмешкой посмотрел на Саммерли. Для меня вся происшедшая сцена была невыносимо ужасной, отвратительной. Меня захлестывала волна воспоминаний о нашем путешествии. Как мы дружили, как помогали друг другу в те опасные и счастливые дни. Сколько нам довелось вытерпеть, мы прошли через лишения и трудности, но все-таки победили. И чем все закончилось? Злобной перепалкой и оскорблениями. Не в силах больше сдерживать своих чувств, в особенности разочарования, я и сам не заметил, как заплакал, заплакал громко, со всхлипами. Заметив, что мои товарищи удивленно разглядывают меня, я закрыл лицо руками.
— Не обращайте внимания, — залепетал я. — Сейчас пройдет. Только мне очень жаль.
— Мой милый мальчик, вы не совсем здоровы, — произнес лорд Джон с необыкновенной теплотой в голосе. — Я с самого начала понял, что вы немного не в себе.
— Вижу, что и ваши склонности, лорд Джон, тоже не сильно изменились, — заметил Саммерли, покачивая головой. — Ваше поведение в момент нашей встречи показались очень даже странным. Но только не растрачивайте нежность понапрасну, лорд Джон. Скажу вам как ученый — такая слезливость результат постоянного пьянства. Этот человек, несомненно, хронический алкоголик. Кстати, лорд Джон, не так давно я назвал вас индюком надутым. Признаю, что этот термин применительно к вам действительно, немного жестковат. Однако, он напомнил мне об одной моем маленьком достижении, не очень значительном, но довольно интересном. Как вы знаете, в научных кругах я слыву человеком прямым и даже суровым, но вам определенно неизвестно, что в некоторых детских приютах меня считают неплохим имитатором. Признаюсь, я добился неплохих успехов, подражая голосам домашних животных. Мне кажется, что я смогу несколько скрасить вам эту поездку. Хотите, я вам немного покукарекаю?
— Нет, благодарю вас, — ответил лорд Джон. Голос, я заметил, был у него все такой же недовольный. — Боюсь, это не совсем не скрасит мою поездку.
— Может быть, вы предпочитаете послушать кудахтанье курицы, только что снесшей яйцо? Уверяю вас, звучит очень натурально.
— Не надо, сэр, не трудитесь.
Несмотря на уверенный тон, каким говорил лорд Джон, профессор Саммерли отложил трубку, и остаток путешествия мы проделали под неистовые мычанье, ржанье и кудахтанье. Все ситуация показалась мне настолько нелепой, что я, перестав плакать, от души рассмеялся. Чем дольше я смотрел на серьезную физиономию сидящего напротив профессора и слушал его подражание, тем явственней я видел изображаемых им животных — и хлопающего крыльями петуха, и жалобно скулящего щенка с поджатым хвостом. Смех мой постепенно становился истерическим. Лорд Джон закрылся газетой, на верхнем поле которой, над самым названием было написано: «Старый осел окончательно рехнулся». Я же думал иначе, несмотря на всю эксцентричность поступка, он показался мне необыкновенно умным и в самом деле забавным.
Лорд Джон отложил газету, наклонился ко мне и принялся рассказывать одну из своих бесчисленных историй, на этот раз о буйволе и индийском радже. У нее, как и у всех остальных, не было ни начала, ни конца. Когда профессор Саммерли начал заливаться канарейкой, а лорд Джон добрался до основной части своей истории, наш поезд подошел к станции Джарвис Брук, месте, где находился Ротерфилд.
Профессор Челленджер стоял на платформе и ждал нас. Вид у него был торжествующий. Он величаво прохаживался по платформе своей станции даже с большей гордостью и достоинством, чем все павлины вместе взятые, каждого встречного он удостаивал покровительственным взглядом и снисходительной ободряющей улыбкой. С тех пор, как я видел его в последний раз, профессор почти не изменился, разве что некоторые черты, и без того яркие и запоминающиеся, стали еще ярче. Громадная голова профессора, казалось, увеличилась, а высокий покатый лоб с клоком черных волос стал еще выше. Густая черная борода выступала вперед и еще больше напоминала величественный водопад. Взгляд нахальных светло-серых глаз профессора, дерзко поблескивающих из-под полуопущенных век, был еще более властным, чем раньше.
Когда отечески улыбаясь, профессор тряс мою руку, он очень походил на школьного учителя, милостиво позволившему ученику коснуться его. Поздоровавшись с остальными, он помог им собрать багаж, цилиндры и положить все в ожидавший автомобиль, за рулем которого сидел все тот же величественный немногословный Остин, выполнявший, как я успел заметить в первый свой визит к Челленджеру, еще и обязанности дворецкого. Дорога шла вверх, вокруг холма, местность была великолепной и наша поездка в Ротерфилд обещала быть приятной. Я сидел впереди, рядом с шофером и слышал за своей спиной оживленный разговор. Слова я разбирал с трудом, поскольку говорили, казалось сразу все. Лорд Джон, как я понял, пытался дорассказать, что же все-таки произошло с буйволом и раджой, судя же по недовольному рокоту Челленджера и резким, отрывистым возражениям Саммерли я догадался, что профессора снова схлестнулись в научном споре. Внезапно Остин повернул ко мне лицо, словно высеченное из камня и, не отрывая взгляда от дороги, тихо произнес:
— Он снова пригрозил мне увольнением.
— Не может быть, — ответил я.
Поистине, день был какой-то странный. Эти таинственные, мало-понятные сообщения, внезапно вспыхивающие споры. И мы сами были тоже необычайно странными. «Уж не снится ли мне все это?», подумал я.
— Он меня уже сорок семь раз предупреждал, — задумчиво проговорил Остин.
— И куда вы уходите? — спросил я, думая, что ответ Остина что-нибудь прояснит.
— Я не ухожу, — ответил Остин.
Когда я уже решил, что наш разговор закончился, Остин вдруг продолжил.
— Если я уйду, кто присмотрит за ним? — Остин кивнул в сторону своего хозяина. — Кто будет за ним ухаживать?
— Найдется кто-нибудь, — робко предположил я.
— Не найдется, — уверенно ответил Остин. — Никто и недели не выдержит. Стоит мне уйти и этот дом развалится. Вытащите главную пружину и часы рассыплются. Я говорю вам все это потому что вы — друг и вы должны все знать. Конечно, я мог бы прицепиться к его словам, но это было бы с моей стороны просто бессердечно. Он и пожилая миссис, без меня они останутся беспомощными, словно малютки в колыбельке. Я для них все. А он что? Он ходит и грозит, что уволит меня.
— А почему вы считаете, что здесь никто не станет работать?
— Потому что не сможет принять во внимание смягчающие обстоятельства. Я сам их не всегда принимаю. Он — очень умный человек, настоящий хозяин. Чрезвычайно умный. Иной раз так и кажется, что у него с головой не все в порядке. Можете мне поверить на слово, уж я то его хорошо знаю и видел в этом доме всякое. Вы мне не поверите, если я расскажу вам, что он отмочил сегодня утром.