Гена извинялся за причиненные неудобства и просил чаю, не дождавшись которого, засыпал, уронив голову на стол. Вика печально смотрела на храпящего Вольчика и задумчиво размешивала сахар в пол-литровом бокале.
«Надо что-то делать!» – грустила она, вздрагивая от Гениного храпа.
«Надо что-то делать!» – молил о помощи Вольчик, рассматривая в зеркале свою опухшую физиономию.
«Надо что-то делать!» – предупреждали Вику сестры Баттерфляй, опасаясь за судьбу успешного трио.
«Что-о-о-о?!» – орала в ответ растерянная Вика.
«Не вздумай выйти за него замуж!» – в очередной раз били тревогу родители, обнаружив на тоненьких лапках бабочки фиолетовые синяки.
«Выходи за меня замуж», – предлагал протрезвевший к утру Гена. И она серьезно раздумывала над предложением новоиспеченного бизнесмена.
Секс перед завтраком, после завтрака, перед обедом и, если получится, после стирал ночное беспокойство и сулил бесконечное удовольствие. Вика решилась.
– Да-да-да! – выдохнула она ему в ухо, и Гена полетел.
Объявили о помолвке – Вольчик праздновал помолвку. Выбирали свадебное платье – Гена отмечал каждую примерку. Покупка туфель закончилась трехдневным загулом. Вика не выдержала и сказала: «Стоп!»
Вольчик рыдал и обещал закодироваться. Будущая жена пряталась у родителей. Гена приобрел баллончик с краской и старательно выводил под окнами «Я люблю тебя!». Вика задраивала окна и не подходила к телефону. Бывший футболист часами просиживал на лавочке у подъезда, вызывая жалость соседей. Вика была непреклонна.
Убедившись в безрезультатности выбранной стратегии, Гена сменил тактику и залег на дно. Две недели рыночные продавцы клали половину выручки в карман, а в городе начали поговаривать о таинственном исчезновении известного бизнесмена Геннадия Вольчика. Подозревали конкурентов и строили самые отчаянные предположения. К счастью, Вика не смотрела телевизор и не слушала радио. Она просто недоумевала, поводя отяжелевшими от тревоги крылышками.
К концу второй недели Гениного отсутствия тревога усилилась, и Вика затосковала. В карьере «Сестер Баттерфляй» наступил трудный период и длился до тех пор, пока за одним из столиков не появился Гена, худой, черный и трезвый.
– Прости меня, – жалобно попросил он Вику в гримерной и бухнулся на колени, невзирая на посторонних.
Девочки, прихватив костюмы, тактично удалились.
– Где ты был? – прошептала порозовевшая от счастья Вика.
– Я люблю тебя, – не поднимая головы, отвечал Вольчик, пытаясь унять бившую его дрожь.
– Где ты был? – заплакала Вика и опустилась на колени.
– Я без тебя умру, – пообещал Гена и тоже заплакал.
Потом в гримерке что-то гремело, привлекая внимание охранников. Но вход в нее тщательно охранялся верными сестрами Баттерфляй до тех пор, пока двери не открылись и смущенная Вика не поинтересовалась:
– Ну что же вы там стоите, девочки?
Девочки тактично промолчали.
Удержались от комментариев и родители невесты. И только мадам Вольчик сказала свое веское слово:
– Жениться на танцорке? Ты уже женился на проститутке. И что из этого вышло?
Гена повесил было голову, но потом, собравшись с духом, решительно возразил, для пущей убедительности используя красноречивую нецензурную лексику.
Выслушав сыновнюю тираду, мадам Вольчик прозорливо изрекла:
– Время покажет…
Гена хлопнул дверью – маман зарыдала: жизнь не удалась! Через минуту опомнилась и выпила чаю. Еще через минуту – загрызла яблоко. А к вечеру позвонила портнихе и договорилась о встрече – где наша не пропадала!
В загс будущие супруги отправились на своих двоих в сопровождении «Сестер Баттерфляй». Обменялись кольцами и с готовностью пообещали регистраторше прийти лет этак через двадцать пять, а может, через пятьдесят. В общем, как получится. А пока – извините, простите. Труба зовет, паровоз гудит. Следующая станция – Черное море.
Свадебное путешествие длилось три дня. На четвертые сутки супруги поссорились. Гена вернулся на рынок, Вика – в гримерную. Жизнь диктовала свои законы. Один из них Гене особенно нравился: «Да убоится жена мужа своего». Вольчик требовал подчинения – Вика сопротивлялась. Гена цитировал Библию вперемежку с Домостроем и упрекал жену в безнравственности. «Ни одна порядочная женщина не станет трясти титьками перед чужими мужиками», – корректно намекал Вольчик на аморальный образ жизни супруги.
– Ты моя жена? – грозно пытал Гена.
– Твоя, – соглашалась Вика и сворачивалась калачиком.
– Я что, денег мало зарабатываю, чтобы моя жена в кабаках плясала?
– Я хочу иметь свои деньги, – мягко настаивала Вика.
– На что они тебе? – недоумевал Вольчик и становился чернее тучи.
– Ну что ты обижаешься? – ластилась Вика и просила отсрочки.
– Когда? – требовал определенности Гена.
– Ты понимаешь, мне нравится, – расправляла крылышки готовящаяся к полету бабочка.
– Нет, не понимаю. Не понимаю, как может это нравиться!
– Ну ведь раньше тебе это тоже нравилось? – напоминала Вика.
– Раньше ты была кто?
– Вика.
– Нет, раньше ты была никто. А теперь – моя жена. И твое место – дома.
– Я почти все время дома. Только вечер.
– И вечером ты должна быть дома. Вот моя мать… – Гена поднимал вверх указательный палец и глубокомысленно умолкал.
– Ну я же не твоя мать… – расстраивалась Вика.
– Моя мать – святая женщина, – декларировал Вольчик и вскакивал с кровати.
А Вика даже не догадывалась предложить мужу: «Вот и живи со своей матерью!» Вместо этого она испытывала чувство вины и старалась компенсировать его кулинарными изысками.
– Вкусно? – робко спрашивала Вика перед уходом на работу.
– В рот не лезет, – отвечал Гена и гневно отодвигал пустую тарелку.
– Постараюсь недолго, – обещала жена и в спешке убирала посуду.
– Да можешь вообще не приходить, – разрешал Вольчик и включал телевизор.
Вика приезжала под утро на такси и обнаруживала курящего мужа на кухне. Тот смотрел в одну точку и нарочито игнорировал вернувшуюся жену. Вика виновато садилась напротив и объявляла:
– Я пришла.
– Очень рад… – Гена пристально разглядывал супругу и брезгливо принюхивался. – Иди, прими ванну – несет не пойми чем.
Вика послушно набирала воду, взбивала пену и тихо плакала от невыносимой обиды. Успокоившись, возвращалась в пустую кровать и, обняв подушку, засыпала. Секса больше не было. Гена грозил разводом. Родители – одиночеством. «Сестры Баттерфляй» – нищетой.
«Прерванный полет» – так назвала Вика сложный период своей жизни, сделав выбор с учетом «пожеланий трудящихся». На одной чаше весов покоились семья, муж, счастливая старость, на другой – личная свобода и самостоятельность. Согласно непреодолимому закону земного тяготения перевесила первая. В результате Вика сменила костюм восточной красавицы на кухонный фартук и заняла свое место на рынке среди живодригущих стеллажей с солнцезащитными очками.
– Хозяйка, – почтительно называли госпожу Вольчик рыночные торговцы.
– Хозяйка! – с нетерпением окликали Вику строители их с Геной будущего дома и требовали денег.
– И кто тут в доме хозяйка? – засомневалась свекровь, поселившаяся в королевском дворце четы Вольчик.
– Я в доме хозяин! – напоминал Гена и грозил матери пальцем.
Мадам Вольчик багровела и удалялась в покои королевы-матери, чтобы пожаловаться Боженьке на неблагодарного сына и невоспитанную невестку. Одного слушателя ей казалось недостаточно, и она несла правду в народ, активно заселяющий соседние территории. Неутомимая мадам Вольчик создала клуб обиженных матерей, главная цель которого сводилась к восстановлению справедливости и возвращению отнятых сыновей.
– Чашку чая не предложит! – делилась она с членами клуба. – Гости приходят – к столу не позовет. И ладно бы королевских кровей, а то стриптизерша безродная!
О подрывной деятельности свекрови Вика узнала случайно, разговорившись с молодой соседкой, приглашенной в дом под предлогом налаживания дружеских отношений. Соседка хотела дружить изо всех сил и потому с легкостью выдала тщательно охраняемую тайну коттеджного поселка о беззакониях в семье известного бизнесмена Геннадия Вольчика.
Вика рассказала мужу все. Гене стало стыдно… Перед людьми.
– Я-а-а! – бушевал Вольчик. – Известное лицо в городе! Я-а-а-а – плохой сы-ы-ын?! Как я-а-а-а людя́м в глаза смотреть бу-у-уду?! Чтобы па-а-альцем тыкали?!
Услышав Генины вопли, мадам Вольчик поспешила удалиться в королевские покои в целях сохранения имперского достоинства и запереться изнутри. На всякий случай.
– Поговори с ней, – просила жена. – Только спокойно.
Вика так испугалась за безопасность свекрови, что отступила обида.
– Спо-кой-но… Спо-кой-но… – внушала Вика мужу.
– Поговори с ней, – просила жена. – Только спокойно.
Вика так испугалась за безопасность свекрови, что отступила обида.
– Спо-кой-но… Спо-кой-но… – внушала Вика мужу.
– Какой, на хрен, спокойно! – возмущался Гена и открывал холодильник.
– Ты хочешь есть? – отвлекала внимание супруга.
– Я-а-а-а? – отметал от себя Вольчик намек на существование примитивных, можно сказать, низменных инстинктов. – Я-а-а-а? Есть?
– Ты же не завтракал!
– Как я могу завтракать, Вика?! Как я могу завтракать, когда весь поселок говорит о том, как Гена-очешник издевается над престарелой матерью?
– Ну не такая уж она и престарелая, – осторожно напомнила Вольчик-младшая. – Ей всего-то шестьдесят два.
– Всего-то? – возмущался Гена холодному спокойствию жены. – Это ты говоришь «всего-то»?
– Моим родителям, – начала было Вика, но договорить не успела.
– Твоим родителям… – театрально разводил руками Гена. – Твоим родителям не пришлось воспитывать двоих детей!
– Ну да, – соглашалась супруга. – Они воспитывали троих.
– Троих?
– Троих, и ты прекрасно об этом знаешь.
– Но заметь, – Вольчик замирал посреди кухни. – Вдвоем.
– И что? – Вика делала вид, что не понимает, куда клонит Гена.
– Что-о-о-о-о? – орал тот. – Это ты называешь «и что»? Моя мать воспитывала нас одна! Одинешенька!
«Угу, – хотелось съязвить Вике. – Именно поэтому она и отдала тебя в спортивный интернат в десять, а твоего брата – тремя годами позже».
– Это твой папаша бороздил моря и океаны! А я своего в глаза не видел! Только на фотографии. Шмо-о-о-отки! Одни тряпки на уме!
– Причем тут тряпки? – искренне недоумевала Вика, пытаясь обнаружить связь между фотографией старшего Вольчика и вещизмом.
Гена переводил дух и набирал в легкие побольше воздуха, чтобы изрыгнуть из себя очередную тираду.
– Тряпичница, – озвучивал он приговор собственной жене и с жадностью, прямо со сковороды, заглатывал котлету.
«Тряпичница» смиренно доставала тарелку и накладывала на нее недавно шипевшие в масле мясные комочки. Вольчик ел с нескрываемым аппетитом. Успокоившись, обтирал рот и назидательно поднимал вверх палец.
– Я требую уважения. К себе и к своей матери.
Вика растерянно смотрела на мужа и окончательно терялась в догадках: «Что я сделала не так?! Может быть, нужно было промолчать? Не выносить сор из избы? Так я его и не выносила…»
– Довела! – констатировал Гена и, шумно выдыхая, поднимался вверх по лестнице восстанавливать справедливость.
О ней же мечтала и Вика. Тщетно. Экспансия ревнивой свекрови приобретала глобальный характер.
– Мама, – требовательно стучал в запертую дверь Вольчик.
Мама хранила молчание.
– Мама, – уже спокойнее, но все равно достаточно строго окликал сын святую женщину, добровольно лишившую себя контактов с миром.
Отшельница не подавала признаков жизни.
– Ма-ма, – виновато поскуливал Гена под дверью и скреб пальцем косяк. Палец скользил по отлакированному дереву, оставляя за собой мутноватую дорожку. «Можно было темнее, – рассуждал Вольчик, внимательно разглядывая блестящее покрытие. – Хотя… Ничего…»
– Мне ничего не надо, – раздавалось из-за двери. – Я ни в чем не нуждаюсь. Ничего не прошу.
– Я тебя прошу, – с неподдельной горечью в голосе говорил Гена. – Открой.
Мадам Вольчик тяжко вздыхала.
– Открой!
– Зачем?
– Надо!
– Уже ничего не надо, – скорбно роняла та в замочную скважину и вздыхала еще громче, чем прежде. – Поздно…
От горького «поздно» Генино воображение разыгрывалось, и краснодарский бизнесмен видел лакированный гроб, утопающий в живых цветах, слышал траурную музыку и испытывал чувство невозвратной потери. Сиротство дышало ему прямо в затылок.
– Открой немедленно! – В голосе Вольчика проскальзывали капризные интонации отвергнутого ребенка.
Мать не сдавалась.
– Ви-и-ика!
Вика взлетала по лестнице.
– Вот посмотри!
Она старательно таращила глаза.
– Вот посмотри, что ты сделала!
– Что я сделала?
– Вот, что ты сделала! – горько констатировал Гена и снова стучал в запертую дверь.
Королева-мать ехидно улыбалась в своем чертоге, представляя растерянное лицо невестки.
Вика покрывалась пунцовыми пятнами и отводила взгляд в сторону.
– Посмотри! – приказывал Гена и тыкал пальцем в замочную скважину. – Сюда посмотри!
– Мама… – выдавливала из себя Вика, чуть не плача. – Откройте дверь…
Ликованию мадам Вольчик не было конца: ведь есть! Есть Бог на свете! «Есть грозный судия! Он ждет!» И он поставит на место эту безродную профурсетку, столь нагло отобравшую у нее сына. Хорошего, послушного мальчика. Немного невезучего. Немного пьющего. Зато родного. Своего собственного!
«Один – ноль в мою пользу», – засчитала себе госпожа Вольчик и распахнула врата.
– Мама! – воскликнул Гена.
«Сволочь», – подумала Вика и виновато улыбнулась.
– Как ты, мама? – изо всех сил старался краснодарский бизнесмен продемонстрировать заботу и ласку. – Разве так можно? Я стучу-стучу. Зову-зову.
– И чего стучать? – кокетливо подхватила виновница суматохи. – Куда ж я денусь? Куда ж я от вас денусь-та-а-а!
От нарисованных перспектив Вика чуть не заплакала. Это «кудажяденусьта-а-а-а» звучало страшнее, чем трубы Иерихона. Бывшая бабочка взмахнула куцыми крылышками, и крылышки тонко пропели: «КудажяденусьтА-а-а!» Переступила с ножки на ножку – цокнули каблучки по паркету, издав знакомое «кудаж-ж-ж-жж-денеЦЦа». Об этом стучало ее сердце, и шумел электрический чайник. «Кудажяденусь-та-а-а?!» – звонил телефон, и обещали диджеи популярных радиоканалов. Даже Гена храпел рядом, высвистывая: «Ни-ку-да… Ни-ку-да…»
«Некуда податься!» – подумала Вика. И пошла к гинекологу.
– Девственница? – строго спросила ее врач, намыливая над раковиной не по-женски крупные руки.
Пациентка хотела было прошелестеть: «Для нас, бабочек, это абсолютно неважно», но решила всех тайн не открывать и отрицательно помотала головой.
– На кресло! – скомандовала гинекологиня и решительно засучила рукава.
«Ва-ку, ва-ку-у-знице! Ва-ку, ва-ку-у-знице!» – вспомнила Вика музыкальное занятие в первом классе и на всякий случай, опираясь на цепкую детскую память, старательно раззявила рот и закрыла глаза, с ужасом представляя каждое движение своей визави в белом халате.
– Лет сколько? – буркнула врач и засопела.
Вика хотела пропеть: «Во кузнице молодые кузнецы», но вспомнила, что эти слова из другой песни и печально сказала:
– Двадцать пять.
– Беспокоит что?
– Ничего.
– Тогда здорова, – загремела инструментами докторесса. – Одевайся.
Пациентка, стараясь все делать как положено, автоматически сгребла одежду с покрытого клеенкой стула и выдвинулась из-за ширмы.
– Ку-у-уда? – ахнула медсестра, увидев бесконечные, почти до потолка, ножки бабочки.
– Одеваться! – пискнула Вика.
– За ширму! – скомандовала гинеколог, в очередной раз намыливая руки над раковиной.
– Что пишем? – поджав губы, поинтересовалась медсестра.
– А что надо?
– Откуда мне знать, что надо?
– Что надо? – уточнила врач у пациентки. – Справку?
– Какую? – не поняла Вика.
– Что значит какую? – подала голос медсестра. – В бассейн? В спортзал? Отметку в санитарной книжке?
– Я бы хотела забеременеть, – робко попросила Вика осматривавшую ее гинекологиню.
– Ну-у-у-у… теоретически это возможно…
– А практически?
Врач поднялась, обошла стул и встала у Вики за спиной.
– А практически – маловероятно. Матка детская. Впрочем, на все Божья воля, – неожиданно ласково пообещала врачиха. – Старайтесь. А там – как Бог даст. Всякое бывает, – философски призналась гинекологиня, наводя тень на возможности официальной медицины. А потом совсем уж по-человечески водрузила руку на плечо растерянной просительницы, отчего у той отвалилась добрая половина невидимого крыла и приклеилась то ли к стулу, то ли к ладони эскулапши.
– Следующий! – призывно выкрикнула медсестра, и в дверь вкатилась беременная цыганка, раздувающая ноздри, как подбегающая к финишу скаковая лошадь.
– Опять ты! – всплеснула руками гинеколог и знакомым маршрутом отправилась к раковине.
Вика почувствовала себя ненужной в переполненном кабинете и выскользнула в коридор, вдоль стен которого томились разбухшие от переполнявших их вод беременные.
«Все люди как люди!» – печально подумала Вика и поползла по бесконечному коридору в поисках выхода.
Дорога от женской консультации до остановки стала вдвое длинней, чем была ровно час тому назад. Преодолев половину пути, Вика остановилась – задрала голову вверх, соблазнилась высотой, затрепетала крылышками, но вовремя опомнилась и посмотрела на часы: на рынке – самый разгар торговли, дома – пустой холодильник и утвердившаяся в своих правах свекровь. Что поделаешь? Земное тяготение!