– Это не я, – на всякий случай объявила Маруся.
– Конечно, не ты, – с готовностью согласилась мать. – Это ужасная горничная Нина, пока нас нет, ворует из холодильника фрукты, из карманов – конфеты, из тумбочки – журналы, а из шкафа – очки для плавания. А чтобы никто не увидел следов преступления, ложится под кровать и там ест персики, конфеты, читает мой журнал и примеряет папины очки.
– Да ладно, ма-а-ам, – протянула Машка. – Ну чего ты придуряешься?
Тамара вылезла из-под кровати и сверху пообещала:
– Пойду жаловаться.
– Зачем? – Маруся вылезла следом.
– Как это зачем? Мало того, что таскает наши вещи, еще и под кроватью не моет.
– На… – девочка протянула матери веер.
– Сделала?
– Ну вот же, – как-то без энтузиазма ответила Машка.
– Спасибо, Машуль, – потрепала ее за волосы Тамара и наконец-то нацепила на правую ногу норовящее отлететь куда-то в сторону сабо. – Идем уже?
В этот момент из душа вышел Виктор. Увидев отца, Машка резко повернулась к нему спиной и сделала вид, что рассматривает лежащую на столе газету.
– О чем пишут? – начал издалека Мальцев.
– Да так… – многозначительно изрекла девочка.
– Ясно.
– Угу, – пробурчала Машка в ответ.
– Хорошо выглядишь, – косолапо сделал комплимент жене Виктор Сергеевич Мальцев.
– Еще бы, – парировала та, сосредоточенно завязывая тесемки на шортах.
– К нам пианист приехал, – поделился Виктор.
– К кому это, к вам? – язвительно поинтересовалась Тамара.
– Ну к нам, в пансионат. Ненадолго. Дня на два, на три.
– У него дочка – такая дура! – присоединилась к разговору младшая Мальцева.
– А ты откуда его дочку знаешь?
– Ты тоже ее знаешь. Она с тобой на скамейке внизу сидела.
– Это Лиза, что ли?
– Мне она сказала, что ее зовут Оля, – скривила губы Машка.
– Мне тоже, – призналась Тамара.
– Она всем так говорит!
– Ну, может, ей так нравится?!
– Ма-ам, ты что? – разочарованно протянула девочка. – Если меня Маша зовут, зачем я буду врать, что меня зовут по-другому?
– Ну некоторым свое имя не нравится.
– Мне мое нравится.
– И мне, Маруся, твое нравится, – признался Виктор.
– Ну и что? – кокетливо пожала плечами девочка и прошлась по комнате, как по арене цирка молодая лошадка с султаном на голове.
– Девочки, – извинительным тоном попросил Мальцев. – Подождите меня, пожалуйста. Я мигом.
– Нет уж, дудки, – пообещала ему жена. – Сначала с Марией разберите рюкзак, повесьте сушить купальники, а потом – дуйте обедать.
– А чего мы? – недовольно возопила Маруся.
– А того! Я спущусь пока на ресепшен, скажу про Нину, пусть разберутся.
– Зачем? – расстроилась Машка.
– Затем, что нужно выполнять свои обязанности. За это ей платят деньги.
– Господи, Тома! Ну какие ей платят деньги? – всплеснул руками Виктор.
Мальцева скорчила злобную рожу и выскользнула за дверь. Спустилась по лестнице и промаршировала к ресепшен. Сегодня дежурила Вета, за спиной которой маячил ее супруг, пожилой абхаз с засохшей пальмовой веткой в руках.
– Добрый день, – поприветствовала их Тамара.
– Добрый день, – с удивительным достоинством качнула головой Вета.
– Сварите мне кофе?
Вета, как в замедленной съемке, плавно повернула голову с фундаментальной прической в стиле Марии-Антуанетты в сторону внешне малахольного супруга и величественно обронила:
– Заур, свари даме кофе.
– Без сахара? – с готовностью уточнил находящийся при жене Заур.
– Конечно, без сахара, – утомленная бестолковостью Заура подтвердила Вета. – Дама из триста одиннадцатого номера всегда пьет кофе без сахара.
Что-что, а кофе абхазы варили безукоризненно! И пили его безостановочно. В этом смысле Тамара ощущала себя среди своих. Поэтому и сейчас не присела на диван в холле, а осталась стоять около облезлой деревянной кафедры с микроскопической чашечкой в руке.
– Вета, – поинтересовалась женщина, – а правда, что вы ведете экскурсии на даче Сталина?
– Мы все здесь ведем экскурсии на даче Сталина, – уклончиво ответила администратор. – Кроме Заура. Заур не может вести экскурсии на даче Сталина. Он пенсионэ́р.
– Да, – подтвердил Заур. – Я пенсионэ́р.
– А что, пенсионэ́рам не позволительно вести экскурсии на даче Сталина?
– Ну он же не музэ́йный работник, – ответила за мужа Вета.
– Да, я не музэ́йный работник, – согласился Заур. – Я – пенсионэ́р.
Услышав эти турусы на колесах, Тамара сама забыла конечную цель, ради которой завела разговор, и ретировалась в другую область светских интересов.
– Вета…
Вета снисходительно подняла глаза на надоедливую отдыхающую.
– А как вам удается поддерживать такое великолепие на голове?
Ответил Заур:
– Это искусство, знаете ли.
А потом перевел слова Тамары в более доступную, видимо, для понимания Веты форму:
– Дама из триста одиннадцатого номера интересуется…
– Я знаю, чем интересуется эта дама, – оборвала мужа Вета и поднялась из-за кафедры. – Ва-а-алик, – прошептала она Мальцевой в ухо и таинственно прикрыла глаза. – Валик под шею.
Тамара догадалась. О чем-то подобном она уже слышала или читала: дабы не повредить рукотворную прическу, дамы спали либо сидя, либо подкладывая под шею туго скрученный валик, не позволяющий прическе сминаться. Предположить, что в XXI веке дамы вновь обратились к опыту бабок и прабабок, было довольно трудно, но Мальцева уважала традиции королевских дворов Европы. Мешало другое – личный опыт, стопроцентная влажность, духота, жара. «Вы что? Не моете голову?!» – вертелось на языке, но не соскакивало, благодаря куртуазности подхода.
«Я бы погибла, приведись мне таскать на башке такой муравейник!» – честно призналась себе Тамара и преисполнилась еще большего уважения к Вете-Антуанетте.
– Опять кофе? – язвительно-нежно раздалось над ухом Тамары. – Все время пьет кофе, – пожаловался Виктор администраторше с «муравейником» на голове, рассчитывая на понимание.
Вета снова прикрыла глаза, за нее ответил Заур:
– Это, конечно, проблема. Не могу с вами не согласиться. Вета тоже все время пьет кофе.
– А ты? – аристократично уточнила пышная женщина.
– И я, – великосветски согласился Заур и сделал неожиданный для Виктора вывод: – Понимаете, в Абхазии все пьют кофе. Это такая традиция.
– Ну правильно, – не без сарказма подытожил Мальцев и собрался было изречь что-нибудь язвительно-остроумное, но не успел…
– А где Машка?
– За бейсболкой побежала…
– В номер?
– Ну не на пляж же…
В супружеской беседе образовалась пауза – в холле появились небезызвестная Фьеметта, Оля-Лиза и покрытый мелкими кудрями по самые плечи с помятым ото сна лицом мужчина лет сорока.
– Истомин, – представился он отдыхающим и рухнул на диван.
Оля-Лиза подошла к Тамаре, взяла ту за руку и скомандовала:
– Пойдем.
– Не могу. Я жду Машу.
– Твою? – строго переспросила девочка.
– Мою.
Тамара не оправдала надежд маленькой и беленькой, за что была жестоко наказана:
– Она не выйдет.
– Это почему это? – поинтересовался Виктор, с недоумением рассматривая Олю-Лизу.
– Она упадет в окно и умрет, – пообещала девочка и покинула холл.
Мальцевы переглянулись, а Фьяметта жизнерадостно закудахтала:
– Ой, не слушайте ее. Не слушайте. Она всех у нас хоронит.
– Да, – подал с дивана голос Истомин. – Даже меня.
– И меня, – еще более жизнерадостно поддержала разговор Фьяметта. – Так что вы не пугайтесь. Вот и Маша ваша пришла.
Наша Маша с надвинутой на глаза бейсболкой стремительно подскочила к матери и дернула за руку:
– Сказала?
– Что?
– Про Нину?
– Нет еще.
– Не говори пока. Ладно?
– А что случилось-то? – притворно тревожно переспросила дочь Тамара.
– Ниче…
– Тогда почему не говорить?
– А то ты не понимаешь? – злобно прошипела девочка.
Мальцева, сузив глаза, прошипела не с меньшей нежностью:
– А ты бы объяснила.
– А чего тут объяснять? – уходила от ответа Маруся.
– Нечего разве?
– Нет, – отрезала Машка и начала с нарочитой заинтересованностью разглядывать стенд с объявлениями для отдыхающих.
– Вета, – в очередной раз окликнула обладательницу «муравейника» Тамара, – а где Нина?
Маруся вздрогнула и напряглась.
– Где может быть Нина?! Моет номэ́ра.
Вмешался Заур с пальмовым веслом, служащим мухобойкой:
– Даме нужна Нина? Нина на третьем этаже – убирает номэ́ра.
– Не ждите меня, – бросила Мальцева своим и направилась к лестнице.
– Мама! Я с тобой, – рванула следом Маруся.
– Даже не думай! – отмахнулась Тамара. – Я быстро!
Поднявшись на третий этаж, Мальцева обнаружила в конце коридора вывалившийся из последнего номера зад Нины. Та мыла полы вручную. Боковым зрением Тамара узрела выглядывавшую из-за лестничной двери дочь.
Поднявшись на третий этаж, Мальцева обнаружила в конце коридора вывалившийся из последнего номера зад Нины. Та мыла полы вручную. Боковым зрением Тамара узрела выглядывавшую из-за лестничной двери дочь.
– Ни-и-ина! – позвала женщина горничную. – Подойдите ко мне, пожалуйста.
Нина засеменила на человеческий голос, вытирая мокрые руки о грязный халат непонятного цвета. Подойдя к Тамаре, женщина с выражением странной радости на лице старательно закивала головой. Мальцевой стало не по себе. Перед ней раскачивалось странное существо со старым детским лицом и улыбалось полубеззубым ртом:
– Че надо?
Тамара догадалась: «местная дурочка», и не нашлась, что сказать.
– Че надо? – облизнулась Нина и поправила халат на груди. – Бумажку?
– Какую бумажку? – опешила Тамара.
– Жопу подтирать! – расхохоталась Нина, брызгая слюной.
Мальцева увернулась и на весь коридор заявила:
– Вот что, Нина…
В этот момент Маруся, забыв о конспирации, завопила:
– Ма-ама!
– Вот что, Нина…
Та заискивающе уставилась на отдыхающую.
– Сегодня в нашем номере убираться не надо.
– Нину будут ругать, – плаксиво сообщила горничная о себе в третьем лице.
– Не будут, – заверила ее Тамара и протянула пятьдесят рублей. – Завтра уберетесь.
– Завтра?
– Завтра, – пообещала Мальцева горничной и погрозила той пальцем. – Слышите меня, Нина? Завтра.
– Завтра, – миролюбиво согласилась женщина, хлопнула по карману с пятидесятирублевкой и направилась в другой конец коридора, бормоча себе под нос: «Завтра… Завтра…»
Маруся четко обозначила свое месторасположение в пространстве и схватила мать за руку:
– Почему ты не разрешила ей убираться?
– А зачем? Ты же убралась. – Тамаре надоело играть в прятки. Она чувствовала себя разбитой.
– А деньги зачем дала?
– Жалко стало.
– Поня-а-атно, – протянула Машка. – А почему она такая?
– Какая?
– Ну вот такая… странная: улыбается все время.
– Потому что дурочка.
– Дурочка?
– Больная дурочка, – подытожила Мальцева и ускорила шаг. – Неполноценная. Больная.
– А почему так бывает?
– А по-разному, Маруся. Обычно рождаются…
– А если у тебя ребенок родится? – всерьез обеспокоилась девочка. – Вдруг?
– Никаких вдруг, дурында! Не сваливай в следующий раз с больной головы на здоровую.
– На больную, – поправила Машка и погладила мать по руке в знак особой благодарности.
Двери в столовую, как водится, были забаррикадированы двумя колченогими стульями эпохи советского модерна. Пансионатцы, разбившись на группы, оживленно кудахтали, обмениваясь скудными новостями. Некоторые из них со свойственной для абхазского климата горячностью обсуждали нерасторопность работников столовой и отчаянно возмущались, логично соотнося стоимость услуг и несоответствующее данным услугам качество. Так обычно вели себя вновь прибывшие. Старожилы рассредотачивались под пальмами на отлакированных мокрыми плавками пеньках и обмахивались, чем придется, в плотной духоте.
– А где папа-то? – поинтересовалась Маруся.
– Не вижу пока, – ответила той мать и направилась к пустующему пеньку.
– Ты куда?
– Посижу, пока не откроют.
Машка присела рядом и приготовилась ждать. Ждать пришлось недолго: шумная компания молодых людей лихо отодвинула стулья в сторону и ничтоже сумняшеся ввалилась под своды деревянного здания.
– Пойдем, – скомандовала девочка и соскочила с пенька.
– Пусть все войдут. Минутой позже – минутой раньше: какая разница?
– Как это – какая разница?! – возмутилась Маруся и направилась к столовой.
Мальцевой было лень двигаться, и она всерьез задумалась о том, не пропустить ли обед. Как правило, невкусный.
У входа в столовую Машка обернулась и махнула матери рукой:
– Ну ты идешь, что ли?
– Иду, – ответила себе под нос Тамара и сползла с пенька.
Виктора среди обедающих не было. Мальцева не на шутку встревожилась, но виду не показала и обрушилась на стул рядом с дочерью.
– Чем сегодня угощают? – нарочито весело спросила она Марусю.
– Рассольник, – буркнула девочка, допивая материнский компот. – И вино… Хочешь, возьми мое, – щедро предложила она матери.
– Не хочу…
– Не хочешь – как хочешь, – любезно проворковала Машка, плотоядно взглянув на стакан с компотом, сиротливо стоящий напротив того места, где обычно располагался ее отец.
– Дай-ка мне, Мария Викторовна, тарелку, – попросила Мальцева, половником размешивающая в кастрюле рассольник.
Машка протянула тарелку и презрительно переспросила:
– Ты что же? Папу ждать не будешь?
– Почему же не буду? Буду. Просто разолью, чтобы немного остыл.
– Ты же не любишь, когда холодное.
– Зато ты любишь.
– Я рассольник не буду, – категорически отказалась Маруся.
– А что ты будешь?
– Второе.
– А что на второе?
– Не знаю.
– А вдруг на второе – рассольник? – поинтересовалась Мальцева.
– Этого не может быть, – высокомерно изрекла девочка и таки передвинула к себе отцовский стакан с компотом.
Тамара в долгу не осталась:
– Ты что же, дорогая, не будешь ждать па-а-апу?
– Буду, – уверила ее Машка и пригубила компот.
– А почему же тогда…
– Я просто попробовала, – объяснила непонятливой собеседнице Маруся и вернула ополовиненный стакан на место.
– Понятно…
Принесли второе: на фаянсовой тарелке горделиво возвышалось куриное крыло, экономно смазанное майонезом.
– Не буду, – замотала головой Машка и допила остатки отцовского компота.
– После трех стаканов я бы тоже не смогла, – поддержала ее мать. – Предупреждаю: ужин в восемь, холодильник пустой, на пляже есть нечего, в кафе не пойдем.
– И не надо, – легко согласилась девочка, отчего в материнском сердце зашевелилась тревога. Так уж сложилось, что голод и Маруся являли собой категории несовместимые.
– Ну не надо, так не надо, – внешне легко согласилась Мальцева и с деланым энтузиазмом начала опорожнять тарелку, с тоской поглядывая на горделивое крыло той, которая когда-то именовалась курицей.
«Цыпленок бройлера первой категории», – мысленно произнесла Тамара и сразу же представила себе сиреневатые скользкие трупики, запаянные в целлофан. Некоторые тушки имели имена собственные: «Чудо-бройлер», «Золотой Петушок», «Курочка Ряба». В выборе имени никто гендерного подхода не придерживался, поэтому цыплята мужеского полу вполне могли поэтично называться «Ряба».
Поданная на обед курица, очевидно, была беспризорницей, активно передвигающейся по миру: настолько жилисто и твердо выглядело ее крыло. Беспризорников в семье Мальцевых не обижали, поэтому курица осталась неприкосновенной.
– Может быть, папе возьмем? В номер? – робко предложила Машка.
– Пусть живет… – отмахнулась Тамара.
– Па-а-апа?
– Курица!
– Мама, – назидательно напомнила девочка, – она дохлая!
– Кто-о-о?
– Курица.
– Вот именно. Поэтому, если ты хочешь видеть своего отца живым и здоровым, оставь ее на месте.
Машка хотела было предложить покормить котят, но вовремя сжалилась над питомцами и, дабы избежать соблазнов, решительно отодвинула от себя тарелку.
– И шо же? Вы есть ни будити? – поинтересовалась официантка.
Тамара отрицательно покачала головой и начала выбираться из-за стола. Это получилось не сразу: от тревоги за мужа Мальцева потеряла координацию и пару раз завалилась на скрипящий от старости стул…
На выходе из столовой образовалась небольшая пробка. Виной тому стало колесо инвалидной коляски, застрявшее в полу, прорезанном огромными щелями. Сидящая в коляске женщина тревожно мычала и била скрюченными руками по подлокотникам. Сопровождающая ее волонтерша тщетно пыталась высвободить злополучное колесо, отчего коляска содрогалась, а сидящая в ней натужно выворачивала шею и закатывала глаза. Зрелище было жуткое. Тамара бросилась было на помощь, но этим повергла женщину-инвалида в еще большее беспокойство и вынуждена была отступиться. Из глубины столовой бежали официантки, крикливо сетуя на отсутствие мужиков.
– Да что это такое! – возмутилась Тамара и, опустившись на корточки, резко дернула колесо вверх.
Больная замычала и обметанным ртом выдула слюнные пузыри.
– Не надо! – крикнула Мальцевой волонтерка и вытерла рукавом стекающий со лба пот.
Маруся, сжавшись от ужаса, смотрела на женщину-инвалида, ее спутницу и ползающую по полу мать.
– Что стоишь?! – гаркнула Тамара. – Беги! Позови кого-нибудь из мужчин…
Машка выскользнула из столовой и понеслась к пансионату. Она готова была бежать хоть на край света, лишь бы не видеть это перекошенное судорогой лицо с выпученными фарфоровыми глазами.
«Ужас! Ужас! Ужас! – орала внутри себя девочка. – У-у-у-жас-с-с!»