Вскоре Эфраим становится рядовым подпольной еврейской армии — я не берусь описывать внутренние разногласия в ней, ибо вижу сегодняшнее кипение страстей в любых еврейских дискуссиях, и ежусь, представляя себе, что творилось тогда. Это описано во многих книгах о самых разных временах, еврейская идеологическая нетерпимость всюду и всегда кипела одинаково. А Эфраим был еще настолько молод, что его наверняка кидало из крайности в крайность. Но судьба уже наметила его и сдерживала от любого лишнего шага. Я об этом как-то слышал от него в виде простой и чуть мистической истории. Девятого ава двадцать девятого года он стоял в цепи охраны евреев, молившихся у Стены Плача в память о разрушении Храма. Было поздно и темно. Сверху над Стеной был виден человек в арабском одеянии, молча наблюдавший за евреями внизу. Давай-ка я его сниму, предложил Эфраим, вытаскивая револьвер. Не надо, шум поднимется, остановил его приятель. И Эфраим — это не в характере его — послушался. Они узнали утром по случайности, что наверху всю ночь стоял, свои тяжелые прожевывая думы, сам Верховный муфтий мусульманского Иерусалима, злейший враг евреев (тот, который так приветствовал позднее все, что делал Гитлер). Чуть повернулась бы история с его убийством? Не исключено. Только Эфраиму не назначено было стать исполнителем — тогда же утром выяснилось, что патроны им в ту ночь случайно выдали отсыревшие.
Я так спокойно и уверенно пишу о некой предначертанности этой жизни, потому что знаю и другие мелкие побочности его деяний. Вот еще один пример. Когда «Нора» уже готовилась к отплытию, на пристань привезли свежеукраденную у англичан радиоаппаратуру. Чтобы «Нора» могла сообщать во время рейса, все ли в порядке (всюду шныряли английские эсминцы), и чтобы за дни ее пути не сошли с ума от волнения те, кто ее ждали. А о том, каков он был, накал этого волнения, свидетельствует некий мелкий факт: узнав о прибытии «Норы», Бен-Гурион заплакал, и признались в этой слабости еще несколько посвященных. Так вот в тот день и час эту маленькую краденую радиостанцию уже собрались грузить, когда на пристани показался итальянский патруль. Кидайте ее в воду, холодно распорядился Эфраим. И радиостанцию мгновенно утопили. Если бы ее поставили, то «Нора» просто не дошла бы (я напоминаю, что речь шла об оружии, которое спасло Иерусалим) — это выяснилось позже. Оказалось, что морская пограничная охрана быстро навела справки о плывущем суденышке: его хозяином числился по-прежнему негоциант, владевший «Норой» уже много лет (Эфраим упросил его при покупке не снимать свое имя с судовых документов), — и решили судно зря не останавливать (это чревато при необоснованности задержки возмещением убытков). Если бы с этой жалкой торговой посудины был перехвачен хоть один радиосигнал — затея провалилась бы немедленно: «Норе» по ее чину просто не полагалось радио.
Однако же вернемся к его молодости. Отец настаивал на продолжении образования, Эфраим уезжает в Бельгию и заканчивает университет в Льеже. Экономика, финансы, бизнес — что весьма скоро это пригодится для великого обилия подпольных операций, Эфраим пока не знает. Он по-прежнему предан Жаботинскому, часто видится с ним (слово «дружба» он из почтения к этому имени не употребил ни разу), а с середины тридцатых начинает заниматься воплощением идей учителя: переселением евреев в Палестину. В Греции приобретались чахлые рыбацкие суденышки, покупались (и изготовлялись фальшивые) транзитные визы, и под самым носом англичан евреи Польши и Литвы переправлялись через море. Несколько лет жизни отдал Эфраим этому святому делу. Ему обязаны своим приездом около четырнадцати тысяч человек. А что они еще ушли от верной смерти, все они узнали позже. Высаживали их в Нетании — это был район Эфраима, только один раз по его идее пароходик подошел прямо к пляжу в Тель-Авиве, и среди бела дня беженцы мгновенно растворились в городе. Тут — мелкая деталь. Эфраим подружился с англичанином — офицером береговой охраны, и тот исправно сообщал ему о ситуации — когда можно и когда нельзя высаживать людей. И я, естественно, спросил:
— Вы ему много платили?
— Никогда и ничего, — ответил мне Эфраим, — мы дружили.
— А он знал, чем вы занимаетесь? — настаивал я.
— Конечно, — подтвердил Эфраим, — только он так к нам хорошо относился, что поверил в праведность наших затей.
Эфраим любит говорить (я слышал сам неоднократно), что не верит в человеческие добрые черты, а верит в мотивы и интересы, которые побуждают человека (и народы) поступать именно так, а не иначе. В этом изрядно циничном (ибо очень достоверном) убеждении есть один только логический прокол, который интересно высветляет личное мировоззрение Эфраима: и дружбу он уверенно считает одним из важных интересов и мотивов человека.
Раскололись взгляды сионистов, и Жаботинский создал новую организацию (Ильин был делегатом на ее первом конгрессе), после раскололись мнения руководителей еврейского подполья. Трещина раскола шла по разногласию: считать врагами немцев или англичан. Эфраим понимал, что ничего страшней фашизма быть не может, и поехал поступать на курсы офицеров английской армии. Автомобильная авария надолго уложила его в постель со множеством переломов. Судьба жестоко не спускала с него глаз. А из еврейского подполья он вышел еще раньше — душа его не вынесла обоюдной яростной вражды вчерашних друзей.
И началась история другая (до поры): Эфраим Ильин занялся бизнесом и вознамерился разбогатеть. И хорошо бы быстро, думал он, опасливо ощущая в себе явное биение авантюрной жилки. Он присматривался к миру торговли и предпринимательства, он листал журналы и газеты, связанные с бизнесом, расспрашивал бесчисленных друзей. В Египте после войны скопились невероятные запасы хлопка, прочитал он однажды. А в Италии, чтобы создать рабочие места, было построено при Муссолини множество текстильных предприятий, ныне задыхающихся без сырья. Это он прочитал уже в другом месте (или от кого-то услыхал). А денег для реализации мгновенно вспыхнувшей идеи не было достаточно у бизнесмена Ильина (двадцать тысяч у него было — что это за деньги?), но и этой малостью следовало рискнуть. О самой операции Эфраим говорит так снисходительно, что тают в воздухе вопросы о попутных трудностях: я нанял корабли и перевез хлопок из Египта в Италию. Идея пришла ему в голову в декабре сорок пятого, а в мае сорок шестого у него был миллион фунтов стерлингов (что в долларах, хочу напомнить, — много больше).
Уже была семья, двое детей, старший учился в Англии. В ноябре сорок седьмого года Эфраим и его жена поехали навестить сына и отпраздновать его еврейское совершеннолетие. Дни эти совпали с неким торжеством в английском королевском доме, в силу чего на корабле недалеко от Дувра учинен был паспортный контроль. И с удивлением (и не без тайной радости) Эфраим обнаружил, что давно уже внесен в список опасных королевству террористов. В те незабытые благословенные времена подполья Ильина два раза арестовывали, но отпускали за отсутствием прямых улик. Оказывается, это не было забыто и англичанами. Их отвели в каюту, обыскали до белья, разворошили весь багаж — и отпустили. Респектабельный и процветающий предприниматель с бурным прошлым — частое и неопасное уже явление. И только в колледж, где учился сын, звонили чуть не каждый день: не взялся ли за разное былое этот симпатичный темпераментный господин?
Нет, не взялся, он отныне будет жить спокойно и благополучно, горько думал Эфраим. Целую неделю он так думал, а двадцать девятого ноября услышал по радио, что принято решение о создании Государства Израиль. Ну вот и кончились мои забавы с бизнесом, радостно сказал Эфраим жене, поеду я сегодня же в Париж налаживать старые связи. Одного оружия понадобится сколько, нам никто не даст существовать, это война.
Старые связи искать не пришлось. Эфраиму уже звонили, где он и готов ли. Началась история Израиля.
В тех смертельно опасных играх, которые разворачивались незримо и стремительно, у Эфраима Ильина вскоре появилась репутация разрешителя неразрешимых проблем. И его срочно призывали всюду, где была безвыходная ситуация. Вот например: Чехословакия согласна продавать оружие Израилю (Эфраим: они его продавали и Сирии, но оно, правда, все равно оказывалось у нас), его удобнее всего отправлять из Югославии, но как с ней сговориться? И бывший бизнесмен Ильин усаживался размышлять о государственных проблемах Югославии. Одна из них была вполне заметна: Югославия хотела возродить свою металлургическую промышленность. Для этого был совершенно ей необходим эксперт-консультант. Такого знали: жил в Америке некий великий инженер, которого если привлечь, то все бы двинулось и прояснилось, — инженер Брассерт был ведущим в мире специалистом. Только и денег таких не было у Югославии, чтобы его пригласить, и сам бы он ни за какие деньги не поехал: запрещен был выезд американцев в коммунистическую Югославию. Эфраим Ильин сумел уговорить инженера Брассерта настолько, что инженер Брассерт, в свою очередь, сумел уговорить кого-то в Госдепартаменте, чтобы ему не просто разрешили ехать, но даже послали в эту поездку. Аргументы были простые, но крайне веские: восстановленная металлургия резко уменьшала зависимость Югославии от длинных рук Москвы. А чуть позднее Эфраим привез для Тито двенадцать автомобилей. Югославия разрешила пользоваться всеми своими портами, а когда в Чехословакии было куплено пятьдесят самолетов, то не только предоставила аэропорт, но и одолжила ввиду срочности бензин для этих самолетов.
Теперь пора нам обратиться к словарю. Напомнив, что слово «авантюра» — из французского (приключение, похождение), словарь Ожегова определяет это понятие как «беспринципное, рискованное, сомнительное по честности дело, предпринятое в расчете на случайный успех». Словарь иностранных слов усугубляет: это «дело, предпринимаемое без учета реальных возможностей и обреченное на провал». Думая об авантюрах Ильина, читать эти наивные слова смешно и приятно.
И однажды денег не хватило. Продавались мессершмиты, надо было срочно внести в банк аванс в два миллиона долларов, а у людей, которые этим занимались, средства иссякли. Эфраим сидел среди них, молча выслушивая несвязные горестные восклицания.
Я вдруг себя почувствовал прозрачным, позже рассказывал Эфраим, ни один из них не обратился ко мне лично, только я сидел и понимал: ведь у меня есть деньги, заработанные так недавно.
— Я сейчас вернусь, — сказал Эфраим и вышел в холл гостиницы. Оттуда он позвонил жене.
— Фира, — сказал он, — ты ведь знаешь, в каком банке у нас лежит миллион с четвертью долларов.
— И что? — спросила жена.
— Я сейчас их должен все отдать, — медленно сказал Эфраим, то ли оповещая, то ли советуясь.
Жена уже давно была в курсе его дел и сразу поняла, о чем он говорит, если ничего не объясняет.
— Зачем ты мне звонишь? — ответила она. — Ты что, забыл номер нашего счета?
Купленные самолеты прослужили долго и надежно.
— Но Эфраим, — некорректно спросил я при случае, — ты ведь все-таки давал в долг?
— Да уж конечно в долг, — охотно откликнулся бывалый бизнесмен, — а только если бы мы проиграли нашу войну, то кто бы мне вернул те деньги?
Мне очень нравится в иудаизме странная и смутная легенда о постоянном наличии в мире тридцати шести праведников. Их число неизменно: как только один умирает, тут же рождается другой. Их существование угодно Богу, как-то примиряя Его с загульным и греховным человечеством. И половина их известна людям, а вторая половина — праведники скрытые. Они себя обнаруживают в острые и трудные моменты, делая необходимое добро. Поскольку развивалась эта легенда множество столетий, то и прочитал я как-то, что праведники скрытые до неких пор могут заниматься чем угодно: дровосеками работать, мукомолами и водовозами, ни в ком не вызывая мыслей — кто они на самом деле. А поскольку это были очень давние столетия, никто не написал, что могут они быть и бизнесменами. К тому же в личной жизни склонными ко всем земным удовольствиям.
В одном из шумных застолий (к ним Эфраим расположен до сих пор) забавную туманную историю хвастливо повестнул по случаю давний приятель. Будто бы в войну у итальянской армии были какие-то уникальные моторные лодки. Скорость у них достигала тридцати пяти узлов (что более пятидесяти километров в час), а на борту у них имелся мощный запас взрывчатки. Человек такую лодку разгонял, направив на корабль, и обычно успевал выпрыгнуть до столкновения и взрыва. А порой не успевал. И молодые люди из аристократических семей — буквально дрались за честь исполнить роль такого камикадзе. И потопили эти лодки несколько американских кораблей, а после как-то кончилось, заглохло и исчезло это предприятие. И не сыскать его теперь, там был какой-то чуть подвинутый изобретатель-инженер, уже давно пропавший в неизвестности.
Спустя неделю Эфраим Ильин разговаривал с изобретателем, стоя возле убогого сарая среди разрушенных временем и недоделанных лодок. Тот был угрюм и жаловался на полное разорение — хоть объявляй банкротство, ибо задушили неотложные долги. Несколько дней Ильин потратил, чтоб уладить все его дела — они и впрямь были в ужасном состоянии. Тут инженер повеселел и с жаром принялся за лодки. Вскоре ими были потоплены два больших египетских корабля. Возникшая легенда о сверхтайном оружии израильтян послужила веским доводом для выхода Египта из войны.
Ужасно хочется еще раз процитировать словарь на букве «а», где сказано об авантюре. Только я иную лучше расскажу историю — уже о мирном времени. Эфраима Ильина срочно привлекли к решению очередной неразрешимой проблемы, и теперь он вдумчиво читал статьи об экономике коммунистической Румынии. Там было множество евреев, жаждавших уехать в Израиль, но те, кто осмеливался подать заявление, получал немедленный безоговорочный отказ. Следовало как-то сговориться на правительственном уровне, однако же о доступе туда не было ни единой идеи. Явятся к нам сами, надо только разыскать их интерес, бормотал Эфраим ради собственного ободрения.
Румыния после войны остро нуждалась в восстановлении своих нефтепромыслов, разрушенных бомбами союзников. Но оборудование ей никто не продавал, с ним и без того было трудно в послевоенной Европе, а с коммунистическим государством из черного списка связываться и вовсе никто не хотел. Поэтому, когда некая посредническая контора «Катарина» (Ильин организовывал ее с азартом и тщанием) объявила, что готова поставить всяческие дефицитные трубы, с Ильиным охотно согласились встретиться какие-то высокие румынские люди. А что плата за это — выезд евреев, их нисколько не смутило. Вообще надо заметить, что Советский Союз был последним, кто понял, что евреями можно и нужно торговать, а коммунисты братских республик это сообразили много ранее.
— Они еще и деньги заплатили, — сказал Эфраим, — до чего порядочные люди! Их на это, правда, вынудил один итальянский банк, там были у меня приятели, но они почти не уворачивались.
Оборудование закупили в Германии и переправили в Швецию, румыны даже съездили удостовериться, что это чудо совершилось, и сполна выполнили свое устное обещание: в Израиль были выпущены из Румынии сто пятьдесят тысяч евреев.
И здесь весьма немаловажная деталь: в самом начале всей этой затеи посольство Израиля в Румынии получило тайную телеграмму от тогдашнего руководителя израильской разведки. Он уведомлял, что все мероприятие Ильин должен делать на свой страх и риск: если случится что-нибудь, Израиль от него откажется. Ибо уж очень велико было количество различных незаконных действий, которые не мог не совершить Ильин, прокручивая эти авантюры. По законам нескольких стран, в которых эти игры проходили, зарабатывал Ильин и его напарники — десятки лет тюрьмы.
Я спрашивал Эфраима уже не раз: а как его воспринимали — нет, не крупные коммерческие или политические люди, а все то отребье человеческое, с коим он не мог не связываться в разные периоды и в разных затеях. Эфраим от меня отмахивался, но не отрицал, что было много этого отребья. Они меня уважали, коротко отвечал он, я всегда исполнял свои обещания. Но мелочи какие-то просачивались изредка в его историях, и ясно становилось, как непросто жил он в эти годы.
Колеся по Европе во время Войны за независимость, те несколько людей, с которыми сотрудничал Ильин, попутно не отказывались от покупок или сделок, приносивших доход, — на приобретение оружия тратились несметные деньги, и порой их удавалось добывать на месте. В этом помогал время от времени их группе один бывший нацист (единственный, кого в своих рассказах Ильин назвал «грязным типом»), которому даже купили паспорт гражданина Чили — чтобы он мог повсюду ездить. И как-то этот тип предложил купить задешево в какой-то немецкой деревне партию бриллиантов и картины. Ехать явно выпадало Ильину (о его осведомленной страсти к живописи я еще потом расскажу). А в холле гостиницы он встретил своего старинного приятеля, одного из лучших в мире специалистов по бриллиантам, и тот немедля согласился ехать вместе. А в деревне бриллианты запросто к ним принесли в двух шапках, а еще были скатанные в трубку холсты. Глянув на камни, спутник Эфраима схватился за сердце и упал без сознания. Эфраим на машине скорой помощи довез его до Брюсселя, он пришел в себя только через сутки, но лежал в больнице много дольше. Он узнал бельгийскую огранку бриллиантов, ранее принадлежавших знакомым ему евреям — все они сгинули бесследно в газовых камерах. Картины, очевидно, были того же происхождения.
А разных продавцов награбленного еврейского имущества встречал Эфраим и потом — бывали среди них даже евреи, добавил он с омерзением.
Закончилась Война за независимость, Израиль выстоял, солдат невидимого фронта Ильин получил награду с исчерпывающе лаконичным названием — «Орден героизма».
— Почему металлурги Югославии не поставят мне памятник? — как-то на выпивке задумчиво и скромно спросил Ильин. — Ведь я на столько лет обеспечил их работой!
— А нефтяники Румынии? — согласился я в ответ.
Принять участие в создании своей страны с нуля Эфраим собирался медленно и основательно: он думал и осматривался вокруг. Тем более что оставались еще разные дела, которые держали его в Европе. За что приняться, он пока что не решил. Но он того не знал (а понял это много позже), что уже давно он был любимцем у судьбы. За то, быть может, что всегда умел услышать ее самый тихий голос. Потому и уцелел ведь, потому и жив был, а не валялся где-нибудь в тюрьме или еще хуже — бездыханный и простреленный насквозь. А случаи — они посыльные судьбы, они ее курьеры, надо только обладать талантом их увидеть в той толпе случайностей, что сопровождают жизнь любого человека.