Волнения на ночном озере не было, баржа стояла на воде, как большой дом на равнине. Потолок чуть покачивался у Ивана над головой, но только от водки покачивался. Он даже пожалел на минуту, что вечером выпил: как-то приглушилось от этого приподнятое настроение, которое было у него весь день.
Но гулянка была уже в прошлом, а теперь можно было дрыхнуть без задних ног, что Иван и собирался делать.
Через минуту он с удивлением понял, что сна у него ни в одном глазу. Он перевернулся с правого бока на левый, потом на спину, на живот – сна не было. Как любой человек, подолгу работающий в полном напряжении сил, Иван умел засыпать мгновенно при всяком удобном случае; что такое бессонница, было ему неведомо. Потому он и удивился своему непривычному состоянию. Не идет сон! И что это значит?
Он сел на койке, покрутил головой. Хмель выходил из него довольно быстро, уже и весь почти вышел. Но что-то засело в голове как заноза, какая-то беспокоящая мысль. Значит, надо было сосредоточиться и мысль эту уловить.
Это оказалось нетрудно. Стоило Ивану прокрутить в голове все события сегодняшнего вечера, как он сразу понял, отчего не может уснуть.
Дело было в Марине.
С того дня на Ольхоне, когда Иван впервые прочитал в ее глазах веселый вызов, прошел месяц. В этот месяц они перешли из Ольхонского залива в Баргузинский – туда, где прямо из дна озера била нефть. Иван несколько раз погружался на дно, и явление это, которое до сих пор собственными глазами не наблюдал никто, потому что до прибытия на Байкал «Миров» его изучали только инструментальным способом, произвело на него необыкновенное впечатление. Было в медленно клубящихся темных подводных облаках нефти что-то марсианское, тревожное и завораживающее… Даже то, что потом ночь напролет пришлось отмывать аппараты, которые все были перемазаны нефтью, не испортило впечатления.
В общем, работы в этот месяц хватало, и в том, что его отношения с Мариной не шли дальше обычного, как со всеми, общения, не было ничего удивительного. Да и не только в работе было дело – Иван и просто не хотел развивать такого рода отношения здесь, в экспедиции. Понятно, что никто бы ему слова не сказал, да и мысленно вряд ли кто-то стал бы это как-либо оценивать. Но перемежать, а то и перебивать работу всей этой приятной игрой, переглядками-полуулыбками с предсказуемым и скорым финалом… Этого ему не хотелось. Кажется, Марина это поняла, во всяком случае, она тоже не форсировала отношения, и они общались дружески. А что взгляды то и дело возникали… некие – что ж, это лишь будоражило ожиданием будущего.
И сегодня, когда сидели на палубе баржи за прощальным ужином, Марина смотрела на него тем самым взглядом, который был самой приятной частью этой игры. И улыбка на ее губах тоже играла, и в каждом слове, обращенном к нему, была эта живая игра. Ему даже на минуту захотелось тогда, чтобы экспедиция поскорее закончилась, и они вернулись бы в Москву, и…
«Так ведь закончилась уже экспедиция! – наконец сообразил он. – Работа уже закончена, и Марина, конечно, ждала, что я… Конечно, она поняла, что я не хотел в экспедиции все это… Любая умная женщина, которая в мужском коллективе подолгу работает, это поймет, а она вот именно что умная и, конечно, поняла… Но сейчас-то работа закончена! Ну, дура-ак!»
Иван быстро встал с койки, оделся.
«Долго, интересно, Андрюха еще гулять собирается?» – подумал он.
Но подумал он это, уже выходя из каюты. Обстоятельства, при которых все произойдет, детально обдумывать не следовало. Будет как будет – разберемся.
На палубе было пусто и тихо. Баржа стояла в ночной тьме как в воде – так же, как стояла она на глади Байкала.
Но тьма все-таки была не абсолютная – на востоке уже брезжила над водой светлая полоска, еще и не полоска даже, а предвестье ее, предчувствие. И там же, на востоке, стояла у борта Марина. На фоне неба виден был только силуэт, но Иван сразу узнал ее по тяжелому узлу волос, по стройной фигуре. И поворот головы, одновременно решительный и покорный, – его было ни с чьим не спутать.
– Марина… – позвал он.
Она обернулась. Глаза его привыкли уже к темноте, и он видел выражение ее лица ясно. Не то чтобы как днем, а… Без преград, вот как.
– Я думала, ты спать пошел, – сказала она.
Она произнесла это простым, даже будничным тоном.
«Ну а как она должна была сказать? – подумал Иван. – И что сказать? Я ждала тебя всем сердцем?»
Конечно, Марина не могла бы произнести такую глупость. Да, собственно, не имело значения, что она сказала словами – ее глаза говорили больше любых слов. И этот поворот головы, эта склоненная корона… Он подошел к ней почти вплотную. Теперь ее глаза были видны ему совсем, их не надо было домысливать, они поблескивали прямо перед ним.
В глазах стояло ожидание. Маринины губы приоткрылись – совсем чуть-чуть, разомкнулись только. Иван наклонился и поцеловал ее. Сейчас он уже не чувствовал неловкости от того, что его намерения будут для нее слишком очевидны и поспешны, как тогда, на Ольхоне. Они уже поговорили друг с другом немало – по-дружески они разговаривали, по-человечески, – и никакой поспешности в их простом порыве друг к другу теперь не было. Должно было это между ними произойти, и вот происходило наконец, без спешки и без опоздания, точно вовремя.
Ее губы были так свежи, что Ивану показалось, он не целуется, а пьет чистую байкальскую воду. Он с трудом оторвался от ее губ. И не напился ими, конечно.
– Я и пошел спать. – Иван улыбался, глядя на Марину. Очень она была хороша! После поцелуя особенно. – Лег уже, а потом только сообразил, что заснуть не могу.
– Почему?
– А ты не догадываешься?
– Догадываюсь. – Она тоже улыбнулась. – И мне же, видишь, не спится.
– Пойдем?
Он взял ее за руку. Вопрос звучал в его голосе только потому, что он не хотел командовать ею, а не потому, что он ожидал ответа. Ответ был ему понятен.
Она кивнула. Полоска зари у нее за спиной стала шире, алее, словно и небо переполнялось страстью, желанием.
Когда дошли до каюты, Иван придержал Марину уже у самой двери и снова поцеловал. Она засмеялась тихо, волнующе и сказала:
– Не бойся, не передумала. Не убегу.
Мартинова по-прежнему не было. Ивану везло. Впрочем, он знал, что так и будет: сегодня была его ночь. Его и Марины.
Они довольно долго целовались уже в каюте. Видно, ей целоваться с ним нравилось так же, как ему с ней – оба даже до койки никак не могли дойти, хотя и тянуло туда очень. Но потом дошли, конечно.
Когда Иван снял с нее маечку, такую же белую, как та, из-за которой у него впервые глаза открылись на Маринину красоту – может, она поняла это тогда, потому и надела сегодня такую же маечку или даже ту самую, – когда он снял ее, то у него губы пересохли от желания. Так прекрасна была эта женщина, так совершенна ее фигура, абрис ее груди, шеи, рук…
Когда он снимал маечку, то задел, наверное, какие-нибудь шпильки, или что там у женщин бывает, и узел у Марины на голове распался, и волосы упали на плечи. Они были длинные, густые – Иван наконец понял, почему она не носит какую-нибудь более удобную для походной жизни прическу. Еще бы не хватало! От такого чуда отказываться… Он провел по ее волосам рукой – ладонь точно в воду погрузилась.
– Марина… – прошептал он. – Красота какая…
И ничего уж он больше не мог сказать, и она не могла. Они целовались как безумные, а тела их уже сплетались, сливались, становились одним общим телом.
Ноги у Марины в самом деле были длинные; сейчас это очень почувствовалось. Она не обнимала ими даже, а оплетала его, как лиана оплетает дерево. И все было жарким, горячим – и сами ноги, и между ног… Он стонал и хрипел от ее объятий, как от сильнейшего жара, как от огня, а ведь только что она казалась ему прохладной водою… Но никакого «только что» уже не было – было другое, новое, вся она была новая каждую минуту, она действительно была сплошной неизвестностью, предчувствие его не обмануло!
В первый раз все произошло очень быстро. Но не успели они даже отдохнуть толком, как их потянуло друг к другу снова, и этот второй раз был уже долгим, длинным, как летний день.
Летний день и начинался за стеклом иллюминатора. Первые утренние лучи падали Марине на лицо, на плечи, ее разметавшиеся волосы занимались от этого золотом, и это расплавленное золото у нее на плечах возбуждало Ивана не меньше, чем ее опухшие от поцелуев губы и ее глубокие, всем телом, объятья.
«Сильное дело красота», – думал он, лежа рядом с Мариной и чувствуя блаженный покой во всем теле.
Ему смешно было думать вот так, банальными словами, но что поделаешь, если эта банальность была чистой правдой? Маринина красота была так сильна и так осязаема, что приподнимала его над койкой, как мог бы приподнять какой-нибудь смерч, ураган, тайфун. Хотя ничего ураганного в Маринином поведении не было, а было в ней во всей, наоборот, много мягкого, приятного, и в постели тоже.
– Оденемся, Ваня? – сказала она. – Мартинов вот-вот придет, наверное.
То, что она догадалась и сказала об этом первая, понравилось ему, хотя сам он вообще-то и думать забыл о возможном появлении Андрея. Впрочем, он ведь еще и раньше понял, что она умна, тактична; сегодняшним его открытием на Маринин счет стала только ее страстность, да и страстность эту тоже можно было предугадать. Правда, Иван сталкивался со случаями, когда женщины, по всему обещавшие быть горячими как огонь, в постели оказывались сущими ледышками. А вот Марина подтвердила его ожидания.
– Спасибо тебе. – Он поцеловал ее ласково и в самом деле благодарно. – Ты хорошая очень. И мне с тобой было хорошо.
Марина быстро потерлась щекой о его плечо, села на койке, потом встала.
– Пойдем, Ванюша, пойдем, – сказала она. – Захочешь – все тебе еще будет.
«А то не захочу! – весело подумал он. – Дурак я, что ли, такую красоту не захотеть?»
Марина оделась быстро, но волосы закручивать в узел не стала. И когда вышли на палубу, Иван еще раз полюбовался их сияньем в утренних лучах. На воздухе, на просторе это сиянье было таким, что дух захватывало!
– Ну, иди к себе, – сказала она. – Теперь-то уснешь, а?
Она засмеялась и ушла. Иван блаженно зажмурился.
Он еле дошел обратно в каюту. Во всем теле стоял такой покой, что впору было веки придерживать руками. Иван упал на койку и уснул как каменный – не слышал даже, как завалился в каюту пьяненький Мартинов.
Глава 3
Ноябрь на подходе к декабрю – хуже времени в Москве не бывает.
Почему – каждому понятно. Световой день, приближающийся по длительности к одному часу, слякоть, промозглый воздух, мокрый снег… Иван возвращался домой и думал, что как только войдет в квартиру, то сразу же включит весь свет – и в кухне, и в комнате, и в прихожей – и не будет выключать до ночи.
Но включать весь свет самостоятельно ему не пришлось. Еще подъезжая к дому, он увидел, что его окна на десятом этаже, в кухне и в комнате, ярко сияют. Значит, Марина включила все лампочки в люстре и все светильники в кухне; когда Иван делал ремонт, то разместил их повсюду, в самых неожиданных местах, чтобы повеселее было.
Он вышел из машины, задрал голову и в очередной раз порадовался тому, что их с Мариной обыкновения совпадают.
Выйдя из лифта, он уже достал ключи от квартиры – и тут вдруг понял, что ему хочется, чтобы она сама открыла ему дверь. Понять это было так неожиданно для него, что он приостановился даже. Но долго размышлять о такой странности, конечно, не стал, а спрятал ключи в карман и позвонил в дверь.
Дверь открылась. Марина куталась в его синий банный халат, и нос у нее был немножко опухший. Она и осталась сегодня дома потому, что расшмыгалась с утра. Но когда она увидела его на пороге, то улыбнулась, несмотря на насморк.
– Ну как ты? – Иван перешагнул порог и поцеловал ее. – Привет.
– Паршиво. Температура.
Марина шмыгнула носом так жалобно, что понятно было: очень ей хочется, чтобы он ее пожалел. Ее желание было так наивно в своей очевидности, что Иван улыбнулся. Ему и так было ее жалко – он сам терпеть не мог то противное состояние, которым начинается простуда: кости ломит, в носу щиплет, в горле ноет. Был бы он не он, а какой-нибудь романтический рыцарь – подхватил бы Марину на руки и понес бы в комнату, страстно целуя.
Но такие жесты казались ему глупыми, да и ей, конечно, тоже. Поэтому он поцеловал ее в красный нос, а заодно быстро провел ладонью по волосам, которые, спутавшись, рассыпались у нее по плечам, зацепились за махровинки халата. Золотое на синем – очень это было красиво.
Волосы казались горячими, как будто и в них повысилась температура. Но вообще-то они у Марины всегда были такие, Иван давно заметил этот необычный температурный эффект ее волос. А может, это ему казалось.
– Сильно голодный? – спросила она. – А то суп не доварился еще.
Так всегда беспокоилась Таня – что ему придется пять минут подождать обеда. И неожиданно было, что Марина тоже об этом беспокоится.
– Ты суп варишь? – удивился Иван. – У тебя же температура.
– Но есть-то надо, – пожала плечами она.
Вообще-то с тех пор, как Марина стала жить у него, обед бывал всегда. Но то, что она приготовила поесть и сегодня, с температурой, тронуло его. Она заболела впервые после того, как вошла в его дом. Как странно! Ивану казалось, что они живут вместе уже очень долго, а оказывается, это время было таким коротким, что они и поболеть даже друг при друге еще не успели.
– Ложись, – сказал он. – Иди, Марин, иди. Доварится суп – я тебя позову.
Дверь в комнату была открыта, и он видел, как Марина ложится на диван, укрывается пледом. В квартире было тепло, но ее знобило, наверное.
Все это действительно выглядело так, будто она была здесь всегда. Хотя она жила с ним всего три месяца и даже вещей своих сюда почти не привезла. И в этом тоже заключался ее такт, и это нравилось ему, как и все в ней ему нравилось.
Когда возвращались из байкальской экспедиции, в Иркутске была низкая облачность, вылет задержали на пять часов, и в Домодедово прилетели ночью, усталые и сонные. Получали багаж, выносили к машинам бочонки с байкальским омулем – лучший подарок родным и близким… Во всей этой обычной суете возвращения Иван потерял Марину из виду и даже как-то забыл о ней. А когда вспомнил и огляделся, то увидел, что она садится в машину.
«Встретил ее кто-нибудь, что ли?» – подумал он.
Он ведь так и не знал, есть ли у нее муж: ее об этом расспрашивать было бы странно, да и Андрея не хотелось. Поэтому теперь Иван на минуту замешкался: вдруг это муж ее и встречает, хорош же он будет, останавливая ее. Но присмотревшись, он понял, что машина – просто такси и что Марина садится в нее одна.
Он едва успел открыть дверцу – такси уже оъезжало от стоянки.
Марина сидела сзади и молча смотрела на него.
– Подожди, – сказал Иван. – Сейчас вещи принесу.
И через пять минут, сев рядом с нею, назвал водителю свой адрес. Марина так и не произнесла ни слова. Только когда, уже у подъезда, доставая из багажника ее и свой рюкзаки, он спросил словно бы мимоходом: «Ты должна кого-то предупредить, что останешься у меня?» – она ответила:
– Нет. А ты уверен, что тебе это надо?
Что «это», она не объяснила, но он понял и так.
– Уверен, – сказал Иван.
И с тех пор она выходила из его дома только на работу. Он даже не очень понял, откуда появился в его квартире тот минимум вещей, который был ей необходим для повседневной жизни. Может, в рюкзаке у нее все это лежало, с Байкала еще; сама она не говорила, а он не спрашивал.
И вот она простудилась, лежала под пледом на диване, шмыгала носом, говорила жалобным голосом, и все это было ему очень приятно.
Иван попробовал кипящий на маленьком огне рисовый суп, решил, что он уже готов, выключил огонь и налил суп в две глиняные миски. Глубоких тарелок у его и не было даже: из мисок ничего не проливалось, их удобно было носить по всей квартире, да и суп он ел дома крайне редко.
– Ну вот, – сказал Иван, входя в комнату с мисками в руках, – суп готов, спасибо.
– Рано благодаришь. – Марина села на диване. – Еще же не попробовал. Невкусно, может.
– У тебя все вкусно. Сейчас хлеб принесу.
Он поставил миски на журнальный столик.
– Там котлеты на сковородке, – сказала Марина. – С гречкой. Ты включи пока огонь, пусть подогреваются.
– Котлеты? – удивился он. – А я не заметил.
– Сковородку на плите не заметил? – удивилась уже она. – Рядом с кастрюлей.
– Я думал, она пустая. Думал, с завтрака стоит.
– Так завтрак же когда еще был, чего ж бы ей пустой стоять. – Марина улыбнулась и поморщилась: наверное, в носу сразу засвербело. – Ну что ты тарелки носишь, Ванюша? Я бы и на кухню пришла.
– Сиди уж, болезная, – сказал Иван. – Ешь суп, пока горячий.
Видно было, что ей приятны его заботы. Она завернула ноги в плед, взяла со столика миску и стала есть суп, аккуратно держа миску у рта. Вместе с хлебом Иван принес чеснок, она принялась отнекиваться:
– Ой, я не буду!
И он, конечно, сразу понял, почему: запаха стесняется. Он заставил Марину поесть чеснока, но она все равно старательно заела его супом, а потом, когда уже пили чай, еще и зажевала лимонной коркой.
С работы он сегодня вернулся поздно, поэтому пора было уже и спать. Иван разложил диван, постелил. Марина в это время была в ванной, а когда вернулась оттуда, то выглядела в кружевной ночной сорочке такой свежей и даже бодрой, как будто и не была больна. Щеки у нее, правда, алели простудным румянцем, но и такой, болезненный румянец очень ей шел.
Иван собирался еще почитать перед сном, но вид румяной Марины в белых кружевах показался ему таким соблазнительным, что он отложил книгу.
Она хотела выключить торшер, но он не дал и долго любовался ею – и до, и во время, и после близости. Неяркий свет, которого Иван вообще-то не любил, сейчас, когда такой свет падал на голую Марину, возбуждал его и будоражил.