– Знобит тебя, – сказал он, укрывая ее до самого подбородка уже совсем после всего, уже без света. – Дрожишь.
– А сама не знаю!
Она засмеялась. Ее смех прозвучал в темноте ласково и маняще.
– Что не знаешь? – не понял Иван.
– Не знаю, от чего дрожу. То ли от озноба, то ли от тебя.
Он притянул ее к себе под бок и сказал:
– Выходи за меня замуж, Марина.
Глава 4
Как гудела под крышей вьюга, как старалась нагнать тоску неизбывную!
Нелли давно, с самого детства, знала за собой эту слабость: она боялась в природе всего, от чего сердце может сжаться тоскою. И не любила поэтому ничего такого, что считалось необходимым любить творческой личности, – ни одиночества в деревенском доме, ни тихого осеннего дождика, ни воя вьюги под крышей…
Выходить на улицу не было ни малейшего желания. Она и не выходила, даже обнаружив, что в доме не осталось ни кусочка халвы. Хлеба и молока могло не быть, вообще никакой еды, этого Нелли и не заметила бы, но отсутствие халвы приводило ее в уныние не меньше, чем вьюга.
Оля, племянница, смеялась над таким ее пристрастием и говорила, что в какой-нибудь из прошлых жизней Нелличка, наверное, была наложницей в гареме турецкого султана. Конечно, если судить по всему ее характеру, то в это невозможно поверить, но пристрастие к халве откуда-то взялось же.
Нелли сидела на ковре в мастерской – и правда как восточная женщина, – смотрела в мутное от снега окно под потолком и думала о том, что ей шестьдесят лет, жизнь прошла глупо и бездарно, и понятно, почему это так, но и что теперь с того, что понятно?
– Тоскуешь, ма? – услышала она.
Ванька стоял на пороге комнаты. Нелли не слышала, как он вошел. Снизу, с пола, он казался очень высоким, хотя роста был обычного. Его глаза блестели в полумраке, как в небе, – ясным звездным блеском.
Он поднял руку, включил верхний свет и сказал:
– В темноте сидишь. Вьюги боишься. И халва у тебя кончилась.
– Откуда ты про халву знаешь?
Нелли улыбнулась. Вообще-то она не удивлялась, что он знает такие вещи. Такая у него была природа. Наверное, с самого рождения или даже еще до рождения.
– Так ведь неприятности обычно не происходят по отдельности, – объяснил он. – Раз вьюга началась, значит, халва кончилась. С вьюгой ничего поделать не могу, а халву я принес. Фисташковую – сойдет?
– Более чем. Спасибо, Ванька!
Ей стало весело. Ну, может, не весело, но радостно. Она радовалась, когда видела сына, и ей казалось, что все должны радоваться, видя его. Может, это происходило оттого, что Нелли видела Ваньку не очень часто, но все-таки ей казалось странным, что в его Институте океанологии, или в экспедиции, или в кругу его друзей, или где-нибудь еще, где он бывает, все считают его появление само собой разумеющимся.
Для Нелли Ванькино появление всегда было каким-то особенным событием, хотя объяснить это логически она не могла. Он входил в комнату – и она радовалась. А если она входила в комнату, где он был среди других людей, среди какого угодно количества людей, то она сразу, в первое же мгновенье видела не кого-то, а его.
– Вставай, – сказал Ванька. – Что ты на полу сидишь? Какой-то еврейский траур, ей-богу.
– Почему еврейский траур? – вздрогнула Нелли.
– Ну, я где-то читал, что у евреев, если кто умер, то положено семь дней на полу сидеть и плакать.
– А!.. – Нелли улыбнулась. – Да нет, с чего вдруг траур? Просто вьюга тоску нагнала.
Она встала с ковра, принесла большое медное блюдо с эмалевыми узорами. Ванька же, кстати, это блюдо и привез ей из какой-то африканской страны, куда заходило во время экспедиции его исследовательское судно.
Халва была свежая, в ней зеленели фисташковые зернышки.
– И где ты ее нашел? – Нелли разглядывала рассыпчатый срез халвы и чувствовала самое настоящее умиротворение. – Я такую только в Стамбуле ела. – Она облизала сладкие пальцы. – Наверное, мне и правда надо было жить в гареме. Во дворце Топкапы, который в Стамбуле, знаешь? – прекрасные условия. Я, помню, когда в тамошний музей попала, то сразу поняла: каждая разумная женщина должна мечтать в своей жизни только об одном – быть женой, неважно которой по номеру, или хотя бы наложницей у султана Османской империи. Все для тебя устроено, ни о чем заботиться не надо, фрукты ешь да цацки дареные примеряй. Даже водопровод с ватерклозетом в наличии. А в Европе в те дикие времена дерьмо по улицам текло, между прочим, и на жителя Парижа приходилось в день полтора литра воды.
– Может быть, – улыбнулся Ванька. – Но я тебя, ма, в этом качестве все равно представляю с трудом. Ты – и наслаждаешься жизнью оттого, что ешь фрукты и примеряешь дареные цацки? Думаю, день на третий ты бы заскучала. Если не к вечеру первого дня.
– Да уж это не ходи к гадалке, – засмеялась Нелли. – Ну так меня и разумной женщиной не назовешь.
– А на меня Стамбул тоску нагнал необъяснимую, – сказал он. – Мы в Атлантику шли, и вот входим в Босфор. Май, утро раннее, небо ясное, море синее, по нему лодки рыбацкие плывут под белыми парусами – всё как на картинке. А напротив, на весь берег – огромный этот город. Прямо передо мной… И такая взяла меня тоска, вот как тебя от вьюги. Не могу я понять, в чем тут дело! Какая-то непонятная тяжелая громада, отдельная жизнь, мне совершенно чуждая. И от этого чувство своей ненужности такое, что хоть в воду головой. Я, знаешь… – Он улыбнулся, вспомнив. – Знаешь что представил? Что не на «Келдыше» в Босфор вхожу, а на каком-нибудь эсминце русской эскадры, которая из Севастополя от Красной Армии успела уйти. И вот смотрю я с палубы эсминца на эти мечети, минареты, мосты, на всю эту восточную красоту – правда же красоту! – и понимаю, что это теперь будет моя жизнь, и другой жизни у меня уже не будет никогда… Очень я хорошо понимаю, как при этом можно пистолет из кобуры достать и, не сходя на берег, застрелиться.
– Это просто твое воображение, Ванька, – сказала Нелли. – Чересчур оно у тебя живое. Хотя, если бы не оно, ты бы и профессию другую выбрал. Я же помню, как ты в двенадцать лет в телевизор влип, когда фильм с подводными съемками Кусто показывали.
– Ну да, – кивнул он. – Вовремя мне этот фильм попался. А то был бы я сейчас, может, летчиком.
– Еще этого только не хватало! И без того как представишь, что ты в каком-то ведре в океан опускаешься…
– Почему в ведре? – обиделся Ванька.
– Ну, в батискафе.
– У нас не батискафы. У нас глубоководные аппараты. Единственные в мире, между прочим.
– Ладно, единственный ты мой. – Нелли провела ладонью по его челке, потом привстала на цыпочки и взъерошила ему макушку. – Пойдем в кухню, поедим. У меня вроде бы сосиски оставались – сварим.
Челка перечеркивала Ванькин лоб резкими темными линиями, а на макушке волосы у него топорщились вихром. Когда он перед экспедицией стригся коротко, то они дыбились ежиком. Но сейчас стояла зима, в экспедицию он пока не собирался, и этот темный вихор был очень заметен. Когда Неллин взгляд падал на него, то она всегда улыбалась.
– Не надо сосиски варить, я не голодный, – сказал Ванька.
– У Тани, что ли, был?
– Нет. Жена покормила.
– Чья жена? – не поняла Нелли.
Ванька расхохотался.
– Моя, чья еще, не чужая же, – сказал он. – Я женился, ма.
– Ничего себе! – ахнула она. – Когда это ты успел?
– А что тут успевать? Дело недолгое.
– Однако тридцать пять лет тебе на него времени не хватало. Ну, Ванька! – засмеялась она. И обиженно добавила: – Что за партизанство такое? Мог бы хоть на стадии жениховства нас с ней познакомить.
– Да не было никакого жениховства.
Нелли показалось, что в его голосе звучат какие-то удивленные нотки. Она насторожилась.
– Что-то не так? – спросила она. – Тебе, надеюсь, не по залету жениться пришлось?
– Нет. По обоюдному осмысленному решению.
– Тогда в чем дело?
– В каком смысле – в чем?
– Почему ты растерянный какой-то? – объяснила Нелли. – Или удивленный, не пойму.
– Да нет, все нормально. Хотя подколесинское желание выскочить в окошко появлялось у меня, конечно. Но это вполне объяснимо: не привык же я жениться.
– И где ты ее нашел? – спросила Нелли.
Ванька пожал плечами.
– Она как-то сама нашлась. Работаем вместе.
– Что ж ты раньше на ней не женился?
– Она недавно с Беломорской биостанции к нам в институт перевелась. Биолог она.
– Значит, любовь со второго взгляда?
– Почему со второго? – удивился он.
– А с первого не бывает, по-моему. Первый взгляд невнимательный, с него не влюбишься. Ну, только если специально глазками стреляешь с поисковыми целями, но это явно не твой вариант. Как ее зовут?
– Марина. Марина Драбатущенко.
– И что, вы вот прямо расписались? Прямо в загсе? – с любопытством спросила Нелли.
– Прямо в загсе, – с серьезным видом подтвердил Ванька. Растерянности у него в глазах уже не было, только плясали веселые чертики. – Невеста была в фате, я в смокинге, а на бампер авто я посадил куклу в белом платье.
– Прямо в загсе, – с серьезным видом подтвердил Ванька. Растерянности у него в глазах уже не было, только плясали веселые чертики. – Невеста была в фате, я в смокинге, а на бампер авто я посадил куклу в белом платье.
– И зря ты смеешься, – улыбнулась Нелли. – Большинству женщин все это действительно необходимо.
– Но вы же с Таней как-то без этого обошлись. А у меня-то гены ваши, не чужие.
– Мы с Таней вообще без мужей обошлись, – напомнила Нелли. – Ну, это все неважно! Жену-то хоть покажешь? Или она у тебя засекреченная?
– Ничего она не засекреченная, – пожал плечами Ванька. – Нормальная она и хорошая.
– И всё?
– Этого мало?
– Немало. Может, даже очень много. Может, единственное, что нужно. Сколько ей лет?
– Тридцать.
– Хороший возраст. Не перестарок, но и не девчонка, которой сопли надо вытирать. И профессия человеческая, не художница какая-нибудь.
Ванька расхохотался.
– Ну что ты смеешься? – обиделась Нелли. – Думаешь, я превратилась в старую резонерку?
– Не думаю, ма.
Глаза его еще смеялись, но улыбка уже сходила с лица – медленно сменялась каким-то непонятным выражением. Это выражение почему-то встревожило Нелли. Но понять почему она не успела.
– Ладно, ешь халву и не тоскуй, – сказал Ванька. – Мы к тебе на днях придем.
– Она правда не беременная? – спросила Нелли.
– Правда. – Он посмотрел удивленно. – Ты так спрашиваешь, как будто это было бы плохо.
– Нет, конечно, неплохо, даже очень это было бы хорошо… Глупости, Ванька! Не обращай внимания.
Нелли проводила его до входной двери. Уже на пороге он вдруг спросил:
– Мам, а та девчонка из Ветлуги… Она у тебя больше не появлялась?
– Какая девчонка из Ветлуги? – удивилась Нелли.
– С дурацким именем Северина.
– Не знаю я никакой Северины из Ветлуги, – пожала плечами Нелли. – Ну, может, и появлялась, у меня кто только не появляется. Может, художник какой приводил. У них же эти Северины – как мухи-поденки. А что, Вань?
– Да ничего. Мы, наверное, прямо завтра с Мариной к тебе придем. Пока.
Он поцеловал ее в макушку и вышел. Нелли еще мгновенье постояла под дверью, прислушиваясь к его шагам, потом вернулась в комнату.
Метель по-прежнему бушевала под крышей, но она уже не обращала внимания на метель.
«Как странно! – подумала Нелли. – Ведь это хорошо, что он женился. Сколько же ему можно одному, и мы с Таней так этого хотели… А мне почему-то только странно, и больше ничего. Наверное, потому что я его жену еще не видела. Или потому, что у меня самой ничего этого не было никогда? Вот этого – муж-жена-ребенок, простой и ясный мир… И я просто не знаю, как к этому относиться?»
Но в ту же минуту, как она подумала об этом, Нелли поняла, что это неправда. Да, ничего вот такого, простого и ясного, в ее жизни не сложилось. Но знала она, как к этому относиться. Знала!
Глава 5
Нелька всегда просыпалась раньше Олега. Во-первых, в отличие от него она не работала ночью, а во-вторых, утром ей надо было идти в институт. Единственное, о чем попросила ее Таня, когда Нелька объявила, что переходит жить к Олегу, – чтобы она пообещала не забрасывать учебу.
Нелька попыталась было отбояриться от такого обременительного обещания.
– Тань, художник ведь не инженер по самолетным двигателям, – принялась объяснять она. – Если есть талант, то диплом не обязательно нужен.
Но убедить Таню в том, в чем ее не убедила жизнь, было невозможно. А жизнь, похоже, убедила ее как раз в противоположном тому, в чем пыталась убедить Нелька.
– Талант, безусловно, явление внутреннее, – усмехнулась Таня. – Но чтобы он стал явлением внешним, нужны стимулы. Будить его нужно ежедневно, иначе он так внутри и останется и потихоньку там зачахнет. А ты не то что талант – себя будить не станешь, если в институт не надо будет ходить. Так что, Нелька, не умничай. И не увиливай – пообещай мне, что учебу не бросишь. И учти, отвлекающие обстоятельства всегда найдутся.
Про отвлекающие обстоятельства Таня знала получше, чем Нелька: ей пришлось учиться во время войны, и таким обстоятельством, отвлекающим от учебы на филфаке, была для нее работа санитаркой в госпитале. Нелька была уверена: если б ей пришлось так работать, она про какую-то там учебу и думать бы забыла.
Так что Таня видела ее насквозь и обещания учиться требовала не зря.
– Ну, не брошу, не брошу… – нехотя протянула Нелька. – Буду каждое утро по будильнику вскакивать и как бобик в институт мчаться со всех лап.
Но будильник ей заводить не пришлось: когда она начала жить у Олега, то выяснилось, что она жаворонок и без всякой побудки просыпается с первыми лучами солнца или даже совсем без лучей – была зима, и солнце своим появлением не баловало. Дома это обстоятельство выясниться не могло, потому что Нельку будила Таня, которая просыпалась еще раньше. Ну, а Олег работал ночами и вставал поздно, так что опыт с пробуждением получился у нее чистой воды.
И сегодня она тоже проснулась раньше Олега и, повернувшись на бок, принялась его разглядывать.
Конечно, такой вот, спящий, утренний, он выглядел не так притягательно, как вечерами – неважно, в какой-нибудь компании или с Нелькой наедине. Но ведь по утрам и сама она вряд ли выглядела сексапильно, и Мэрилин Монро наверняка сексапильно не выглядела. Что такое сексапил, Нелька давно уже выяснила. И что она обладает этим качеством в полной мере, было ей понятно.
Во всяком случае, в ту ночь, когда она впервые осталась у Олега, он был так неутомим и страстен, что она забыла даже о боли, с которой оказалась связана первая физическая близость с мужчиной. Не сразу, конечно, она об этом забыла, а, наверное, под утро только, но забыла ведь все же – Олегу удалось заставить ее забыть обо всем. И дело здесь было не столько в нем, сколько в ней, в этом ее сексапиле; во всяком случае, он так сказал.
– В тебе, Неличка, такая секс-перчинка, что у любого мужика на тебя обязательно встанет, и за ночь не раз, – сказал Олег, прижимая Нельку к своему влажному от усталости боку. И, скосив глаза на ее лицо, поинтересовался: – Смущена?
– Да нет.
Нелька изо всех сил постаралась, чтобы в ее голосе не прозвучало никакого смущения. Еще не хватало! Что она, какая-нибудь Фрося с макаронной фабрики?
– Ну и правильно, – усмехнулся Олег. – Егоров прав: девушку надо вовремя лишать иллюзий. И прививка здорового цинизма никому еще не повредила. Крепче будешь.
И тут же он подтянул Нельку повыше, уложил животом к себе на живот и, положив ладони ей пониже спины, принялся ласкать ее так, что она забыла думать про какие-то там прививки, слова, смущение… Он умел делать все, чтобы она забывала обо всем, и продемонстрировал ей это свое умение в первую же ночь.
И вот теперь, три месяца спустя, она смотрела на него спящего, утреннего и думала, что если бы он прямо сейчас повторил ласки той ночи, то она ничего не имела бы против.
Олег приоткрыл глаза, окинул Нельку туманным взглядом.
– Ты есть или ты мне снишься? – спросил он.
Голос его путался в густой бороде.
– Снюсь, – ответила Нелька.
– Неужели? – усмехнулся Олег; похоже, он уже проснулся окончательно. – А отчего тогда мое огромное физическое возбуждение?
И он недвусмысленно взглянул на одеяло, которое эффектно приподнялось у него над животом.
Нелька расхохоталась.
– А возбуждение наступило от естественных физиологических причин! – заявила она. – У тебя утром всегда так. Просто потому, что ты мужчина.
– А отчего ты такая умная, в твои-то юные годы и при твоей-то миленькой мордашке?
Олег быстро перевернулся на бок, сбросил с себя одеяло и, навалившись сверху, прижал Нельку к кровати.
– Откуда такая роскошь взялась в моей жизни? – Он целовал ее, щекотал бородой ее губы. Он был тяжелый, горячий, необыкновенный! – Можешь объяснить?
– Не могу…
Нелька приподнялась ему навстречу. Утренняя близость нравилась ей даже больше, чем ночная, хотя ночами ей казалось, что больше уже некуда.
«Я в него влюблена, – думала она, когда уже лежали рядом, отдыхая, и все ее тело было наполнено приятным звоном. – Как это, оказывается, здорово!»
Завтракать не стали. Нелька и всегда ела по утрам только потому, что Таня заставляла, и Олег с тех пор как перестал работать дворником и попусту тратить, как он объяснял, энергию, тоже стал на завтрак только кофе пить.
Вот кофе в отличие от еды у них был всегда. Нелька специально бегала за ним в магазин «Чай-Кофе» на улице Кирова, в красивый китайский чайный домик с разноцветным мозаичным фасадом, где всегда толпились люди, потому что кофе там был лучший в Москве, да, наверное, и во всей стране.
И халву она покупала там же, а когда возвращалась к Олегу на чердак, вся пропахшая кофе, с липкими губами – конечно, не могла удержаться и ела халву по дороге, – то он целовал ее, называл сладким кофейным зернышком и тут же начинал раздевать, и руки у него дрожали от нетерпения… Отлично им было вдвоем!