– Как это странно, Ваня… – задумчиво сказала Таня.
– Что странного? – не понял он. – Галсами – это чтобы через лед поменьше пробиваться, энергию зря не тратить.
– Нет, я не об этом. А вот что ты так просто обо всем этом говоришь – галсами по разводьям… Это ведь совсем особенная жизнь, необыкновенная. Таких, как ты, которые на дно океанов погружаются, на земле, наверное, меньше, чем космонавтов. Ты к этому совсем привык, да?
– Ты как Оля говоришь, – улыбнулся он.
– Почему? – удивилась Таня.
– Ну, это же она у нас такая… Серьезная, наивная – не знаю, как назвать.
– Прямодушная, – подсказала Таня.
– Возможно. Но странно, что ты вот так вот про мою работу говоришь. Ты-то всегда ее воспринимала как само собой разумеющееся.
– Тебя это обижает?
– Почему это должно меня обижать?
– Ты очень одинокий, Ваня, – сказала она.
– Это ты в том смысле, что жениться пора? – поморщился он.
– Жениться тебе действительно было бы неплохо, но поскольку невесты у меня для тебя в рукаве не припрятано, то и говорить мне об этом не для чего. А одинокий ты безотносительно женитьбы. Как-то… по сути своей. И всегда такой был, в детстве даже.
– Разве? – удивился Иван. – А мне ничего такого не казалось. У меня же в детстве полдвора друзей было. И в лагерь когда с Олькой ездили, я со всеми сразу задруживался.
– Дело не в этом. Я не умею сказать… Ну и не надо! – Таня тряхнула головой. – Жалко, что Оли нет. Звонила она тебе?
– Сто раз. И я ей звонил.
Оля с Андреем и дочкой Нинкой жила вместе с Таней в квартире в Ермолаевском. Но уже месяц она была в Калифорнии; они разминулись с Иваном буквально на три дня. Андрей был доктором психологии, преподавал на психфаке МГУ, и в Калифорнию пригласили вообще-то его по какому-то страшно престижному гранту. Ну а Оле, несмотря на учебное время, удалось взять у себя в инязе отпуск и забрать на месяц из школы Нинку, так что в Америку они поехали всей семьей.
– А у мамы ты, кстати, был? – поинтересовалась Таня.
– Конечно.
– Как она? Я ее недели две уже не видела.
– Ну так я недели две назад и был. У нее все как обычно.
Стоило ему вспомнить о том визите к маме, как сразу вспомнились и все подробности этого визита, и при этом воспоминании в сердце у него словно шевельнулся какой-то острый предмет – осязаемо шевельнулся и болезненно. Он поморщился.
Таня, конечно, не поняла, к чему относится эта его гримаса.
– Что-то случилось? – спросила она. – Вы поссорились?
– С кем? – вздрогнул Иван.
– С Нелькой.
– Да ну, Тань, ты что! Мама есть мама. Не меняется. Как и ты, кстати. И Олька. Вы все, конечно, друг от друга сильно отличаетесь, но при этом все как скалы. И это правильно. Интересно, французская тетушка такая же?
Французская тетушка, то есть единокровная сестра Тани и Нелли Луговских, обнаружилась совсем недавно. В перипетии биографии доктора Луговского, своего деда, Иван пока не вник, знал только, что тот попал во время войны в плен и оказался во Франции, где и прожил остаток дней, и родил дочь, которой теперь было лет пятьдесят. Эта самая дочь Мария приезжала знакомиться с московской родней, когда Иван был в экспедиции, так что собственных впечатлений он о ней не имел.
– Этого я пока не поняла, – сказала Таня. – Но по логике вещей должна быть такая же. То, что ты называешь скалой, по-моему, просто верность собственной природе. У папы это было в крови, а кровь, как известно, великая вещь. Вот так вот она у нас всех, значит, и проявилась.
– Да, наверное, – рассеянно ответил Иван.
– Ты только летом на свой Байкал поедешь?
Таня чуть заметно улыбнулась. Она угадывала, о чем он думает, получше, чем какой-нибудь детектор лжи. В данном случае – чем детектор его воображения.
– Пораньше. Весной, – ответил Иван. – Надо же там все подготовить. Кран подъемный арендовать, на барже его установить.
– А кран зачем? – с интересом спросила Таня.
– Чтобы «Миры» из воды поднимать. На судне-то у нас крановая установка специальная, но судно же наше в Байкал не пойдет, так что придется баржу арендовать и обычный строительный кран на нее устанавливать. А это не так просто – весу в нем должно быть пятьдесят тонн, чтобы грузоподъемность стотонная была, меньше нам не подходит. И вылет стрелы нужен на сорок метров, и управление такое, чтобы… Ну, это уже технические характеристики. – Иван спохватился, что чересчур подробно излагает все те соображения, которые, конечно, постоянно крутились у него в голове, но мало ли что у него в голове крутится, не все же интересно окружающим. – В общем, есть там что готовить.
Но Таня все-таки заставила его все эти подробности изложить. И про кран, и даже про дополнительные блоки плавучести, которые придется навешивать на «Миры», потому что плотность пресной воды меньше, чем соленой, и аппараты в ней тяжелеют… Он сам не заметил, как перестал думать, интересно ей это или нет, и про плотность байкальской воды рассказывал Тане даже за чаем, и только к концу чаепития заметил, что к чаю был роскошный пирог с маком…
– Ну, Таня! – Иван удивленно покрутил головой. – Как это ты меня на такую болтовню раскрутила?
– Во-первых, это не болтовня, а во-вторых, мне не пришлось прилагать никаких специальных усилий, – улыбнулась она. – Тебе было интересно рассказывать, мне – слушать. Так что все вышло само собой.
Уже поздним вечером, стоя у двери в прихожей, Иван смущенно сказал:
– Тань… Ты извини, что я только сегодня до тебя добрался. Не обижайся, а?
– На обиженных воду возят, – усмехнулась она.
Таня не была склонна к патетическим заключениям.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Ольхон высился над Байкалом, его лесистые склоны спускались прямо в озеро, и только у самой воды лес заканчивался сплошной скальной породой. Когда шли на резиновой лодке вдоль берегов и искали, где бы пристать, скалы настороженно поблескивали в лучах солнца. Ивану казалось, что они смотрят изучающе: что, мол, за люди, что им надо на Ольхоне?
На Ольхоне им не надо было в общем-то ничего. Правда, видеооператор Сережа рвался собирать грибы, и из-за этого никак не могли выбрать место для пристани: Сережа считал, что там, где всем нравятся живописные скалы, никаких грибов нет. Но кроме него, кажется, никто никаких практических целей перед собой не ставил. Просто погода была хорошая, и, пока аппараты работали на дне, все, кто не очень были заняты сегодня на вахте, хотели посмотреть Ольхон. График погружения «Миров» был очень плотный, и до сих пор такой возможности не выдавалось.
Собственно, Ольхон был даже не скалой в воде, а настоящим островом. И когда лодка подходила к нему, Иван на мгновенье почувствовал себя пиратом, который добрался до острова сокровищ. Хотя работали они в заливе Ольхона уже неделю и за это время вроде бы привыкли к его величественному виду.
Наконец нашли подходящую бухту, заглушили мотор, высадились, вытащили лодку на галечную отмель. Иван проверил связь – вызвал по рации баржу, которую уже не было видно вдали, – и можно было гулять часа три. Главное, успеть вернуться на баржу к подъему «Миров».
Сережа мгновенно исчез в поисках грибов. Инженер Валик тоже двинулся в глубь острова. Куда направились еще двое, Иван не видел.
Ему идти далеко не хотелось. Он прошел немного вдоль берега и стал подниматься по склону – между деревьями, между огромными муравейниками, которые то и дело под ними попадались, между скальными выступами. Грибы тоже попадались, но нечасто, и собирать их было лень. Иван понял, что сегодня чуть не впервые с тех пор, как начались погружения, оказался на твердой земле. Идти по ней было непривычно и приятно.
Байкал сиял в просветах деревьев ярко-голубой гладью, солнечными бликами. Оглядевшись, чтобы не оказаться рядом с муравейником, Иван лег на траву.
Склон был довольно крутой, поэтому он и лежа видел перед собою Байкал в причудливом росчерке древесных веток. Почему его называют священным – это было понятно даже сейчас, когда он так беззаботно и совсем не величественно сиял солнечными блестками.
– Почему грибов не ищешь, Иван? – услышал он.
Не вставая, он закинул голову назад и увидел, что сверху к нему спускается Марина Драбатущенко.
– А ты? – спросил он, садясь.
– Да что мне грибы!
Марина махнула рукой и улыбнулась.
– Ну да, тебя же грибами не удивишь.
Иван улыбнулся тоже. Он вспомнил свою практику после второго курса на Беломорской биостанции. Грибы там росли прямо на дорожках, их выходили собирать к ужину так, как в Москве выходят в магазин за кефиром.
– Да меня и Байкалом не удивишь, – сказала Марина. – Помнишь, как в Великой Салме у нас? И просторы не хуже, и острова.
Пролив Великая Салма он, конечно, помнил. Они шли по нему на вельботе, и плоские острова появлялись перед ними, и Ивану казалось, что эти острова похожи на старинные монеты, потому что они были покрыты зеленым лесом, как монеты могли бы быть покрыты зеленью времени… Марина там, правда, в его университетские годы еще не работала, но вряд ли Великая Салма разительно изменилась с тех пор.
– Хорошо там у вас на ББС! – сказал он. – Помню, прямо с лодки за час два ведра трески наловил. Одной только печенки тресковой полная сковорода получилась.
– Хорошо, – кивнула Марина.
Он помнил еще, как, открывая утром двери домика, чуть не с порога входил в море, а часа через четыре море отступало, и отлив полностью обнажал полосу литорали, и можно было часами разглядывать ее бурную жизнь: разнообразные морские существа бегали, ползали и прыгали на мокром песке, дожидаясь прилива, и точно так это было сто, и двести, и тысячу лет назад…
– Ты почему в Москву уехала? – спросил Иван. – Если не секрет, конечно.
– Конечно, не секрет, – пожала плечами Марина. – Почему все, потому и я. В Москве возможностей больше. У меня диссертация готова, защищаться надо. Ну, и вообще.
Что «вообще», Иван уточнять не стал. И так понятно было, что такой красавице, как Марина, жалко хоронить себя даже в самых живописных лесах. Наверное, замуж вышла – москвичи на ББС приезжали часто. Ну да, кажется, Мартинов что-то такое и говорил. Заодно Иван вспомнил, что Андрей говорил также о Марининой роскошной груди и ногах, и невольно окинул ее быстрым изучающим взглядом. Она поймала этот взгляд. Иван слегка смутился, а она улыбнулась – тоже слегка, но так, что смысл ее улыбки угадывался во мгновенье ока.
«Нравлюсь? – сказала ему эта краткая ее улыбка. – Наконец заметил!»
«Муж? – так же быстро подумал Иван. – Да нет, не похоже, что у нее есть муж».
И, собственно, что ему было до этого? Если женщина не словами, а всем своим существом говорит, что он ей небезразличен, его ли дело спрашивать у нее паспорт?
Он поднялся с земли. Марина сидела на поваленном дереве. Она сняла куртку, завязала ее на талии. Белая майка оттеняла ее яркий загар. Солнце освещало густые, скрученные в тяжелый узел волосы, и они сверкали в веселых лучах. Через секунду солнце скрылось за облаком, но Маринина голова все равно переливалась темным золотом. И правда, надо было глаз не иметь, чтобы до сих пор не замечать такой красоты!
«Сильно ты свою работу любишь, – усмехнулся Иван про себя. – Так заработался, прям хоть к ордену представляй!»
Как бы там ни было, а сейчас он был свободен от работы, и Марина сидела в шаге от него, и…
В ту минуту, когда Иван соображал, что бы такое ей сказать, чтобы его намерения стали для нее очевидны, но при этом он не выглядел бы в ее глазах торопливым хамом, – ожила рация, которую он прикрепил к ремню.
– Штормовое предупреждение, – услышал он голос Андрея Мартинова. – Всем вернуться на баржу. Срочно.
Иван посмотрел на озеро и сразу заметил перемену. Да это и мудрено было не заметить: водная гладь, которая пять минут назад переливалась солнечными блестками, теперь пошла серыми волнами, на гребнях которых уже показывались пенные барашки. Как же быстро это случилось! Буквально в те пять минут, когда Иван разглядывал Маринину красоту. Недолгим оказался покой священного Байкала.
«Ресничного недолговечней взмаха», – мелькнуло у него в голове.
Его поразила эта строчка, когда он впервые увидел ее в томике Мандельштама: «Вся прелесть мира ресничного недолговечней взмаха». Оля готовила лекции по переводам, сделанным русскими поэтами, а это как раз и был перевод, который Мандельштам сделал из Петрарки.
Иван пытался тогда представить: ресничный взмах – это сколько? Секунда, или десятая ее доля, или еще меньше? Представить это он так и не сумел, а строчка врезалась в память навсегда.
Но думал он об этом сейчас тоже не дольше, чем длился ресничный взмах.
– Пойдем, Марина, – сказал Иван. – Навешают нам сейчас!
Погружением-подъемом командовал сегодня Андрей Мартинов, и нетрудно было догадаться, какими словами он вспоминает сейчас любителей пеших прогулок.
Они быстро спустились по склону на отмель, дождались ребят. Спустить лодку на воду удалось не сразу – прибой не давал, и когда влезли в нее наконец и понеслись, прыгая на волнах, к барже, то все были мокрые с головы до ног. В мокрой маечке Марина выглядела совсем уж соблазнительно. Но это Иван отметил лишь мельком: все его мысли были уже на барже, где, скорее всего, начинался подъем аппаратов. Делать это в условиях шторма еще не приходилось, но понятно было, что для этого требуется общее, сложное и слаженное, усилие. Волны, даже короткие, байкальские, если они не шли в нос, а заходили с борта, раскачивали огромную баржу так, что пустой гак подъемного крана летал над палубой с опасным размахом. И понятно, каково было бы поднимать в такую качку из воды тяжелые подводные аппараты… Конечно, это надо было сделать до того, как начнется шторм.
И надо же им было отправиться на Ольхон как раз перед штормовым предупреждением!
– Кто же знал, Вань? – словно подслушав его мысли, сказал Валик. – Здесь же прогнозы – гороскоп в газете, и тот точнее. То ли дождик, то ли снег, то ли любит, то ли нет.
По рации сообщали, что «Миры» уже оторвались от грунта и начали подъем. Риск не успеть к тому времени, когда их надо будет вытаскивать из воды на баржу – а именно в этом требовалось участие всей команды, – был велик. Хотя если не переодеваться в гидрокостюмы, а сразу плыть к катеру, который ожидает «Миры» неподалеку от баржи…
– Переодеваться не будем, – сказал Иван. – И Марину с Сережей прямо на катер выгрузим.
Биолог Марина и видеооператор Сергей на вахте задействованы не были, поэтому их присутствие на резиновой лодке только мешало. Марина, кажется, хотела что-то сказать, но промолчала. Это Ивану понравилось: никаких «я хочу… а можно» – начальник сказал, она выполнила.
Резиновая лодка плясала на волнах как щепка, и все, что в обычных условиях делалось привычным образом – прицепить буксирный трос к всплывшему «Миру», чтобы катер мог подтащить аппарат к барже, точно под стрелу подъемного крана, потом прицепить его к тросу на гаке, – все это приходилось теперь делать с напряжением всех сил и, наверное, с тем ощущением, которое бывает у канатоходца. Во всяком случае, Ивану казалось, что ощущение у него, когда он все это делает, балансируя на пляшущей резиновой лодке, именно такое – как на цирковом канате.
– Все! – выдохнул он, когда оба аппарата были подняты из воды и установлены на палубе.
Снизу, из лодки, он видел, как открываются люки «Миров», как вылезает экипаж. Он и сам бывал в составе экипажа, и ему было знакомо ощущение перехода из необыкновенного подводного в обыкновенный, привычный мир, который, впрочем, в эти первые мгновенья тоже кажется необыкновенным.
Как только он вспомнил внутри себя это ощущение, ему стало радостно и усталость прошла. Только колени еще подрагивали от усилия, которое приходилось прикладывать, чтобы хоть сколько-нибудь твердо стоять на ногах в скачущей лодке.
На палубе баржи все обступили пилотов «Миров», видно было, как те рассказывают что-то, то есть не что-то, а что было интересного сегодня под водой…
– Нет, ну ты посмотри на этот Байкал! – хмыкнул Валик. – Только мы аппараты по штормовому предупреждению подняли – и пожалуйста, ни волн тебе, ничего!
Оглядевшись, Иван понял, что шторм действительно успокоился. Вернее, что грозное волнение на озере так и не сделалось штормом. И тучи уже исчезли с неба, как будто их вовсе не было, и солнце снова сияло, освещая Ольхон, по которому так и не удалось погулять – вот жаль-то как!
«И Марина, наверное, жалеет», – подумал он.
И сразу оглянулся на катер. Ее маечка белела над бортом, и волосы сверкали под солнцем так, словно на голове у нее была золотая корона. Марина помахала ему с борта рукой – было видно, что она смеется. Наверное, он выглядел смешно – мокрый насквозь, с улыбкой от уха до уха.
Его охватило то радостное предчувствие, которое он так любил. Это было предчувствие нового, неизвестного, которое он с каждым годом своей жизни ценил все больше, потому что с каждым годом все больше о жизни знал и, значит, область неизвестного для него становилась все меньше.
Он стоял на носу резиновой лодки, мокрая одежда холодила тело, и от этого он чувствовал в теле силу, а в голове ясность.
Иван помахал Марине в ответ и засмеялся тоже.
Глава 2
«Комфортно живем!» – подумал Иван, с удовольствием вытягиваясь на койке.
Каюты на барже в самом деле были оборудованы со всеми возможными удобствами, и жили в них по двое. Соседом Ивана был Андрей, но сегодня, в последнюю ночь на Байкале, укладываться спать Мартинов не торопился; его до сих пор не было в каюте. Собственно, и ночи уже осталось лишь пара часов: окончание сезона с вечера отмечали хотя и без особенных излишеств, но долго.
Волнения на ночном озере не было, баржа стояла на воде, как большой дом на равнине. Потолок чуть покачивался у Ивана над головой, но только от водки покачивался. Он даже пожалел на минуту, что вечером выпил: как-то приглушилось от этого приподнятое настроение, которое было у него весь день.