«Небо на ночь затворило ставни…»
Небо на ночь затворило ставни.
Только в щели пробивался свет.
Он тянулся —
медленный и давний —
к нам на землю, может, тыщи лет.
Он проплыл огромные пространства
мерз в пути
и все-таки не гас.
И звезды далекой постоянство
он донес до нас.
Ну а ты живешь гораздо ближе,
на земле…
В моем родном краю.
Что ж я света твоего не вижу?
Иль не смотришь
в сторону мою?..
«Ушла женщина…»
Ушла женщина.
Взяла и ушла.
А я грущу уж который год
о той,
что здесь никогда не была
и никогда не придет.
А если придет —
то строкой письма.
Печалью,
готовой свести с ума.
Ушла женщина.
Лучше бы не уходила.
Жила бы с моей маятой.
При ней мне всегда
доставало силы
молча грустить о другой,
Что живет в тридевятом краю.
И тоже грустит о том,
что я не принес ей душу свою
и не приду к ней в дом.
Ушла женщина.
Экая жалость.
Эта ушла,
А та
в тридевятом краю
осталась.
Страна Поэзия
Только ли горами да рассветами
знаменита эта сторона?
Славится Абхазия поэтами,
далеко поэзия слышна.
Я не знаю, где ее начало…
Знаю, что конца не будет ей.
Вся она – как море у причала
в ожиданье новых кораблей.
Вся она – как незнакомый город,
где я до сих пор не побывал.
Молодая – как весенний шорох,
древняя – как постоянство скал.
Я иду но городу чужому
в свете дня, в сиянье фонарей.
Улыбаюсь девушкам и женам,
вглядываюсь в лица матерей.
Улицы, что песни, предо мною.
Все в них: и покой, и непокой.
То от них пахнет июльским зноем,
то повеет свежестью морской.
Я иду через бессмертный город.
Шум стихает за моей спиной.
И меня встречают молча горы
белизной своей и крутизной.
Я страницы древние листаю…
И опять поэзия поет.
Словно снег,
мои сомненья тают
перед тайной каменных высот.
А вдали неистовствует море —
все из неба, снега и огня, —
мощным ямбом с тишиною споря,
ритмом покорившее меня.
СухумиСлова
Неповторим тот вечный миг,
когда рождаются слова.
Когда они в долинах книг
не обрели еще права.
Вдали от брани и похвал,
они творят свой суд:
то поражают наповал,
то к небу вознесут.
Но сути их я не постиг.
И мысленно молю:
«Остановись,
прекрасный миг,
вместивший жизнь мою».
Осень
Все повторяется в природе.
Опять сентябрь… Дожди шумят.
Вороны в сквере важно ходят,
Стары, как много лет назад.
Ну, хоть бы что-нибудь случилось!
Звезда б упала на балкон,
Иль оказал бы дуб мне милость
Побил бы желудем ворон.
За то, что так они похожи
На злобных недругов моих:
В них та же стать, и те же рожи,
И тот же норов – нагл и лих.
Все повторяется в природе.
Как повторяем мы себя…
И к красоте ее восходим
В печальных красках сентября.
Майское утро
На земле прошлогодние листья,
как кем-то оброненные слова.
И новые почки,
как новые мысли,
тая́т весенние дерева.
Скоро они их выскажут вслух,
в пору майского вдохновенья,
да так, что у ветра захватит дух
и небо ахнет от удивленья.
Доброе утро,
мой древний город,
Вошедший сызмальства
в мою судьбу,
где каждый башенный кран,
как молот,
тянется к серебряному серпу.
Доброе утро, родные люди!
Идущие с флагами из ворот…
Глядите:
небо на синем блюде
солнце хлеб-солью вам подает.
Доброе утро, мой шар
земной!
Пусть же на всех твоих
параллелях
небо встречает людей
тишиной,
земля – богатством,
дома – весельем…
Доброе утро, страна моя!
В майском рассвете —
в улыбках и песнях…
Вся —
от Сороти до Кремля
и до спутника в поднебесье…
Две юности
Отец, расскажи мне о прошлой войне.
Прости, что прошу тебя снова и снова.
Я знаю по ранней твоей седине,
как юность твоя начиналась сурово.
Отец, расскажи мне о друге своем.
Мы с ним уже больше не встретимся в мае.
Я помню, как пели вы с другом вдвоем
военные песни притихнувшей маме.
Отец, я их знаю давно наизусть,
те песни, что стали твоею судьбою.
И если тебе в подголоски гожусь,
давай мы споем эти песни с тобою.
Отец, раздели со мной память и грусть,
как тихие радости с нами ты делишь.
Позволь, в День Победы я рядом пройдусь,
когда ордена ты, волнуясь, наденешь.
«Людей друг у друга крадут…»
Людей друг у друга крадут
обиды,
ошибки,
разлуки.
Невзгоды,
к которым вы глухи.
И хваткий мещанский уют.
О, сколько украдено дружб,
замков не имевших на случай,
замков от людских злополучий,
от черных завистливых душ.
Всю жизнь не терпел воровства!
Но вновь за шагами твоими
крадется воровкой молва —
украсть твое доброе имя.
Крадется,
глаза злые прячет.
Познав эту горечь с лихвой,
я знаю, как женщины плачут,
утратив душевный покой.
Всю жизнь не терпел воровства!
Но было солдатам по двадцать,
когда над могилою братской
печально склонилась трава.
Нас войны у женщин крадут.
И мертвых – нас матери ждут.
Всю жизнь не терпел воровства!
Воруют ли доброе имя
иль жизнь…
Над врагами своими
мы судьями встанем отныне.
И месть наша будет права!
Ветераны
Уходят безвозвратно ветераны —
бывалые рубаки и бойцы.
Уходят в нашу память.
На экраны.
На горькие
газетные столбцы.
Мы скорбно провожаем их в дорогу.
И говорим последние слова.
Но верим мы,
не верящие в бога,
что юность их по-прежнему жива.
Она летит в космические дали.
И на земле выращивает хлеб…
На гимнастерках светятся медали
такие же,
как у идущих вслед.
Облако
На звездном небе
появилось облако,
серебряная пелена.
Горели звезды сквозь него
и около,
как на плаще седого колдуна.
А облако росло и расширялось,
прозрачнее при этом становясь.
И дочь моя восторженно старалась
установить меж ним и нами связь.
Но я не мог ей на вопрос ответить,
откуда это облако взялось.
Его развеял налетевший ветер,
как по плечам копну ее волос.
Я вслух подумал:
– Все здесь очень просто,
то самолет оставил белый след… —
А сверху хитро нам мигали звезды,
как будто знали правильный ответ.
Будь нежной
Будь нежной,
если хочешь
быть сильной,
как море,
когда грохочет
волною синей.
Будь нежной,
если хочешь
быть красивой,
как лунной ночью
январский иней.
Будь нежной,
будь нежной
к друзьям своим,
когда печалью
или надеждой
приходишь к ним.
Будь нежной,
если можешь…
Если не можешь —
будь нежной.
Всего дороже
на этой земле вешней
твоя нежность.
Сердце учителя
Николай Николаич,
отдохните немного.
Вы устали небось:
тридцать лет у доски.
Скольких вы проводили
отсюда в дорогу.
Не от тех ли разлук
побелели виски?
В нашем классе
как будто ничто не меняется:
и зимой и весной на окошках
листва.
Та же вас тишина по утрам
дожидается.
Те же взгляды ребячьи.
И те же слова.
А прошло тридцать лет.
По цветению вешнему
годы шли,
по осенним ветрам, по снегам…
Но и нынче встречает вас юность
по-прежнему.
Словно время стоит.
Только что оно вам?
Только что оно вам?
Вы же с будущим рядом…
Продолжается начатый в прошлом урок.
И ребятам опять задаете вы на дом,
словно юность свою,
строгость блоковских строк.
Вы хотите, как с нами,
понять и всмотреться
в души этих ребят, не забыв никого.
Никого вы из них не обходите сердцем.
А ведь сердце одно…
Пожалеть бы его.
Пожалеть?..
Нет, уж вы не смогли бы иначе.
Это все для людей.
Так о чем же тут речь?
Им без вашего сердца не будет удачи.
Потому не хотите вы сердце беречь.
ТверьВопрос
Куда вы дели страну,
В которой мы честно жили?
И где, одолев войну,
Памятью дорожили.
Куда вы дели страну,
Куда вы дели страну,
Где не были мы чужими?
Я знал ее молодой,
Когда она без боязни
Справлялась с любой бедой.
И в сердце носила праздник.
Куда вы дели страну,
За чьи упрятали двери?
Кто взял на себя вину
За страшную ту потерю?
Куда вы дели страну,
Верившую в наше братство?
В какую снесли казну
Награбленные богатства?
Я помню, как перед ней
Другие склонялись страны.
Среди врагов и друзей
Ей в славе не было равных.
Вам Бог доверил страну,
Замоленную в каждом Храме…
На всю планету одну.
А вы ту страну просрали.
Стена мещанства
Оградились каменной стеной.
Дача и стена не на зарплату.
Оградились, словно виноваты,
словно прячась за чужой спиной.
Верно, что-то я не понимаю.
Или усложняю, может быть.
Широка страна моя родная,
так чего ж заборы городить.
Ленин жил в простом открытом доме.
Ни собак, ни стражи, ни замка.
Пожимал крестьянские ладони.
Принимал гостей издалека.
Ну а здесь воздвигнута стена,
будто незаконное решенье.
Пусть стоит.
Да я боюсь,
она
не нашла бы в душах продолженья.
«На берегу Тверцы…»
На берегу Тверцы
безлюдно и печально.
А по траве замерзшей
белой вязью
зима сообщила всем печатно,
что скоро к нам
пожалует на праздник.
Все дачники поуезжали в город.
И увезли из леса детский смех.
Разбитому скворечнику за ворот
то дождь летит,
то тихий ранний снег.
Лес полон тишины
И желтых листьев.
Покинули природу
птичьи стаи:
концертный зал
остался без артистов.
Душа моя
без музыки осталась.
Частный случай
Есть у меня знакомый —
кандидат наук.
В науке он просиживает брюки.
И кроме блеска этих самых брюк,
другого блеска не достиг в науке.
Да что ему наука?
Для чего?
Она лишь как надежные ступеньки
наверх,
к благополучию его,
где положенье,
и почет,
и деньги.
И, словно пачки старых облигаций,
которые давно вне тиража,
в архиве диссертации пылятся.
За них не даст наука ни гроша.
И, к сожаленью, он не одинок.
Пока таланты расщепляют атом,
чтобы земля была цветущим садом,
мой кандидат цитаты превозмог.
И в этом деле преуспел весьма.
Как говорится, счастлив без ума.
Любовь-рябина
Помнишь, ты была тогда со мною?
Посадил я саженцы весною.
Несколько рябинок-малолеток.
А теперь не дотянусь до веток.
К ним дубки сажали мы попарно.
Вон какие вымахали парни.
И рябины – как просила песня —
навсегда теперь с дубками вместе.
А над ними ласточки кружили…
Только мы с тобою – как чужие.
И любила ты, и не любила,
горькая моя любовь-рябина.
Ну а я-то был такой влюбленный,
словно глупый тот дубок зеленый.
А сейчас – как лес после пожара…
Помню лишь, как ты дубки сажала.
А любила или не любила,
не расскажет мне о том рябина.
И дубки молчат о нашей встрече.
Только грустно опускают плечи.
«Янтарную глыбу стекла…»
Янтарную глыбу стекла
Нежданно веселого цвета
Художница мне принесла,
Чтоб в стужу почувствовать лето.
Чтоб в синий январский мороз
В глаза бы мне солнце смеялось.
Чтоб если грустить довелось,
То самую малую малость.
Ах, Света, мой солнечный друг!
Как все наши помыслы зыбки…
Я принял из радостных рук
Печаль твоей поздней улыбки.
И кажется мне иногда:
Стекло – это некое чудо.
И взгляд твой сквозь боль и года
Все вырваться хочет оттуда.
2000Диалог
– Хочу быть нежным с тобой.
– И грубым?
– Хочу твоим рыцарем быть.
– И другом?
– Хочу быть снегом твоим
и ветром.
Дождем, смывающим все следы.
Хочу быть добрым
нежданным светом
в глухую полночь
твоей беды.
– Хочу улыбки твоей.
– И слез?
– Хочу сомнения.
– И надежды?
– Лишь только б встретиться довелось…
– Где ж ты?
«Я помню это до сих пор…»
Я помню это до сих пор…
На чью-то дачу в воскресенье
мы привезли с собой веселье
и разбудили старый бор.
Мы куролесили и пели.
Горя от женской красоты,
в искристой виноградной пене
студили жаждущие рты.
Мы веселились, как умели,
Не зная, что там будет впредь.
И наши дамы тихо млели,
в глаза боясь нам посмотреть.
И вдруг все бросив,
мы бежали
к реке…
Скорей туда, туда,
где, как бывает на пожаре,
нас от огня спасет вода.
Вода была на редкость стылой.
И нас окатывала вдруг.
И было всем немного стыдно
недавних взглядов,
жарких рук.
Мы уходили шагом резким
из дачи той,
как от врага.
А нам вдогонку тихим плеском
смеялась радостно река.
Кипрская легенда
Говорят, что Афродита
вышла к людям из волны.
Говорят, что в Афродиту
все на Кипре влюблены.
Говорят, она под вечер
возле Пафоса у скал
каждый раз спешит навстречу
тем, кто век ее искал.
Я и верил и не верил.
Но, приехав в ту страну,
увидал прекрасный берег,
знаменитую волну.
На рассвете и закате
плавал в море и нырял.
Но богиню я не встретил
И надежду потерял.
А вернувшись в белый город,
средь полночной тишины
все я слышал синий шорох
набегающей волны.
Может, был бы я в обиде,
но, лишь день вошел в зенит,
я на улицах увидел
сухопутных Афродит.
С тем же профилем точеным,
но живее и добрей —
в светлом облике девчонок,
в строгом лике матерей.
В цехе
Белых нитей водопад…
И как чайки —
руки девичьи.
Я ловлю веселый взгляд,
мимолетный и доверчивый.
Вот ты вяжешь узелок.
Словно Кио – в полмгновения.
Сколько ждет тебя дорог!
Окажи ты им доверие.
Сколько ждет тебя дорог
к тем друзьям,
еще не встреченным.
Будь крепка,
как узелок.
Оставайся век доверчивой.
Оттого в душе светло,
что ты все с любовью делаешь.
Донесет твое тепло
до людей та нитка белая.
По проходу мимо ровницы
ты улыбку понесла.
Все хорошее исполнится.
Лишь бы ты всегда была!
«Смотрю с восторгом…»
Смотрю с восторгом
На красивых женщин.
В России некрасивых нет.
Восторг мой перед ними вечен,
Как вечен красоты секрет.
Ты тоже у меня красива…
Я помню тот рассвет в дыму,
Где ты, как сказочная Дива,
Явилась сердцу моему.
Смотрю с восторгом
На красивых женщин…
И вижу одиноких вновь.
Мечтаю, чтоб их было меньше,
Кому не встретилась любовь.
Смотрю на женщин одиноких,
Наивной мыслью одержим:
Надену я нарядный смокинг,
Пойду их сватать
Землякам своим.
2016Баллада об имени
Мы с ним случайно повстречались
в ташкентском аэропорту,
когда, туманом опечалясь,
чай смаковали поутру.
Он был находчив в разговоре,
и откровенен, и умен —
узбек по имени Григорий
(в краю, где нет таких имен).
И я спросил его об этом,
откуда имя, мол, у вас?
Он помрачнел и мне поведал
свой удивительный рассказ.
– Меня отец назвал Сайяром.
По всем законам старины
узбекским именем,
с которым
я жил с рожденья до войны.
А Гриша – это имя друга.
То имя горестной вины…
Я с ней прошел четыре круга,
четыре года той войны.
У стен столицы утром ранним
наш танк был подожжен, подбит.
Я был контужен.
Гриша ранен.
А башенный стрелок убит.
Пробитый чуть ли не навылет,
танк стать могилой мог для нас.
Каким-то чудом Гриша вылез,
меня извлек и жизнь мне спас.
А сам погиб…
Сквозь боль и ярость
я клятву дал тогда ему,
что если только жив останусь,
то имя Гришино возьму.
Чтоб долго жил он вместе с нами
на доброй родине моей.
Чтобы о нем светилась память
в глазах узбекских матерей.
Когда в Москву я приезжаю,
я к другу верному спешу:
Могилу в поле навещаю.
К стене кремлевской прихожу.
И вновь рассказываю Грише,
как мы живем в родном краю.
И все мне кажется —
он слышит
взволнованную речь мою.
Узбек умолк,
как после песни,
в которой все слова болят…
– Он был земляк ваш.
С Красной Пресни.
Теперь навек и мой земляк.