— Он.
— Ловкий сукин сын. Неплохо было бы убедиться, что он на нашей стороне, — сказал Гровер.
— Фассет убеждает нас, что это так. — Двое мужчин переглянулись. — Вы видели досье? Вы согласны?
— Да. Да, согласен. Фассет прав.
— Как всегда.
На керамическом столике перед Данфордом стояли два телефона. Черный был подключен прямо к розетке, лежащей на земле. У красного была красная же проводка, которая тянулась из дома. Он тихо зажужжал — звонков он не издавал. Данфорд снял трубку.
— Да… Да, Эндрю. Хорошо… Отлично. Позвони Фассету в Реддер и скажи, чтобы он приехал. Есть ли из Лос-Анджелеса подтверждение относительно Остерманов? Превосходно… Как договорились.
Бернард Остерман, выпускник Нью-Йоркского университета 46-го года, вытащил лист из пишущей машинки и просмотрел его. Пробежав глазами текст до конца, он встал. Пройдя по бортику овального бассейна, сделанного в форме почки, он протянул рукопись жене. Лейла сидела в шезлонге совершенно обнаженная.
Остерман тоже был голым.
— Тебе приходило в голову, что обнаженная женщина при свете дня не слишком привлекательна?
— А ты считаешь, что сам похож на скульптуру?.. Дай-ка. — Взяв страницы, она сняла большие очки. — Все закончил?
Берни кивнул.
— Когда дети вернутся домой?
— Их успеют позвать с пляжа. Я сказала Мэри, чтобы она позвонила мне. Я бы не хотела, чтобы Мервин в его возрасте получил возможность узнать, как выглядят обнаженные женщины при свете дня. В этом городе и так хватает извращений.
— Ты права. Читай. — Берни нырнул в бассейн. Минуты три он без остановки плавал от стенки к стенке, пока не сбил себе дыхание. Он был хорошим пловцом. В армии, когда он служил в форте Дикс, был даже инструктором по плаванию. «Еврей-молния», как звали его в армейском бассейне. Но в лицо этого ему никогда не говорили. Он был худощав, но мускулист. В футбольной команде университета над ним уже не шутили, потому что он был ее капитаном. До самого выпуска. Джой Кардоне говорил Берни, что взял бы его и в Принстон.
Берни только рассмеялся, когда услышал это. Несмотря на внешнюю демократичность, которую привнесла в общество армия — только внешнюю, — Бернарду Остерману с Тремонт-авеню из нью-йоркского Бронкса никогда бы не удалось преодолеть освященные временем барьеры и стать членом Плюшевой лиги. При своих способностях, учитывая, что у него была репутация джи-мена, он мог бы попытаться сделать это, но такая мысль даже не приходила ему в голову.
Тогда, в 1946 году, он просто поставил бы себя в неудобное положение. Сейчас он мог бы попробовать, времена меняются.
Остерман поднялся из бассейна по лесенке. Как хорошо, что они с Лейлой отправляются на несколько дней погостить на западное побережье, в Сэддл-Уолли. Когда им на краткое время удавалось окунуться в другую, приятную и упорядоченную жизнь, они чувствовали близость друг к другу. Все в голос говорили, что на востоке жизнь носит куда более напряженный и лихорадочный характер, чем в Лос-Анджелесе, но это было не так. Это только казалось, потому что поле деятельности там было куда уже.
Лос-Анджелес, его Лос-Анджелес, который означал и Бэрбанк, и Голливуд, и Беверли Хиллс, оставался таким же, как прежде, когда все стали сходить с ума. Мужчины и женщины в экстазе носились из лавочки в лавочку по обсаженным пальмами улицам. Все на продажу, все сочтено и вымерено! Все щеголяли в оранжевых штанах и рубашках, расписанных в психоделическом бреду.
Были времена, когда Берни хотелось увидеть кого-нибудь в костюме от братьев Брукс, в строгом черном костюме, застегнутом на все пуговицы. В сущности, это не имело для него никакого значения, ибо он никогда не обращал особого внимания на то, какие костюмы носят племена, населяющие Лос-Анджелес. Может, эта мелькающая пестрота просто раздражала его зрение.
Или, может, у него началась полоса застоя. Он здорово утомился.
— Ну, как? — спросил он у жены.
— Очень хорошо. Но у тебя могут возникнуть проблемы.
— Какие? — Берни взял полотенце, лежащее на столе. — Какие проблемы?
— Ты безжалостно сдираешь все наносное. И это может вызвать излишнюю боль. — Не обращая внимания на улыбку мужа, Лейла ткнула пальцем в страницу. — Помолчи минутку и дай мне кончить. Может, ты это вычеркнешь?
Берни сел в плетеное кресло, подставив жаркому калифорнийскому солнцу мокрое тело. Он по-прежнему улыбался; он знал, что именно его жена имела в виду, и это успокаивало его. Годы, в течение которых он подчинялся правилам своего ремесла, не лишили его способности сдирать все наносное — когда ему этого хотелось.
А теперь настало время, когда этого ему хотелось больше всего на свете. Доказать самому себе, что он еще кое-что может. Как в те времена, когда они жили в Нью-Йорке.
То были хорошие дни. Полные жизни, восхитительные времена, подчиненные стремлению к цели. Ничего больше не существовало — лишь выполнить обязательства, достичь цели. Осталось лишь несколько лестных отзывов, написанных такими же настойчивыми молодыми литераторами. Тогда его называли проницательным, а также тонким и язвительным. И как-то раз даже выдающимся.
Это было более чем достаточно. Поэтому они с Лейлой перебрались в мир, где магазинчики стояли под сенью пальм, где добровольно и с наслаждением отдавали свои таланты на службу бурному распорядку телевидения…
Хотя когда-нибудь… Когда-нибудь, подумал Бернард Остерман, это случится снова. Он снова обретет роскошь все время неотрывно жить в мире, который сам создаешь. Он, конечно, сделает ошибку, если это случится. Но очень важно было думать, что он способен на это.
— Берни!
— Да.
Лейла набросила на себя полотенце и, нажав на подлокотник, подняла спинку шезлонга.
— Это прекрасно, радость моя. В самом деле очень здорово, но я думаю, ты понимаешь, что этого никто не возьмет.
— Возьмут!
— Они не будут этим заниматься.
— Да имел я их!
— Нам платили тридцать тысяч долларов за одноактную драму длительностью в час, Берни. Но не за два часа выворачивания наизнанку, которое кончается в похоронном бюро.
— Я не занимаюсь изгнанием злых духов. Это печальная история, основанная на совершенно реальных фактах, которые с тех пор не изменились. Не хочешь ли заглянуть в испанский район и сама убедиться?
— Они на это не купятся. Они захотят, чтобы ты все переписал.
— Я не буду иметь с ними дела!
— Но распоряжаются они. Нам еще причитается пятнадцать тысяч.
— Сукин сын!
— Ты же знаешь, что я права.
— Разговоры! Эти чертовы разговоры! В этом сезоне мы собираемся! Одни только споры!
— Они имеют дело со зрительным рядом. Какой бы ни был шум в «Таймс», он не поможет продавать дезодоранты в Канзасе.
— Да пошли они…
— Расслабься. Поплавай немного. У нас большой бассейн. — Лейла Остерман глянула на своего мужа. Он знал, что означает такой ее взгляд, и не мог удержаться от улыбки. Хотя в глазах ее промелькнула грусть.
— О’кей, так и сделаем.
Лейла взяла карандаш и блокнот из желтой бумаги, лежащие на столике рядом с ней. Берни встал и подошел к краю бассейна.
— Ты думаешь, что Таннер захочет присоединиться к нам? Как, по-твоему, может, я смогу убедить его?
Жена положила карандаш и посмотрела на мужа.
— Не знаю. Джонни — человек самостоятельный… И он отличается от нас.
— И от Джоя с Бетти? От Дика с Джинни? Я этого не вижу.
— Я бы не давила на него. Все же он хищник из мира новостей. Помнишь, как его называли — «Стервятник»? «Стервятник из Сан-Диего». Он умеет стоять на своем. И я бы не хотела видеть, как он гнется. Это может сломать его.
— Он живет тем же, что и мы. Как и Джой с Диком. Как все мы.
— Повторяю. Не дави на него. Можешь считать, что во мне говорит интуиция женщины, которая хорошо относится к тебе, но не дави… Тут можно все испортить.
Остерман нырнул в бассейн и проплыл тридцать шесть футов под водой к дальнему бортику. Лейла лишь частично права, думал он. Таннер, конечно, охотник за новостями, который не идет на компромиссы, но, с другой стороны, он тонкое и чувствительное создание. Таннер не дурак, он видит, что происходит повсеместно. И это неизбежно.
Все сводится к индивидуальному выживанию.
Иными словами, к возможности делать то, что тебе хочется. Написать, например, «Экзорцизм», если способен на это. И ни в грош не ставить продажу дезодорантов в штате Канзас.
Вынырнув, Берни ухватился за край бассейна, тяжело перевел дыхание. Оттолкнувшись от бортика, он, медленно загребая, подплыл к жене.
— Так загнал я тебя в угол?
— У тебя это никогда не получалось. — Лейла писала, не отрывая глаз от желтоватого листка бумаги. — Было время в моей жизни, когда я думала, что тридцать тысяч долларов заключают в себе все богатства мира. Но бруклинский дом Вайнтрауба отнюдь не был самым крупным клиентом у банка Чейз Манхэттен. — Оторвав листок, она сунула его под бутылку пепси-колы.
— У меня никогда не возникало таких проблем, — сказал Берни, вылезая из воды. — На самом деле Остерманы — это тайная ветвь семейства Ротшильдов.
— О, я понимаю. Ваши родовые цвета — коричневый и тыквенно-оранжевый.
— Эй! — Берни внезапно схватился за бортик и возбужденно посмотрел на жену. — Я тебе говорил? Сегодня утром звонил тренер из Палм-Спринго. Та двухлетка, что мы купили, покрыла три фурлонга за сорок одну секунду!
Лейла Остерман опустила блокнот на колени и расхохоталась.
— Ты знаешь, это уж чересчур! И ты еще хочешь играть Достоевского!
— Я понимаю, что ты имеешь в виду… Но когда-нибудь…
— Конечно. А тем временем присматривайся к Канзасу и занимайся своими лошадками.
Хмыкнув, Остерман вылез с другой стороны бассейна. Он снова подумал о Таннерах. О Джоне и Эллис Таннер. Он передал их имена в Швейцарию. Цюрих проявил искренний энтузиазм.
Бернард Остерман напряженно размышлял. Как-то надо убедить жену.
Во время уик-энда его разговор с Джоном Таннером будет очень серьезным.
Данфорд вышел в узкий передний холл своего дома в Джорджтауне и открыл дверь. Лоренс Фассет из Центрального Разведывательного Управления, улыбнувшись, протянул ему руку.
— Добрый день, мистер Данфорд. Эндрю позвонил мне из Маклина. Мы как-то раз встречались… Но я уверен, что вы не помните. Для меня это большая честь, сэр.
Данфорд посмотрел на этого необычного человека и улыбнулся в ответ. Досье ЦРУ гласило, что Фассету было сорок семь лет, но Данфорду показалось, что он куда моложе. Широкие плечи, мускулистая шея, гладкое лицо под коротким светлым ежиком: все это напоминало Данфорду, что близится его семидесятый день рождения.
— Конечно, я помню. Входите, пожалуйста.
Фассет вошел в холл, и его внимание привлекли несколько акварелей Дега на стенах. Он подошел поближе.
— Они в самом деле прекрасны.
— Так и есть. Вы в этом разбираетесь, мистер Фассет?
— О, нет. Я просто восторженный любитель… Моя жена была художницей. Мы провели немало времени в Лувре.
Данфорд знал, что не стоит интересоваться женой Фассета. Она была немкой — и у нее когда-то были тесные связи с Восточным Берлином. Там она и была убита.
— Да, да, конечно. Прошу вас сюда. Гровер ждет вас. Мы в патио смотрели программу Вудворда.
Двое мужчин вышли в небольшой дворик, вымощенный кирпичом. Джордж Гровер поднялся с места.
— Привет, Ларри. Дела вроде начинают двигаться.
— Похоже, что так. Я этого ждал.
— Как и все мы, должен сказать, — добавил Данфорд. — Выпьете?
— Нет, благодарю вас, сэр. Если вы не против, я бы хотел как можно скорее перейти к делу.
Трое мужчин сели вокруг керамического столика.
— Тогда давайте начнем с того места, на котором мы сейчас остановились, — сказал Данфорд. — Что представляет собой план неотложных действий?
Фассет слегка смутился.
— А я думал, что все уже одобрено вами.
— Да, я читал сообщения. Просто я хотел получить информацию из первых рук, от человека, который непосредственно занимается этим делом.
— Хорошо, сэр. Фаза первая завершена. Таннеры, Тремьяны и Кардоне — все в Сэддл-Уолли. Никаких отпусков у них не планируется, так что они следующую неделю будут на месте. Эту информацию подтверждают все наши источники. В городе тридцать наших агентов, и три эти семьи находятся под постоянным наблюдением… Их телефонные разговоры перехватываются. Установить это невозможно. Лос-Анджелес сообщил, что Остерманы вылетают в пятницу рейсом номер пятьсот девять и прибывают в аэропорт Кеннеди в четыре пятьдесят по восточному времени. Как правило, они сразу же берут такси и направляются в пригород. За ними, конечно, последует наша машина…
— А что, если они отойдут от привычного образа действий? — прервал его Гровер.
— В таком случае они бы не летели этим самолетом. Завтра мы пригласим Таннера в Вашингтон.
— В данный момент он ни о чем не догадывается, правильно? — осведомился Данфорд.
— Никоим образом, если не считать патрульную машину, которую мы используем, если завтра утром он заартачится.
— Как, по вашему мнению, он все это воспримет? — наклонившись вперед, спросил Гровер. Он пристально смотрел на Фассета.
— Я думаю, что он будет просто вне себя.
— Он может отказаться сотрудничать, — сказал Данфорд.
— Не похоже. Если я все ему выложу, у него не будет выхода.
Данфорд посмотрел на собранного мускулистого человека, который был преисполнен такой решимости.
— Вы не сомневаетесь, что мы добьемся успеха, не так ли? Вы убеждены в этом?
— У меня есть для этого основания. — Фассет твердо встретил взгляд старика. Когда он продолжил, голос его обрел суховатую интонацию. — Они убили мою жену. Они настигли ее в четыре часа утра на Курфюрстендам, — пока я был «задержан». Она пыталась найти меня. Вы это знаете?
— Я читал досье. Примите мои искренние соболезнования.
— Мне не нужны ваши соболезнования. Этот приказ поступил из Москвы. И я доберусь до них. У меня с «Омегой» свои счеты.
Глава вторая
ПОНЕДЕЛЬНИК.
ВТОРНИК.
СРЕДА.
ЧЕТВЕРГ.
1Понедельник. Десять пятнадцать утра
Выйдя из лифта, Таннер направился в свой кабинет по коридору, устланному толстым ковром. Около получаса он провел перед монитором, просмотрев запись Вудворда. Она подтвердила то, о чем сообщали газетные новости: Чарльз Вудворд сделал из заместителя Госсекретаря Аштона котлету.
«Представляю, в каком состоянии находится сейчас куча людей в Вашингтоне», — подумал он.
— Ну и шоу, не так ли? — сказала его секретарша.
— Туши свет, как говорит мой сын. Не думаю, что нас ждут приглашения на обед в Белый дом. Звонил кто-нибудь?
— Со всего города. Главным образом поздравляют. Я оставила имена звонивших на вашем столе.
— Это приятно. Они пригодятся. Что-то еще?
— Да, сэр. Дважды звонил человек из Федеральной комиссии по средствам коммуникации. По фамилии Фассет.
— Кто?
— Мистер Лоренс Фассет.
— Обычно мы имели дело с Кренстоном.
— Так я и подумала, но он сказал, что это очень спешно.
— Может быть, Государственный департамент распорядится арестовать нас еще до заката солнца.
— Сомневаюсь. Скорее всего, они подождут пару дней, чтобы это не походило на сведение политических счетов.
— Вы лучше перезвоните ему. У этой комиссии вечно все важное и спешное. — Войдя в кабинет, Таннер сел за стол и пробежал глазами поступившие сообщения. Он улыбнулся: даже его конкуренты были поражены.
Зажужжал телефон внутренней связи.
— Мистер Фассет на проводе, сэр.
— Благодарю. — Таннер нажал соответствующую кнопку. — Мистер Фассет? Простите, меня не было на месте, когда вы звонили.
— Это я должен извиняться, — сказал вежливый голос на другом конце провода. — Просто у меня сегодня напряженное расписание, а вы стоите в нем первым номером.
— У вас какое-то дело ко мне?
— В общем-то обычное, но довольно спешное, если коротко. Документы, которые вы представляли нам в мае, требуют пояснений.
— Что? — Джон припомнил разговор с Кренстоном из КСК несколько недель назад. В памяти всплыли слова Кренстона о том, что их все устраивает. — Чего-то не хватает?
— Первым делом, двух ваших подписей. На страницах семнадцать и восемнадцать. И есть некоторые неясности относительно ваших планов вплоть до января.
Теперь Джон Таннер «врубился». Кренстон упоминал о страницах, которые куда-то делись из папки, пересланной из Вашингтона за подписью Таннера, поэтому и не были полностью сверстаны планы на следующие месяцы. И в комиссии были вынуждены тогда признать, что это небрежность самого Кренстона.
— Если вы проверите, то убедитесь, что мистер Кренстон счел возможным обойтись без этих страниц, в силу чего и было несколько отложено окончательное решение по планам. Он согласился с этим.
В Вашингтоне настала секундная пауза. Когда Фассет снова заговорил, в голосе его было уже чуть меньше вежливости.
— При всем уважении к мистеру Кренстону должен сказать, что его никто не уполномочивал принимать такие решения. Вы, конечно, осведомлены об этом. — Это был не вопрос, а утверждение.
— Подождите минутку. Ведь это сущая мелочь, не так ли?
— Не я устанавливаю правила. Я просто соблюдаю их. Уже два месяца ваша сеть нарушает правила КСК. Мы не можем согласиться с такой работой. Кто бы за это ни отвечал. Нарушения допущены вами. Так что давайте сегодня же разберемся с этим вопросом.
— Хорошо. Но я предупреждаю вас на тот случай, если ваши действия инспирированы Государственным департаментом. В таком случае, наши адвокаты обратятся в суд.