— Хорошо. Но я предупреждаю вас на тот случай, если ваши действия инспирированы Государственным департаментом. В таком случае, наши адвокаты обратятся в суд.
— Я даже не представляю, что вы имеете в виду, не говоря уже о том, что мне вообще не нравится эта тема.
— А я думаю, что вы прекрасно все представляете. И что вы видели шоу Вудворда вчера днем.
Фассет рассмеялся.
— Да, я слышал о нем. «Пост» расписал его во всех подробностях… К нам это не имеет ни малейшего отношения. Я дважды пытался связаться с вами еще в прошлую пятницу.
— В самом деле?
— Да.
— Минутку. — По внутренней сети Таннер связался с секретаршей. — Норма? Мистер Фассет звонил мне в пятницу?
Наступило краткое молчание, во время которого секретарша Таннера просматривала запись о вызовах в пятницу.
— Вполне возможно. Было два звонка из Вашингтона, оператор номер тридцать шесть просил вас связаться с округом Колумбия, если вы появитесь до четырех. Но вы до половины шестого были в студии.
— Вы спрашивали, кто звонил?
— Конечно. Но мне сказали лишь, что дело может подождать до понедельника.
— Спасибо. — Таннер вернулся к разговору с Фассетом. — Вы помните номер оператора?
— Тридцать шесть. Из Вашингтона. Повторять вызов до четырех часов.
— Но вы не назвали себя и не представились, из какого вы агентства…
— Была пятница. И мне надо было пораньше уезжать. Неужели вы чувствовали бы себя лучше, если бы знали о срочном вызове, на который вы не можете ответить?
— О’кей, о’кей. Неужели нельзя было воспользоваться почтой?
— Простите, мистер Таннер. Мне в самом деле очень неудобно, но у меня есть определенные инструкции. Речь идет ведь не о маленькой местной станции. Документы следовало согласовать еще несколько недель тому назад… Кроме того, — тут Фассет снова засмеялся, — поставьте себя на мое место: вдруг соответствующие службы Государственного департамента обнаружат, что ради вас мы нарушаем правила… Это отнюдь не преувеличение. О нем не может быть и речи. Так что надо срочно свести концы с концами…
Джон Таннер улыбнулся при этих словах. Фассет был прав. С согласованием они в самом деле запоздали, и не имело смысла игнорировать бюрократические сложности. Он вздохнул.
— Я постараюсь успеть на рейс в час дня и буду у вас в три или чуть позже. Где ваш офис?
— Я буду у Кренстона. Все бумаги у меня с собой, и мы не собираемся задерживать вас слишком долго.
— Хорошо. До встречи. — Положив трубку, Таннер набрал домашний номер.
— Привет, дорогой.
— Мне придется днем заскочить в Вашингтон.
— У тебя какие-то неприятности?
— Нет. «Обычное, но спешное дело», как мне сказали. Вызывают в КСК. Постараюсь успеть обратно семичасовым рейсом. Просто я хотел, чтобы ты была в курсе: я запаздываю.
— Хорошо, дорогой. Хочешь, чтобы я тебя встретила?
— Нет, я возьму такси.
— Стоит ли?
— Стоит. Я буду чувствовать особое удовлетворение, зная, что компании придется выложить двадцать баксов за машину.
— Ты их вполне заслужил. Кстати, я читала отчеты о шоу Вудворда. Сплошные восторги.
— Я у себя на груди повешу табличку: «Таннер Триумфальный».
— Надеюсь, что кое-кто наконец ее заметит, — тихо сказала Эллис.
Она никак не могла отделаться от одной мысли. С деньгами у них, в сущности, было все в порядке, но Эллис Таннер считала, что ее мужу постоянно недоплачивают. Это был едва ли не единственный у нее повод для волнения…
— До вечера, Эллис.
— Пока. Я тебя люблю.
Словно опять слыша прозрачные намеки своей жены и из уважения к ним, Таннер приказал, чтобы одна из репортерских машин через час отвезла его в Ла-Гуардию. Никто не возражал. Этим утром Таннер был подлинным триумфатором.
В течение последующих сорока пяти минут Таннер покончил с неотложными административными делами. Последним деловым указанием был звонок в юридический отдел компании.
— Мистера Гаррисона, будьте любезны… Это Энди? Джон Таннер. Я тороплюсь, Энди, мне надо успеть на самолет. Просто мне хотелось бы кое-что выяснить. КСК предъявило нам какие-то претензии, о которых мне толком ничего не известно. Ты в курсе дела? Я знаю, но Кренстон говорил, что… Конечно, я подожду. — Рассеянно играя телефонным шнуром, Таннер продолжал думать о Фассете. — Да, Энди, я на месте… Страницы семнадцать и восемнадцать? Подписи… Понимаю. Ясно. Спасибо. Нет, остальное меня не беспокоит. Еще раз спасибо.
Положив трубку, Таннер медленно поднялся из кресла. Гаррисон подлил масла в костерок его смутного беспокойства. Все это выглядело достаточно противоречиво и странно. Подбор документов, представленных в КСК, был совершенно полным, если не считать двух страниц из четвертого и пятого экземпляров. Конечно, это всего лишь дубликаты, но если для кого-то они представляют интерес, то их легко ксерокопировать. И почему именно эти страницы исчезли из досье? Гаррисон прокомментировал ситуацию следующим образом:
— Я помню, Джон. Я представил служебную записку по этому поводу. Мне кажется, кто-то сознательно похитил эти страницы. Но не могу представить, кому и зачем это понадобилось…
Не мог этого представить себе и Таннер.
2Понедельник. Три двадцать пять пополудни
К искреннему удивлению Таннера, комиссия прислала лимузин, который ждал приземления его самолета.
Кабинет Кренстона находился на шестом этаже здания КСК; время от времени тут собирались директора служб новостей из крупнейших телекомпаний. Кренстон успешно делал карьеру — его уважали и телестанции, и меняющиеся представители администрации, — и поэтому Таннер почувствовал неприязнь к незнакомому ему Фассету, который мог сказать с таким высокомерием: «Его никто не уполномочивал принимать такие решения».
Он никогда не слышал о Лоренсе Фассете.
Таннер открыл двери в приемную Кренстона. Она была пуста. Стол секретарши был девственно чист — ни блокнотов, ни карандашей, ни каких-либо бумаг. Свет горел только за дверями кабинета Кренстона. Они были приоткрыты, и он слышал тихое жужжание кондиционера. Портьеры были опущены, наверное, для того, чтобы солнечный свет не резал глаза. На стенку приемной упала тень обитателя кабинета, который направился к дверям.
— Добрый день, — сказал представший перед ним человек. Он был ниже Таннера на пару дюймов — скорее всего, пять футов и десять или одиннадцать дюймов, — но очень широк в плечах. Светлые его волосы топорщились ежиком, а над широко расставленными глазами кустились выгоревшие брови. Он был примерно того же возраста, что и Таннер, но не подлежало сомнению, что физически он был куда крепче. Даже в его осанке чувствуется упругость сжатой пружины, подумал Таннер.
— Мистер Фассет?
— Совершенно верно. Прошу вас. — Вместо того, чтобы отступить в сторону, пропуская Таннера в кабинет Кренстона, Фассет подошел к дверям приемной и запер их. — Я бы предпочел, чтобы нам не мешали.
— А в чем дело? — удивившись, спросил Таннер.
Лоренс Фассет обвел взглядом комнату.
— Да. Конечно. Я понимаю, что вы имеете в виду. Прошу вас, заходите. — Фассет, опередив Таннера, зашел в кабинет Кренстона. Шторы на обоих окнах, глядящих на улицу, были опущены до самого низа; стол Кренстона был так же чист, как и у секретарши, не считая двух пепельниц, по одной каждому. В центре полированной поверхности столешницы стоял маленький диктофон «Буллексак», от которого тянулось два провода — один к креслу Кренстона, а другой — к креслу, стоящему напротив.
— Это диктофон? — спросил директор службы новостей, последовав за Фассетом в кабинет.
— Да, так и есть. Не хотите ли присесть?
Джон Таннер остался стоять. Когда он заговорил, в голосе его послышалась тихая ярость.
— Нет, я не сяду. Мне все это не нравится. И выглядит достаточно странным, хотя, может быть, тут и нет ничего странного. Если вы собираетесь фиксировать то, что я скажу, вам должно быть совершенно ясно, что я не промолвлю ни слова в отсутствие нашего адвоката.
Фассет теперь стоял за столом Кренстона.
— То, о чем мы будем говорить, имеет весьма небольшое отношение к КСК. Когда я вам все объясню, вы поймете…
— В таком случае, объясняйтесь поскорее, потому что я должен уезжать. Я был вызван в КСК, чтобы представить планы нашего вещания, которые у меня с собой, и подписать две копии из досье, которые ваша контора отказывалась выслать нам обратно. Вы дали мне понять, что будете в кабинете Кренстона. Вместо этого я нахожу совершенно пустое помещение, которым, кажется, никто не пользуется… Я бы хотел услышать от вас исчерпывающее объяснение происходящего, или же через час вам придется говорить с нашим адвокатом. Если же вы таким образом пытаетесь оказать давление на нашу компанию, я вас ославлю от одного побережья до другого.
— Простите… Все это очень непросто.
— Так пусть будет просто!
— Постарайтесь понять, Кренстон в отпуске. Мы использовали его имя, потому что раньше вы имели с ним дело.
— Вы хотите сказать, что лгали мне сознательно?
— Да. Вам необходимо было произнести одну фразу, и вы ее только что сказали… «Я был вызван в КСК», так, кажется, вы выразились. Ознакомьтесь, пожалуйста, с моим удостоверением. — Лоренс Фассет вынул из нагрудного кармана небольшую пластиковую карточку и протянул ее через стол.
Таннер взглянул на нее.
Удостоверение подтверждало, что Лоренс С. Фассет является сотрудником Центрального Разведывательного Управления.
Другой пластиковый квадратик разрешал Фассету посещать комплекс в Маклине в любое время дня и ночи.
— Что все это значит? И что вам от меня нужно? — Таннер вернул Фассету его удостоверение.
— В этом и есть причина появления диктофона. Мне придется кое-что показать вам. Но прежде, чем я объясню, в чем дело, я должен задать вам ряд вопросов. Тут есть два выключателя, которые останавливают запись. Один у меня, а другой — у вас. Если я задам вам вопрос, на который вы не захотите отвечать, вам останется только нажать на кнопку «стоп» — и запись прекратится. С другой стороны — опять-таки только для вашей пользы, — если я увижу, что речь идет о личных делах, которые не имеют к нам отношения, то тоже могу остановить запись. — Когда катушки стали вращаться, Фассет перегнулся через стол и, нажав кнопку рядом с Таннером, остановил их. — Видите? Очень просто. Я провел уже сотни таких бесед. Вам совершенно не о чем беспокоиться.
— Похоже, что я попал к следователю, не получив повестки и не имея возможности посоветоваться! В чем дело? Если вы думаете, что вам удастся запугать меня, то вы просто с ума сошли!
— Дело в том, что мы должны быть совершенно уверены… И в общем-то вы абсолютно правы. Если мы хотели бы кого-нибудь запугать, то прибегли бы прямо к помощи такого омерзительного субъекта, как Эдгар Гувер. Но даже он не может контролировать службу новостей телекомпаний.
Таннер посмотрел на этого вежливого человека из ЦРУ, стоящего за столом Кренстона. Фассет, судя по всему, понимал, что ЦРУ не может позволить себе работать столь грубо по отношению к любому занимающему положение Таннера.
— Что вы имеете в виду, говоря «мы должны быть совершенно уверены»? Вы же знаете, кто я такой.
— Когда вы получите представление о важности информации, которую я должен вам доверить, вам многое станет ясно. Исходя из этого, мы и принимаем такие меры предосторожности… Известно ли вам, что во время второй мировой войны был актер — точнее говоря, капрал английской армии, — который изображал маршала Монтгомери на встречах самого высокого уровня в Африке, и даже одноклассники Монтгомери по Сандхерсту ничего не замечали?
Директор службы новостей потянул за провод и поочередно нажал на кнопки «пуск» и «стоп». Катушки дернулись и снова остановились. В Таннере росло любопытство, смешанное с беспокойством. Он сел.
— Валяйте. Но только помните: в любую секунду, когда мне представится это необходимым, я выключаю эту машинку и ухожу.
— Понимаю. Это ваше право — пока мы не приступили к делу.
— Прошу вас, выражайтесь, пожалуйста, пояснее.
— Доверьтесь мне. И вы все поймете. — Прямой и откровенный взгляд Фассета достиг своей цели.
— Ладно, — сказал Таннер.
Человек из ЦРУ взял папку и раскрыл ее. Затем он включил диктофон на запись.
— Ваше полное имя Джон Реймонд Таннер?
— Неправильно. Мое подлинное имя Джон Таннер. Реймондом я был назван при крещении, но это имя не записано в моем свидетельстве о рождении.
Фассет по другую сторону стола улыбнулся.
— Очень хорошо.
— Благодарю вас.
— В настоящее время вы живете в Сэддл-Уолли, штат Нью-Джерси, на Орчард-драйв, 22?
— Да.
— Вы родились двадцать первого мая тысяча девятьсот двадцать четвертого года в Спрингфилде, Иллинойс, и ваши родители — Лукас и Маргарет Таннеры?
— Да.
— Когда вам было семь лет, ваша семья переехала в Сан-Матео, Калифорния?
— Да.
— С какой целью?
— Фирма моего отца перевела его в Северную Калифорнию. Он ведал кадрами в комплексе магазинов «Брайант».
— Вы жили в хороших условиях?
— В достаточно нормальных.
— Вы получили образование в системе общественных школ Сан-Матео?
— Нет. После второго года обучения в старших классах общественной школы Сан-Матео я был переведен в частную школу, где и провел последние два года. В Уинстонскую подготовительную.
— После ее окончания вы поступили в Станфордский университет?
— Да.
— Были ли членом каких-то студенческих братств или клубов?
— Да. Братство Альфа Каппа. Общество «Трейлон-Кьюс», остальные не могу просто припомнить… В клубе любителей фотографии, но утверждать не берусь. Я работал в студенческом журнале, но уволился.
— По какой-то причине?
Таннер посмотрел на человека из ЦРУ.
— Да, была причина. Я резко протестовал против обращения с американцами японского происхождения. Против концлагерей, куда их загнали. Мой журнал поддерживал их. И мое неприятие таких методов по-прежнему остается в силе.
Фассет снова улыбнулся.
— Вам пришлось прервать образование?
— Многим пришлось это сделать. Я был призван в армию, не окончив второго курса.
— Где вы проходили подготовку?
— Форт Беннинг в Джорджии. Пехота.
— Третья армия? Четырнадцатая дивизия?
— Да.
— Вы находились затем на европейском театре военных действий?
— Да.
— И дослужились до первого лейтенанта?
— Да.
— Я вижу, у вас есть несколько наград.
— Это за действия в составе группы или батальона.
— Три недели вы были в госпитале в Сен-Ло. Вы там оказались из-за ранения?
Таннер несколько смутился.
— Вы отлично знаете, что нет. В моем досье нет «Пурпурного сердца», — тихо сказал он.
— Можете вы прояснить ситуацию?
— Я вылетел из джипа по дороге в Сен-Ло. Смещенный перелом бедра.
Оба собеседника улыбнулись.
— Вы были демобилизованы в июле 1945 года и в следующем сентябре вернулись в Станфорд?
— Так и есть… Чтобы облегчить вашу задачу, сразу скажу, что переключился на журналистику и в 1947 году получил степень бакалавра искусств.
Лоренс Фассет, не отрываясь, смотрел в папку перед ним.
— Вы довольно рано женились на некой Эллис Макколл?
Нажав на кнопку, Таннер выключил диктофон.
— Вот тут я могу покинуть вас.
— Спокойнее, мистер Таннер. Это просто идентификация… Мы не считаем, что за грехи отцов должны отвечать их дочери. Нас устроит просто ответ «да» или «нет».
Таннер снова включил запись.
— Совершенно верно.
В эту секунду Фассет нажал кнопку «стоп». Увидев, что катушки замерли, Таннер поднял глаза на человека из ЦРУ.
— Мои следующие два вопроса имеют отношение к обстоятельствам вашей женитьбы. Я предполагаю, что вы не захотите отвечать на них.
— Вы совершенно правильно предполагаете.
— Поверьте, они не так уж существенны.
— Скажи вы мне обратное, я бы тут же ушел.
Эллис и так уже досталось. И Таннер не хотел, чтобы кто-либо касался обстоятельств личной трагедии его жены.
Фассет опять включил диктофон.
— У вас с миссис Эллис Мак… Таннер двое детей. Мальчику Реймонду теперь тринадцать лет, а девочке Джаннетт — восемь.
— Моему сыну двенадцать лет.
— День рождения у него послезавтра. Но вернемся несколько назад. После получения степени бакалавра сначала вы стали работать в «Сакраменто дейли ньюс». Кем?
— Репортером. Правщиком. Корреспондентом. Кинокритиком и свободным охотником, когда позволяло время.
— Вы имели дело с газетой в Сакраменто три с половиной года, а затем получили предложение от «Лос-Анджелес таймс»?
— Нет. Я был в Сакраменто… два с половиной года, потом около года сотрудничал в «Сан-Франциско кроникл» и лишь после этого получил работу в «Таймс».
— В «Лос-Анджелес таймс» вы хорошо зарекомендовали себя в качестве репортера-расследователя…
— Мне везло. Я предполагаю, вы имеете в виду мою работу, связанную с операциями в порту Сан-Диего.
— Так и есть. Вы были представлены на Пулитцеровскую премию, насколько мне известно.
— Я не получил ее.
— И затем вы поднялись до редактората в «Таймс»?
— Заместитель редактора. Ничего особенного.
— Вы оставались в «Таймс» примерно пять лет…
— Скорее, шесть, я думаю.
— До января 1958 года, когда вы перешли в «Стандарт-мючуэл» в Лос-Анджелесе?
— Верно.
— Вы оставались в штате в Лос-Анджелесе до 1963 года, когда вас перевели в Нью-Йорк. С тех пор вы получили еще несколько повышений в должности?