— Теперь я должен вас проинформировать, что одна, две или все три перечисленные пары имеют самое прямое отношение к операции «Омега».
— Вы сошли с ума! Вы рехнулись!
— Увы… Я говорил об обмене на югославской границе. Мы вычислили, как я уже упоминал, что эта «Омега», «Порванный ремень», действует где-то в пригороде Манхэттена, что было подтверждено и нашим анализом. «Омега» — это пары мужчин и женщин, фанатично преданных милитаристской политике советских экспансионистов. Этим парам очень хорошо платят за службу. У перечисленных пар — у Тремьянов, Кардоне и Остерманов — в настоящее время имеются тайные закодированные счета в Цюрихском банке в Швейцарии, где лежат весьма значительные суммы, о которых они предпочитают не упоминать.
— Вы сами не знаете, что говорите!
— Даже допуская возможность совпадения — а все пары были тщательно проверены — все, — мы пришли к мнению, что вас используют как очень удачное прикрытие для «Омеги». Вы журналист, человек вне подозрений. Мы не утверждаем, что все три пары вовлечены в эту ситуацию. Вполне возможно, что одну или, скажем, две пары тоже используют как прикрытие, подобно вам… Хотя это очень сомнительно. Все доказательства — счета в Швейцарии, профессии, не совсем обычные обстоятельства, связанные с вашими друзьями, — указывают на то, что тут действует ячейка.
— Тогда почему вы не причисляете и меня к ней? — в полном отупении спросил Таннер.
— Вся ваша жизнь, начиная с рождения, была исследована профессионалами с микроскопической дотошностью. И если мы ошибаемся относительно вас, то просто не имеем права заниматься своим делом.
Таннер, чувствуя изнеможение, опустился в кресло.
— Так что вы хотите от меня? Что я должен делать?
— Если наша информация верна, Остерманы прилетают в пятницу на восточное побережье и остаются на уик-энд с вами и вашей семьей. Это верно?
— Это было верно.
— Ничего не меняйте. Пусть все так и останется.
— Но теперь это невозможно…
— Есть только один путь, на котором вы можете помочь нам. Всем нам.
— То есть?
— Мы считаем, что сможем накрыть «Омегу» во время этого уик-энда. Если вы поможете нам. Без вас у нас ничего не получится.
— Каким образом?
— До приезда Остерманов остается четыре дня. Все это время наших подозреваемых — Остерманов, Тремьянов и Кардоне — будут держать в постоянном нервном напряжении. В доме у каждой пары будут раздаваться непонятные телефонные звонки, им доставят телеграммы из Цюриха, будут происходить случайные встречи с незнакомыми людьми в ресторанах, в коктейль-барах и на улицах. Смысл всех этих действий в том, чтобы им стало ясно: Джон Таннер — не тот, за кого он себя выдает. Вы — кто-то другой. Возможно, двойной агент, или неизвестный им информатор КГБ, или добросовестный работник организации, которую представляю я. Информация будет к ним поступать достаточно странная, чтобы вывести из равновесия.
— И сделать мою семью мишенью? Я не позволю! Они убьют нас!
— Вот на это они никогда не пойдут.
— А почему бы и нет? Если все, о чем вы говорите, правда — а я убежден, что так оно и есть? Но позвольте: я знаю этих людей. Как мне в это поверить?
— В таком случае, вообще нет никакого риска.
— Почему?
— Если они — любая пара или же все — не имеют отношения к «Омеге», они будут вести себя совершенно нормально. Они сообщат об инцидентах, которые неожиданно случились с ними, в полицию или в ФБР. И мы узнаем об этом. Если одна или две пары обратятся с таким сообщением, а другая или другие этого не сделают, мы будем знать, кто здесь представляет «Омегу».
— И… Ну, предположим, вы правы. И что тогда? Можете ли вы дать мне твердые гарантии?
— Гарантии довольно твердые. Рассчитаны на «защиту от дурака». Я говорил вам, что «информация» относительно вас будет носить фальшивый характер. Кто бы ни был «Омегой»», они пустят в ход свои источники и проверят данные через КГБ. Наши союзники там тоже подготовлены. Они перехватят запрос. Информация, которую «Омега» получит из Москвы, будет содержать чистую правду. Правду, которая существовала до этого дня. Вы просто Джон Таннер, директор службы новостей, и не имеете никакого отношения ни к каким тайнам. Остальное добавление будет играть роль приманки.
Тем, кто будет проверять вас, Москва сообщит, чтобы они присмотрелись к другим парам. Они могут быть перебежчиками. Мы внесем раскол. И тут на пике конфронтации и выйдем сами на сцену.
— Что-то слишком легко. И просто.
— Любая попытка покушения на вас или вашу семью подвергнет опасности всю операцию «Омега». А они не захотят пойти на такой риск. Слишком много вложено сил и средств. Я же вам сказал, что они фанатики. А дата начала операции «Омега» примерно через месяц.
— Звучит не очень ободряюще.
— Есть кое-что еще. К каждому члену вашей семьи будет приставлено как минимум по два вооруженных агента. Они будут с вами двадцать четыре часа в сутки. Ни один из них не отдалится от вас дальше, чем на пятьдесят ярдов. В любое время суток.
— Теперь я окончательно понял, что вы ничего не понимаете. Не знаете даже, что такое Сэддл-Уолли. Стоит только там появиться незнакомцу, на него тут же обратят внимание! У нас муха не пролетит незамеченной.
Фассет улыбнулся.
— В настоящий момент в Сэддл-Уолли тринадцать наших людей. Тринадцать. Это хорошо известные вам обитатели вашей общины.
— Боже милостивый! — тихо сказал Таннер. — Похоже, что наступает тысяча девятьсот восемьдесят четвертый[1], не так ли?
— Сегодня нам часто приходится вспоминать об этом.
— И выбора у меня нет… Да, выбора нет. — Он ткнул пальцем в диктофон и в заявление, лежащее на столе рядом. — Я на крючке, правда ведь?
— Мне кажется, что вы снова излишне драматизируете ситуацию.
— Нет, никоим образом. Ничего я не драматизирую… Я должен буду делать то, что вы хотите от меня? Я должен пройти через это… Единственная возможность, которая мне предоставлена — это исчезнуть… И стать преследуемой дичью. За которой будете охотиться вы и — если вы правы — эта самая «Омега».
Фассет откровенно посмотрел Таннеру в глаза. Таннер говорил сущую правду, и оба они знали это.
— Это всего лишь шесть дней. Шесть дней из всей вашей жизни.
3Понедельник. Восемь ноль пять пополудни
Он с трудом осознавал, что летит из аэропорта «Даллес» в Ньюарк. Он не устал. Он был напуган. Он лихорадочно перетасовывал в голове один образ за другим, и картинки стремительно сменяли друг друга. Он видел острый, испытующий взгляд Лоренса Фассета, сидящего за диктофоном с вращающимися катушками. Он слышал тембр его голоса, задававшего какие-то невероятные вопросы; постепенно голос становился все громче и громче.
«Омега»!
И лица Берни и Лейлы Остерман, Дика и Джинни Тремьян, Джоя и Бетти Кардоне.
Все это не имело никакого смысла. Он оказался в Ньюарке, и внезапно на него свалился весь этот кошмар, и он с трудом вспомнил, как передавал Лоренсу Фассету какие-то бумаги компании и подписывал отсутствующие листки из досье.
Он знал, что ничего не сможет сделать.
Часовая поездка из Ньюарка в Сэддл-Уолли прошла в молчании; водитель, получив щедрые чаевые, понял, что пассажир на заднем сиденье не расположен к разговорам, потому что всю дорогу курил и не ответил даже на вежливый вопрос, как прошел полет.
«СЭДДЛ-УОЛЛИ
ПОСЕЛЕНИЕ ОСНОВАНО В 1982 ГОДУ.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ»
Когда на щит упали лучи фар, Таннер прочитал надпись. И когда он проезжал мимо, в уме у него крутились только два слова: «Порванный ремень».
Невероятно.
Через десять минут такси подъехало к его дому. Он вылез и рассеянно протянул водителю сумму, о которой они договорились.
— Спасибо, мистер Таннер, — сказал водитель, перегибаясь через сиденье, чтобы взять деньги.
— Что? Что вы сказали? — резко повернулся к нему Джон Таннер.
— Я сказал: «Спасибо, мистер Таннер».
Таннер, схватившись за ручку двери, со всей силой рванул ее на себя.
— Откуда вы знаете мое имя? Отвечайте, откуда вы узнали мое имя?
Таксист увидел капли пота, выступившие на лице пассажира, и сумасшедший взгляд его глаз. Тронулся, подумал водитель. Он незаметно опустил левую руку до пола. Там у него всегда лежал обрезок свинцовой трубы.
— Слышь, парень, — сказал он, осторожно обхватывая обрезок пальцами. — Если ты не хочешь, чтобы кто-то знал твое имя, сними вывеску с лужайки.
Сделав шаг назад, Таннер взглянул из-за плеча. Посреди газона, покачиваясь на цепи, стоял железный фонарь. А под ним была ярко освещенная надпись:
Он видел и этот фонарь, и эти слова тысячу раз. «Таннеры, 22, Орчард-драйв». В эту секунду ему показалось, что он никогда раньше здесь не бывал.
— Прости, приятель. Я слегка не в себе. Терпеть не могу летать. — Он захлопнул дверцу, а шофер стал поднимать стекло.
— Тогда вам лучше ездить поездом, — вежливо сказал он. — Или гуляйте себе на здоровье!
Такси рвануло с места, а Таннер, повернувшись, посмотрел на дом. Открылась дверь, оттуда выскочила собака, встречая его. Его жена стояла в освещенном холле, и он мог видеть ее улыбку.
4Вторник. Три тридцать утра по калифорнийскому времени
Белый французский телефон, на котором стоял приглушенный звоночек, издал сигнал не менее пяти раз. Лейла сквозь сон подумала, что глупо было его ставить на столик Берни. Его этот сигнал разбудить не может, а просыпается она.
Она толкнула мужа локтем в ребро.
— Мой дорогой… Берни, Берни! Телефон.
— Что? — Остерман открыл глаза и смутился.
— Телефон? О, эта чертова штука! Кто его только может услышать?
Пошарив рукой в темноте, он нащупал трубку.
— Да?.. Да, это Бернард Остерман… Междугородный? — Он прикрыл трубку ладонью и привалился к изголовью, повернувшись к жене. — Сколько сейчас времени?
Лейла включила лампу на ночном столике и бросила взгляд на часики.
— Три тридцать. Господи!
— Скорее всего, какой-нибудь сукин сын с Гавайев. Там еще нет полуночи. — Берни прислушался к голосу в трубке. — Да, оператор, я жду… Это очень издалека, дорогая. Если это в самом деле Гавайи, они думают, что я сижу за пишущей машинкой. Им ничего не вбить в голову… Алло, оператор? Поторопитесь, пожалуйста!
— Ты говорил, что хотел бы видеть эти острова такими, чтобы на них не было бы мундиров, помнишь?
— Прости… Да, оператор, это и есть Бернард Остерман, черт возьми! Да? Да? Спасибо, оператор… Алло? Я вас еле слышу. Алло?.. Да, так лучше. Кто это?.. Что? Что вы говорите?.. Кто это? Как вас зовут? Я вас не понимаю… Да, я слышу, но не понимаю… Алло?.. Алло!.. Минутку! Я сказал, подождите минуту! — Остерман резко поднялся и спустил ноги на пол. Одеяло потянулось за ним и упало на пол. Он начал стучать по рычагу аппарата. — Оператор! Оператор! Вот, черт возьми, отключилось!
— Кто это был? Почему ты кричал? Что они тебе сказали?
— Он… Этот сукин сын бурчал что-то неразборчивое. Он сказал… Он сказал, чтобы, мол, мы последили за дубильщиком. Вот что он сказал. Он постарался, чтобы я разобрал эти слова. Дубильщик. Что это, черт возьми, значит?
— Что именно?
— Да дубильщик! Он все время повторял это слово!
— Совершенно непонятно… Это в самом деле были Гавайи? Оператор сказал, откуда поступил звонок?
Остерман посмотрел на свою жену. В спальне стояла полутьма.
— Да, сказал. Я четко расслышал. Звонок был из-за моря… Но из Лиссабона. Лиссабона в Португалии.
— Мы никого не знаем в Португалии!
— Лиссабон, Лиссабон, Лиссабон… — Остерман продолжал тихо повторять про себя это название. — Лиссабон. Это ничего не значит…
— Что ты имеешь в виду?
— Дубильщик[2]…
— Тан… тан. Таннер. Неужто это Джон Таннер? Джон Таннер!
— Дело не в этом…
— Это Джон Таннер, — тихо сказала Лейла.
— Джонни?.. Что он имел в виду — «следите за ним»? Почему мы должны это делать? Почему об этом нас извещают в половине четвертого утра?
Сев, Лейла потянулась за сигаретой.
— У Джонни есть враги. В Сан-Диего его по-прежнему терпеть не могут.
— Сан-Диего — это понятно! Но Лиссабон?
— На прошлой неделе «Дейли варьете» сообщила, что мы отправляемся в Нью-Йорк, — продолжала Лейла, глубоко затягиваясь. — И что мы, скорее всего, остановимся у наших бывших соседей и друзей Таннеров.
— Вот как?
— Может, нас слишком разрекламировали. — Она посмотрела на своего мужа.
— Может, мне стоит позвонить Джонни? — Остерман взялся за телефон.
Лейла схватила его за руку.
— Ты с ума сошел?
Остерман положил трубку.
Джой открыл глаза и глянул на часы: шесть двадцать две. Время вставать, размяться в спортзале и, может быть, пройтись до клуба, где часик попрактиковаться на поле для гольфа.
Он любил вставать пораньше. Бетти, наоборот, могла спать до полудня, если ей представлялась такая возможность. У них были две широкие кровати, по одной на каждого, потому что Джой знал, какой возбуждающий эффект оказывает тепло другого тела, когда спишь под общим одеялом. Он полночи не мог сомкнуть глаз, если ему приходилось делить с кем-то ложе. А поскольку предназначение супружеской постели заключалось исключительно в занятии сексом, не имело смысла из-за этого терять хороший сон.
Пара двойных кроватей представляла собой просто великолепное изобретение.
Минут десять он крутил педали велоцикла и еще пять минут поработал с семифунтовыми гантелями. Заглянув сквозь толстое стекло в помещение парной, он увидел, что оно уже прогрелось.
Над часами, висящими на стене гимнастического зала, вспыхнула светящаяся панель. Кто-то звонит у входной двери. Джой провел этот сигнал на тот случай, если он дома один и занимается в зале.
На часах было шесть пятьдесят одна, и для обитателей Сэддл-Уолли было слишком рано звонить у чужих дверей. Он положил гантели на пол и подошел к интеркому.
— Да? Кто там?
— Вам телеграмма, мистер Кардионе.
— Кому?
— Тут сказано — Кардионе.
— Мое имя Кардоне.
— Разве это не Эппл-плейс, одиннадцать?
— Я сейчас подойду.
Он отключил интерком и, сдернув полотенце с вешалки, накинул его на себя, выходя из зала. Ему не понравилось то, что он сейчас услышал. Оказавшись у дверей, он открыл их. Человечек в униформе стоял на пороге, жуя резинку.
— Почему вы не позвонили по телефону? Ведь сейчас очень рано, не так ли?
— Мне приказано передать вам телеграмму из рук в руки. И мне пришлось добираться сюда почти пятнадцать миль, мистер Кардионе. Мы работаем двадцать четыре часа в сутки.
Кардоне расписался и получил конверт.
— Почему пятнадцать миль? У компании «Вестерн Юнион» есть отделение в Ридж-парке.
— Это не через «Вестерн Юнион», мистер. Это телеграмма… из Европы.
Кардоне вырвал конверт из рук человека в форме.
— Минутку. — Он не хотел показывать своей взволнованности и поэтому спокойно прошел в гостиную, где видел на пианино сумочку Бетти. Взяв из нее две бумажки по доллару, он вернулся к дверям. — Вот вам. Простите, что вам пришлось проделать такое путешествие. — Закрыв двери, он разорвал клапан послания. Оно было на итальянском языке.
Вернувшись на кухню, Кардоне нашел карандаш и сел за стол. На обложке журнала он записал перевод текста.
«Человек светло-каштанового цвета не принадлежит к друзьям итальянцев. Будьте осторожны с таким соседом. К концу недели вам предстоит защищать себя. Да Винчи».
Что это может значить? Что за «светло-каштановый… сосед»? Черных и цветных в Сэддл-Уолли не было. Послание выглядело бессмысленным.
Внезапно Джой Кардоне оцепенел. Светло-каштановый, то есть загорелый, сосед мог означать только Джона Таннера. В конце недели — в пятницу — приезжают Остерманы. И кто-то из Европы предупреждает его, что он должен опасаться Джона Таннера и предстоящего уик-энда с Остерманами.
Он развернул бланк и пригляделся к данным на нем.
Цюрих.
О Боже! Из Цюриха!
Кто-то в Цюрихе — кто-то, называющий себя Да Винчи, знающий его настоящее имя, знающий Джона Таннера, знающий и Остерманов, — предупреждает его! Джой Кардоне уставился из окна на задний двор своего дома. Да Винчи, Да Винчи!
Леонардо.
Художник, солдат, создатель оружия войны — и все это один человек.
Мафия! О Боже! Но кто именно?
Костеллано? Бателья? Может, семья Латроне?
Кто из них обратил на него внимание? И почему? Он же их друг!
Руки у него подрагивали, когда он взял телеграмму с кухонного столика и перечитал снова. Теперь ему казалось, что каждое предложение таит в себе угрозу.
Таннер!
Джон Таннер что-то узнал! Но что?
И почему послание пришло из Цюриха?
Какое отношение Таннер имел к Цюриху?
При чем здесь Остерманы?
Что выяснил Таннер? Что он собирается предпринять?.. Один из людей Бательи как-то назвал Таннера по-другому — как это звучало?
«Стервятник»!
«…Не принадлежит к друзьям итальянцев… будьте осторожны… защищать себя…»
Как? От кого? Он ничего не рассказывал Таннеру. Почему он должен?..
Он, Джой Кардоне, не имеет отношения к синдикату; он не имеет отношения к семье. Что он-то может знать?