На этот раз "мы позабавлены".
Быть богом, быть человеком
Александр Сокуров показал свой фильм "Солнце" в Москве. Теперь картина представит Россию на конкурсе Берлинского фестиваля
В ряду интересных чудовищ ХХ века, жизнь которых воскресил своей фантазией Сокуров, японский император Хирохито оказался, пожалуй, самым сложным и таинственным. Два часа искушенные зрители премьеры, не шевелясь и не болтая вздор, созерцали последние дни "живого бога" - маленького человека с жесткими чертами лица, переживающего в глубинах загадочного своего существа трагическое поражение. Два часа пред нами живет явление далекой непостижимой культуры - замкнутой, церемонной, великолепной, игрушечной, благородной, бесконечно странной, бесконечно чуждой - и притягательной. Япония Сокурова - это Япония духа, сотворившего одинокое чудо необычайной самодостаточной игры на маленьком острове, на который в час роковой пришла великая война и большой чужой мир.
Император впервые в жизни вынужден поменять распорядок дня, где после военного совещания неумолимо следуют "научные занятия", где письмо сыну следует начинать стихотворением о цветущей сакуре, где регламентировано и упорядочено каждое движение "божества", где только обильный пот на лице военного министра свидетельствует о национальной катастрофе… И вот в императорском садике расхаживают огромные веселые ребята-американцы. "А где тут император? Вот этот?" - и громкий хохот. - И что, вот такие управляют миром?"
Осторожно и сокрушенно поглядывая из автомобиля на свою разрушенную столицу, Император едет навстречу судьбе. Сегодня его рок плечист, высок и крепок и называется он - генерал Макартур…
Фильм "Солнце" совершенен настолько, насколько это возможно сегодня в таком несовершенном виде искусства, как кино. Ни лишнего слова, ни зряшного кадра, ни длиннот, ни пафоса: кажется, будто действие длится ровно так и столько, сколько предполагают законы гармонии. Фильм необычайно красив - с помощью особой технологии блики света уярчены, а краски чуть приглушены, но с сохранением множества оттенков, так что создается поразительный эффект, как от благородной старинной живописи - например, фламандской. Упрямый Сокуров никогда не соглашался считать слово "духовность" ругательным, но и технология для него не жупел; собственно говоря, и "духовность" - это высочайшая интеллектуально-нравственная технология. А потому русский фильм о японском императоре получился прекрасным во всех отношениях - не набор красивеньких картинок, наброшенных на дешевый сюжетец, и не развязная голая идея, но гармоничное соединение и духовности, и технологии. Без сомнения, это посмотрят во всем мире. Очень уж хорош сам "перекресток" - Восток и Запад, азиатская замкнутость и глобальная открытость, изысканная и опасная духовная игра - и практичное, добропорядочное здравомыслие. И, конечно, притягательна тайна личности Императора - не выговоренная по пустому, а предъявленная внимательному зрителю для понимания.
Иссей Огата (Император) почти два часа на экране. Невозмутимое, непроницаемое лицо. Жесткие носогубные складки, напряженные черные глаза, оттопыренные губы все время шевелятся, точно Император говорит сам себе неведомый монолог. Скрипят пуговицы военного мундира, пролезая в петли, сверкают шпоры. Император изучает интересного моллюска во время научных занятий, легкими движениями кисти покрывает иероглифами бумагу (и мы понимаем, что никогда не поймем, как слова "Дорогой сын, хочу рассказать тебе о нашем поражении…" превращаются в затейливую вязь таинственных закорючек), отделывается цитатой из стихотворения своего отца-императора от страшных известий на военном совете… Что это? Кто этот человек? Он умен или безумен? Хитер или простодушен? Понимает что-нибудь или живет в замкнутом, аутичном мире? Генералу Макартуру (Роберт Доусон) хватило нескольких минут разговора с Императором, чтобы произвести приговор "главный военный преступник - невменяем". Но это поначалу. Постепенно бравый генерал начинает испытывать сложную смесь эмоций - тут и отчуждение, и попытка понимания, и уважение, и странное необъяснимое сочувствие.
Масштаб восприятия Императора все время меняется - величественный дома, он оказывается крошечным и смешным, когда на него набрасываются лихие американские папарацци с криками: "Чарли! Встань туда, Чарли!"; действительно, тут в "живом божестве" обнаруживается сходство со злосчастным бродягой Чаплина. Когда Император, перенесясь из родного японского пространства в европейское, в резиденцию Макартура, прикуривает гаванскую сигару от сигары победителя, в снисходительно-добродушный взгляд генерала вдруг впиваются умные, злые, подозрительные глаза вечного врага. А в сцене свидания с женой-императрицей - перед нами трогательный, живой человек, скованный тысячами надуманных условностей… Кто же он такой, этот загадочный японский "бог", отказавшийся быть богом?
Нет, перед нами не божественная комедия, а человеческая трагедия. Трагедия полного и окончательного одиночества. Трагедия благородного, необычайного существа, живущего в замкнутом фантастическом мире, и с миром обыкновенным у него нет никаких, ни малейших связей. Когда Император представляет себе бомбардировку Токио, он воображает дивной красоты картину, где под толщей воды расцветают огненные цветы, а проворные хищные рыбы, похожие очертаниями на самолеты, роняют головастиков-детенышей на сказочный ландшафт. Он так и живет - внутри "японской сказки". Живет, подавляя в себе все человеческое - страхи, сомнения, страдания, чувства, мечты, - ради олицетворения возвышенной и отвлеченной идеи абсолютной национальной самодостаточности, которая враз может обернуться зверством, преступлением, катастрофой. Лишь в финале картины мы понимаем, что Император не безумен - просто он потерял веру в себя как в бога, устал подавлять свою растерянность, свою тоску и отчаяние внутри своего невероятного, церемонного "японского театра". Но никогда это лицо не дрогнет и не выдаст настоящих чувств. Роль Императора - главная роль. "Что стало с юношей, который записывал мое обращение к народу, где я отказываюсь от божественного происхождения?" - "Ваше Величество, согласно традиции, он покончил с собой". - "Надеюсь, вы удерживали его?" - "Нет".
Предельная достоверность бытовых деталей, великолепно исполненные маленькие роли, красота и точность костюмов, тщательная отделка диалогов, полное отсутствие нарочитости, надуманных эффектов в монтаже - все свидетельствует о сохранности высокой кинематографической культуры Отечества. Сокуров, разумеется, здесь вождь, но вождь огромного и слаженного коллектива (невозможно не поблагодарить за доставленный эстетический восторг сценариста Юрия Арабова, художника Юрия Купера, художника по костюмам Лидию Крюкову, продюсера и композитора картины Андрея Сигле, продюсеров Игоря Каленова и Марко Мюллера и многих, многих других).
Как и в "Тельце", Сокуров является и режиссером, и оператором своей картины. Прямо скажем, присутствие этого человека в нашем кино многое расставляет по местам - становится понятно, что такое кое-какая работа и небольшие способности, а что такое - настоящий дар и подлинный труд. Сейчас "Солнце" едет на конкурс Берлинского фестиваля. Бог в помощь.
Кино великое и маленькое
Фестиваль архивного кино подтвердил: кино отбирает у жизни и силу, и аромат; зато оно их надежно консервирует
Старинные женщины, с их короткими ножками и аппетитными попками, ласковые, мерцающие и таинственные; старинные мужчины, с их вкрадчивыми взглядами, ловкие и неотразимые - на все это можно было любоваться и не будучи киноманом. Программа девятого фестиваля архивного кино в Белых столбах удовлетворила бы вкус многих ценителей киноантиквариата.
Всякому образованному человеку ясно, что, к примеру, бессловесная картина по сценарию знаменитого драматурга, нобелевского лауреата Сэмюэля Беккета с Бастером Китоном, звездой немого кино, в главной роли (1965 год, 21 минута, режиссер Алан Шнейдер) - это ценность. Но лишь просмотр фильма, который так и называется - "Фильм", убеждает в неординарной силе воздействия бескомпромиссного пессимизма Беккета и фатального гения Китона. Весь "Фильм" мы видим одну спину и руки старичка-героя - он крадется, прячется, избегает отражений, будь то зеркала, стекла или глаза людей и животных; ведь отразиться - значит познать самого себя, после чего возможна только смерть. И все-таки в финале картины "кто-то" (камера, режиссер и все зрители всех времен) огибает спину героя, чтобы взглянуть ему в лицо. Тут-то мы и видим потрясающий глаз Бастера Китона, пульсирующий ужасом самопознания:
Да, кино отбирает у жизни и силу, и аромат; зато оно их надежно консервирует. И вот, пожалуйста, забавляйся плясками великих танцоров по имени Джинджер и Фред ("Цилиндр", 1935 г.) или явлением юного бога-зверя, прекрасного чудовища - Марлона Брандо ("Дикарь", 1953 г.). Ничего подобного в нашем мире больше нет. Но чего нет в мире, то есть в Госфильмофонде.
Фестиваль архивного кино собирает профессиональную публику - киноведов, кинокритиков. В этом году они были зверски простужены и кашляли в темноте, как волки. Когда нынешний директор Госфильмофонда Николай Бородачев поднял изобретенный (им?) флаг Госфильмофонда и предложил послушать новоиспеченный гимн Госфильмофонда, в зале воцарилась атмосфера насмешливого недоумения. А когда прибывший на открытие Никита Михалков стал рассуждать о ценности прошлого культуры - недоумение сменилось холодным отчуждением. Многие в киноведческом сообществе считают именно Михалкова ответственным за нынешнее разорение тонкого культурного слоя нашей кинематографии (судьба "Музея кино" и т.д.).
На открытии был показан новый фильм режиссера Галины Долматовской "В.С. Возлюбленная солдата" - об актрисе Валентине Серовой, возлюбленной Константина Симонова. Богатый изобразительным материалом, который дает увидеть во всех деталях динамику старения знаменитого лица, фильм держит строгую пафосно-идиллическую интонацию. Ничего лишнего, никаких компрометирующих подробностей. Точно так же поступает и режиссер Роман Ширман в картине "Опасно свободный человек", рассказывая о Сергее Параджанове. Такое впечатление, что режиссеры боятся за своих возлюбленных героев - не омрачит ли их светлый облик грамм-другой правды о них?
Совсем иной уровень неигрового бесстрашия показал режиссер Иван Твердовский в фильме "Сороковые. Большие игры маленьких людей". Это незаурядное произведение сделано умной и твердой рукой. Огромная историческая панорама обыкновенной жизни людей в эпоху величайшего ожесточения ХХ века виртуозно собрана из хроник и озвучена мелодиями сороковых годов и цитатами из классиков (Моцарт, Гайдн), создающими жестоко-парадоксальный эффект. Маленькие люди, в упоении своей воинственности, уничтожают сами себя, сражаются сами с собой, чтобы в редкую минуту успокоения опять и опять восстанавливать свое маленькое хозяйство; масштабы их игр так непостижимы уму, что напрашивается вопрос: "Вы думаете, они сами играют? А не играет ли этими людьми кто-то совсем другой?" Кстати, сценарист фильма - Владимир Дмитриев, киновед-энтузиаст и художественный руководитель фестиваля - убежденный сторонник отсутствия слов в неигровом кино. Не знаю, не уверена - здесь, в этой картине, сработало, но вряд ли эта задачка решается в общем виде.
Программа "60 лет Великой Победы" стремилась демонстрировать художественное освоение военной темы с разных точек зрения - и с нашей, и с "союзнической", и все-таки осталось ощущение, что некий главный фильм о Второй мировой еще не был снят. И не был снят он потому, что нет пока художника, который мог бы добраться до абсолютной точки зрения на историю - все бывшие и нынешние точки относительны, слишком зависимы от плена времени и господствующей идеологии. Представьте себе, что к нам прилетели марсиане, а все кино пропало, остался только "Малахов курган" Зархи/Хейфица (1944 год). Сколько часов вы будете объяснять марсианам, что происходит в картине и как это понять, - страшно представить.
А потому самое сильное впечатление на меня произвели не монументальные кинополотна, а маленькие актерские пробы к кинофильму "Спутники" ("Ленфильм", 1947 - 1948 гг.) - все, что осталось от незавершенной картины. Минуты две длится пребывание на экране Серафимы Бирман в роли военного врача. Бирман (Ефросинья в "Иване Грозном" Эйзенштейна, кто забыл) - уже в возрасте, некрасивая, странная - ничего вроде бы и не делает. Сначала сидит одна и тихо напевает, потом объясняет девчонке-ученице, где хранится хирургический инструмент. И до больной остроты ясно, что эта женщина не хозяйка, а странница, что она абсолютно одна, всему чужда, одарена свыше, на грани безумия, но вечно предана долгу. Это невероятно, но я это видела.
Помянули на фестивале архивного кино подборкой фильмов и тихим киноманским словом столетие русской революции 1905 года и пятидесятилетие киношного чудовища Годзиллы. Совпадение интересное. Русская революция, конечно, по степени ужасности своей может сравниться с корявой японской гадиной, которую отчего-то упорно именуют в мужском роде, когда всякому здравомыслящему человеку ясно, что Годзилла, как Россия и революция, - "она".
В программе "Великие столетия" фигурировали: Генри Фонда (таких артистов теперь в Америке не делают), автор "Аталанты", рано умерший режиссер-строптивец Жан Виго, Грета Гарбо и другие. Надо сказать, дефекты внешности Гарбо (широкие плечи, плоская грудь, большая нога, резкость очертания верхней губы) все заметнее - и все яснее, что это ничего не значит. А значит, и немало, - чудесный, фантастический туман, льющийся из ее глаз прямо в ваши, если вы, конечно, очарованный странник, настоящий путешественник по временам и нравам, который извлекает крупицы драгоценных металлов мечты из всякого кино - и великого, и маленького.
Одни, без ангелов
Не случайно герои уходящего года оказались созвучны народным чаяниям: определяющий фактор современности - массовое сознание. Тот тип культуры, когда избранные творили, а профаны внимали, уходит в прошлое
Как-то попробовала претерпеть известную телепередачу, где зрители сами выбирают себе будущих кумиров. (Я частенько слышу: "вы этого не читайте, это не для вас", "вы этого не смотрите, это так… для людей". Но пока в программе телепередач, рекламе кино и афишах театров я не найду слов "можно смотреть всем, кроме Москвиной", буду читать и смотреть!). Среди лидеров оказалась певица с хриплым грубым голосом, вульгарными манерами, блинообразным лицом и каким-то бульканьем вместо речи. За нее голосовали, ее, такую, хотели. За Марию Каллас, однако, в свое время не голосовал никто. Она просто появилась, снизошла к публике - и мир замер в трепете и восторге. Но избранность сменилась выборностью, и раз уж мы сами зажигаем себе звезды, Создателю ни к чему трудиться посылать нам героев и гениев.
Донашиваем старое
В 2004 году к нам никто не снизошел, ни в какой области. Мы, как говорится, донашивали старое, топоча по проторенной дорожке. И президента выбрали того же самого, и не мечтая устроить хоть бы видимость борьбы и конкуренции, и даже председатель Союза кинематографистов Никита Михалков остался на своем посту, бессменный лидер бессмысленного Союза. Президент по-прежнему имеет вид человека, который что-то знает, но никому не скажет. Михалков, наоборот, всегда говорит все, что знает, а знает он одно: интересы Отечества, кинематографа и его семьи от века слиты в священный тройственный союз. Посягают на этот союз исключительно бесы (которые, я думаю, давненько заморочили Никиту Сергеевича, только они не снаружи, как думает он, а, как положено, внутри).
Куда более здоровый образ жизни ведет его старший брат. Случайно мне попалась на глаза передача "Едим дома". В ней жена Андрона Михалкова-Кончаловского, Юлия Высоцкая, рассказывает об извилистых путях приготовления вкусной домашней пищи. На глазах зрителя, отчаянно хлопоча и мечась по кухне, Юлия, блистая женскими добродетелями, приготовила на завтрак три блюда - сложный салат с козьим сыром, таллиотелли, оладьи. Я думала - сейчас придет семья, рассядется за столом. Мещанские грезы! У дворян и жизнь дворянская. На кухню пришел Кончаловский и съел все сам и один. Счастливая жена стояла рядом и благоговейно следила за равномерными движениями неумолимых фамильных челюстей.
Константинополь будет наш!
В ходе современного "русского спектакля", конечно, попадаются способные артисты - но и они знакомы до слез. Глубокой ночью на одном из локальных питерских каналов мною был обнаружен Владимир Жириновский. Он вдохновенно рассказывал о будущем России - оказывается, международное еврейство, считая, что Израиль обречен, а у Америки нет будущего, запланировало лет через 30 - 40 создать на территории России новое еврейское государство. Разумеется, процветающее - что у евреев может не получиться-то. Думаю, Жириновскому следовало бы вести авторскую программу типа "Спокойной ночи, малыши" - для тех, кто интересуется геополитикой. Правда, сны после этого будут сниться болезненно-яркие, с причудами и безумствами, под стать неподражаемым речам лидера ЛДПР, ну и ладно. Владимир Вольфович, ваши петербургские избиратели поручили мне спросить: а когда Константинополь будет наш? Мы заждались тут уже.
Частная жизнь может, если повезет, доставлять радости. В общественную лучше не заглядывать. Сунешься в новости - а там рапортуют: премия "Национальная гордость России", по результатам голосования читателей газеты "Аргументы и факты", присуждена губернатору Санкт-Петербурга Валентине Матвиенко "за выдающееся укрепление региона". Вы хихикаете, потому что вы не из Петербурга. А нам, жителям укрепленного региона, надо думать - как же теперь жить-то, на одной земле с воплощенной гордостью России, в каком материале увековечивать ее слова и дела, на какой из центральных площадей подыскивать место для памятника…