Они оба ничего не умеют. Что они станут делать друг с другом? Вот если бы чему-то он уже успел научиться с другой… а он только и умеет, что целовать и трогать женские грудки. Но, может быть, с этого стоит начать, а дальше само собой как-то пойдет? Но где им встретиться-то наедине?!
– В самом деле, если Ники придет в театр и посетит Кшесинскую, это будет выглядеть нелепо, – послышался холодный голос Сергея, и Ники понял, что невольно задал последний вопрос вслух.
– Театр театру рознь, – с лукавым и вместе с тем почтительным (ведь он спорил с великим князем!) выражением возразил Евгений Волков. – В Большой не слишком-то находишься, ваша правда, там чрезмерно шумно и многолюдно. А вот в Красносельский…
– В Красносельский! – радостно воскликнул Ники. – Ты прав, голубчик Волков! А я-то горевал, что впереди сборы и я ее не увижу! Наоборот, радоваться надо!
* * *В Красном Селе, расположенном в двадцати четырех верстах от Санкт-Петербурга по Балтийской железной дороге, издавна проводились летние лагерные сборы для практической стрельбы и маневров. В шестидесятые годы там был построен деревянный театр для развлечения офицеров. В течение июля и первой половины августа давали спектакли два раза в неделю. Ставилась какая-нибудь веселая пьеса и балетный дивертисмент.
После окончания театрального училища Матильда Кшесинская была зачислена в балетную труппу Императорских театров и должна была принимать участие в красносельских спектаклях.
Маля ждала этого с нетерпением. Несколько мимолетных встреч с Ники на улице были приятны и милы, но не более. Шестого мая, в день его рождения, она убрала всю свою комнату маленькими флажками. Это было по-ребячески, но в этот день весь город был убран флагами – а так она чувствовала себя ближе к Ники. Однако к вечеру ее воодушевление прошло. Тот день, когда они сидели рядом и смотрели друг на друга пламенными глазами, безвозвратно уходил в прошлое. А она-то возомнила… а другие-то думали… И уже пошли сплетни, хотя между ней и Ники еще ничего не случилось. Как будто она не окончила училище с первой наградой и не получила в подарок полное собрание сочинений Лермонтова! Как будто она была самая дурная ученица, которой протежирует сам наследник! Но он не протежировал ей, он и не думал о ней…
В иные дни Маля была безутешна, и только мечты о красносельских выступлениях воодушевляли ее. Таня Николаева, подруга Евгения Волкова, обмолвилась как-то, что, по старому обычаю, государь и великие князья приходят на сцену во время антракта перед балетным дивертисментом и разговаривают с артистами. При этом она очень загадочно подмигнула Мале, но у той достало гордости не броситься с расспросами, что это значит. Она просто ждала… и дождалась!
Ники появился в театре, и только в первый день. Мало того, на всех представлениях он приходил на сцену и разговаривал с Малей. Кругом толпился народ, наследник престола никогда не оставался в одиночестве, да и в общей уборной на втором этаже непременно кто-то был (в первом сезоне Мале не назначили ни одного сольного выступления, а значит, отдельной уборной ей еще не полагалось), и разговор, конечно, мог носить только общий характер. Но девушке все равно казалось, что Ники интересно все, что она рассказывает. Между ними словно шел и еще один разговор – беззвучный, никому, кроме них, не понятный и не слышимый. Например, Ники спросил, какова была самая первая роль Мали.
– Это было еще до поступления в училище, – улыбнулась она. – В балете «Конек-Горбунок» я появлялась в картине подводного царства, и роль моя заключалась в том, что я должна была вынуть кольцо из пасти кита. Кольцо я получала до начала спектакля, сама клала его заранее в пасть кита, а потом уже вынимала его во время действия. Хотя это было в конце балета, я все-таки приходила за час до начала представления, боясь опоздать и не получить кольцо и парик.
– Это очень интересно! – воскликнул Ники. – Я люблю вас слушать. Расскажите что-нибудь еще, вы так чудесно рассказываете.
Совсем другие слова беззвучно слетали с его уст, совсем другое говорили его чудесные глаза. Совсем другое отвечала ему Маля, и этот волнующий диалог не переставал повторяться изо дня в день:
«Я здесь ради тебя, ты знаешь ли это? – Знаю, знаю! – Я счастлив видеть тебя. – И я счастлива тебя видеть. – Я тоскую по тебе. – Я тоже. – Ах, как я мечтал бы оказаться рядом с тобой, но чтобы никого больше вокруг нас не было! – И я тоже хочу этого всем сердцем!»
Маля с упоением вела игру взглядов, но при этом даже самой себе не признавалась в том, что немного разочарована. Отчего он так робок? Конечно, кругом много народу, он может удовольствоваться только тем, чтобы при встрече и прощании, поцеловав ей руку, слегка пожать пальчики при этом. Но ведь, если он хочет остаться с ней наедине, можно что-нибудь придумать!
Как-то раз Евгений Волков, понаблюдав эти переглядки, шепотом выругался, а потом, перехватив за кулисами Таню Николаеву, сказал ей:
– Ты не можешь выполнить мою просьбу?
– Какую? – с готовностью спросила его подруга.
– Скажи Всеволожскому, что он старый дурак!
– О боже! – Таня споткнулась. – Ты с ума сошел! Он меня мгновенно выгонит!
– Хорошо, – мрачно проговорил Волков. – Я ему сам скажу.
Через три минуты он уже отыскал директора Императорских театров и с приятной улыбкой отвел его в сторонку.
Через час танцовщице Кшесинской объявили, что в завтрашнем спектакле ей придется исполнять сольный танец – все то же очаровательное па-де-де из «Тщетной предосторожности», – а потому на завтра ей будет выделена отдельная уборная в первом этаже с окнами, выходящими в сад.
На следующий день задолго до начала спектакля Маля уже сидела в своей уборной, чтобы заранее причесаться и одеться, и вскоре увидела, как к ней по дорожке идут великие князья Сергей и Александр Михайловичи, гусар Волков, брат цесаревича Георгий Александрович, а главное – сам Ники.
Какое-то время длился общий разговор, пили чай, а потом Волков напомнил великим князьям, что они должны отправиться встретить императора. Молодые люди поднялись. Мале показалось, что красивое лицо Сергея Михайловича необычайно мрачно, но до Сергея и до его лица ей не было никакого дела. Для нее существовал только Ники.
Господа ушли.
– В это окно дует, – вдруг сказал Ники. – Я его закрою.
Мале не дуло, но она кивнула. Сердце заколотилось с неистовой силой, особенно когда она увидела, что Ники не только закрыл окно, но и задернул штору.
– Запирается ли эта дверь? – спросил он, не глядя на Малю.
Она повернула ключ и стала перед дверью, опустив глаза.
– Сядь здесь, – серьезно сказал Ники, опускаясь на маленький диванчик.
Маля села, вся дрожа.
Театр, где готовилось представление, был полон звуков и шумов. За дверью кто-то пробегал, кто-то кричал, что-то с грохотом тащили…
«Лучше бы мы пошли в лес, – подумала Маля. – Как тогда с Макферсоном. Ах, почему я не догадалась пригласить его по грибы! И если бы он начал раздевать меня, я бы… я бы не воспротивилась! В лесу было так тихо, а здесь постоянно кто-то шумит!»
Впрочем, судя по сосредоточенному лицу Ники, не похоже было, что ему мешает шум.
Он держал Малю за руку и смотрел на ее грудь. От волнения нежные полушария резко опускались и поднимались в вырезе корсажа, а на шее билась тоненькая жилка. Внезапно Ники потянулся к девушке и припал губами к ее шее.
Маля ахнула и замерла. Он присосался губами к нежной коже до сладкой боли, которая заставила ее задрожать.
«У меня будет синяк! – подумала она испуганно и тут же мысленно махнула рукой: – А, все равно! Замажу гримом!»
Губы Ники скользнули вверх, к подбородку, и наконец добрались до ее пересохших от волнения губ.
– Ты хочешь пить? – пробормотал он как во сне.
Маля как во сне покачала головой.
– Ты хочешь целоваться? – Голос у него был суров и наивен сразу.
– Да! – выдохнула Маля в его губы, и те приоткрылись, скользя по ее губам. Ники взялся обеими руками за ее щеки и принялся целовать неторопливо и легко, как бы знакомясь.
Маля сидела, упершись руками в диван, вся воплотившись сейчас в свои губы. Ей хотелось обнять Ники, но она никак не решалась. И только осмелилась вскинуть руки, как он покачал головой и прошептал, не прерывая поцелуя:
– Нет. Сиди так.
Маля замерла, потому что ощутила его руки на своей груди.
Ее платье было скроено так, что все застежки и ленты находились на груди. Она чувствовала пальцы Ники, которые все это развязывали и расстегивали, а потом ощутила их на своей обнажившейся груди. Он гладил ее соски, и Маля застонала, испуганная ощущениями, которые вдруг начали пробуждаться в теле. Ее снова начала бить дрожь, а когда рука Ники начала приподнимать юбки, она вскрикнула.
– Я хочу посмотреть на твои ноги, – шепнул он. – Хочу их потрогать, понимаешь? Хочу потрогать у тебя между ногами. Хочу узнать, что там. Можно?
Маля слабо кивнула, и осмелевшие руки Ники резко вздернули ее юбки.
– Черт! – тут же прошептал он разочарованно. – Да ведь ты уже в трико!
Ох, Маля совершенно забыла, что она уже вполне одета для спектакля! То есть была вполне одета, а сейчас лишь наполовину.
– Я сниму трико, – прошептала она. – Если ты хочешь, я сниму!
– Нет, – резко выдохнул он. – Это долго. Кто-нибудь притащится. Иди сюда!
Он резко вздернул ее с диванчика и, подхватив, посадил на край стола. Сильным движением раздвинул ноги, смял пышные юбки и встал вплотную. Прижался к ней и принялся тереться о ее бедра своими. Маля ощущала, как что-то твердое вжималось в ее прикрытое трико лоно, и от этих движений оно наполнялось влагой нетерпения. Желание охватило ее – совершенно неизведанное, томительное, неодолимое чувство…
А бедра Ники становились все более твердыми. Казалось, в нее тычется палка.
«Бросить палку… – пронеслось невнятное воспоминание. – Так вот что это такое!»
Блаженство подступило вдруг, скрутило тело сладостной судорогой – и медленно отпустило.
Маля открыла глаза и увидела бледное, покрытое испариной лицо Ники. Он покачал головой, улыбнулся.
– Это не совсем то, но очень хорошо, очень сладко, – прошептал Ники. – А тебе?
Она слабо кивнула, все еще ловя эхо наслаждения, которое блуждало между ее раздвинутыми ногами.
– О боже! – вдруг воскликнул Ники негромко. – Сюда идет отец! Я слышу его голос за окном! Он не должен меня видеть!
Он чуть раздвинул шторы и подождал секунду, а потом отодвинул их и распахнул окно. Мгновение – и перескочил через подоконник на улицу.
Обернулся с выражением напроказившего мальчишки:
– Я хочу твою фотографическую карточку. У тебя есть? Передай мне с Волковым! Увидимся, когда вернусь! Слышишь? Я вернусь!
Маля растерянно кивнула. Почему он вдруг заговорил о карточке? А у нее совершенно нет ничего приличного! Она так ужасно выглядела на своей последней карточке! Ну ничего, она снимется быстро, быстро…
Вдруг воспоминание о только что испытанном блаженстве ударило, как солнце – в глаза. Ощущение счастья было почти невыносимым!
Стук в дверь заставил ее испуганно подскочить.
– Мадемуазель Кшесинская, здесь государь, он ищет наследника, – послышался встревоженный голос Волкова.
Маля торопливо повернула ключ:
– Его здесь нет.
– Его здесь уже нет, – хмыкнул Волков, цепким взглядом окинув ее туалет. – И где он? В окошко выпрыгнул?
Маля кивнула, еле удерживаясь от поистине гомерического смеха.
А Волков не собирался сдерживаться: он расхохотался во весь голос и тоже выскочил в окно, совершенно как Ники.
Побежал было по дорожке, но обернулся:
– Эй, приведите себя в порядок, вы совершенно растерзаны! И вот здесь, вот здесь прикройтесь! – Он ткнул пальцем в шею и исчез за поворотом дорожки.
Маля кинулась к зеркалу, с восторгом и ужасом отыскивая на шее след пламенного поцелуя. Она едва успела застегнуться и завязать ленточки на корсаже, как дверь снова распахнулась.
На пороге стоял государь.
Маля нырнула в реверансе, с ужасом думая о том, что шею так и не прикрыла и алый след виден всякому глазу.
Нет, лучше не подниматься!
Она так и оставалась полусклоненной, чувствуя спиной тяжелый взгляд императора.
– Моего сына здесь нет? – спросил он, и Маля, не разгибаясь, покачала головой.
– Что ж вы тут делали? – спросил он вдруг насмешливо. – Небось вовсю кокетничали?
И хлопнул дверью, уходя, но Маля осмелилась разогнуться, только когда его тяжелые шаги совсем стихли.
Кокетничали! Ах, если бы он только знал!
В те дни всякий желающий мог бы прочесть в дневнике Ники:
«10 июля, вторник: был в театре, ходил на сцену.
17 июля, вторник: Кшесинская 2-я мне положительно очень нравится.
30 июля, понедельник: Разговаривал с маленькой Кшесинской через окно.
31 июля, вторник: После закуски в последний раз заехал в милый Красносельский театр. Простился с Кшесинской.
1 августа, среда: В 12 часов было освящение штандартов. Стояние у театра дразнило воспоминания».
Вот что он писал тогда, в те чудные летние дни, накануне отъезда в кругосветное путешествие.
Убирая тетрадь в ящик стола, он вдруг вытащил прошлые свои дневники, те, которые вел двумя годами раньше, и от нечего делать перелистал.
«18 января 1889 года, Санкт-Петербург.
На катке еле-еле выгребали против ветра. После чаю поехали с Папа на Варшавскую станцию в мундирах. Встретили дядю Louis, Эрни и Аликс [12]. Она очень выросла и похорошела…
19 января.
Не знаю, чем объяснить, но на меня нашло какое-то странное настроение, не то грустно, не то весело!
22 января.
Обедали с фамилией и Гессенскими. Аликс сидела напротив меня…
30 января.
На катке очень возились с тетей Эллой и Аликс. После закуски поехали с Папа и Мама в «Микадо», где очень веселились и смеялись.
3 февраля.
Съезжали с гор с тетей Эллой и Аликс. После чаю она пришла к нам, показывали свои комнаты.
14 февраля.
Был в очень возбужденном состоянии духа, не знаю уж, по какой причине…»
Ники вздохнул, вспомнив свои мечты об Аликс, мечты, которым так и суждено, наверное, остаться несбыточными, и закрыл было тетрадку, но из нее выпал листок. Это было письмо от Елизаветы Федоровны, «тети Эллы», сестры Аликс:
«Дорогой Ники, я целый день все думала и думала о нашем разговоре, и твоя записочка, которую я только что получила, доставила мне такую радость, сердечно благодарю, – конечно, я рассказала Сергею, но никто больше ни слова не узнает. Знаешь, мне говорили, что если человек усердно молится в церкви, которая должна быть освящена, то Бог услышит его молитвы – так вот, я молилась в Иерусалиме и в доме Павла за вас обоих, чтобы вы оказались вместе и любили друг друга, – я написала сегодня Аликс, но мы вчера с тобой долго беседовали и о ней тоже говорили и что ты вспоминаешь с таким восторгом об ее приезде зимой и радости встречи с ней, и спросила, могу ли передать от нее тебе добрые пожелания. Я не осмелилась сказать более ясно, ты сделаешь это когда-нибудь – даст Бог, все пойдет хорошо. С верой и любовью можно многого добиться, и если они у тебя есть, все будет к лучшему.
Множество раз нежно целуем, Сергей и любящая тебя тетушка».
Ники снова вздохнул, вложил письмо между страниц дневника и затолкал тетрадку поглубже.
Нет, лучше о прошлом не вспоминать, до сих пор больно!
Надо думать о настоящем. Настоящее – это Маля. Хотя нет, Маля – это уже тоже прошлое. Потому что он завтра уезжает!
23 октября 1890 года Ники выехал из Гатчины со своим братом, великим князем Георгием Александровичем, в Афины. Среди прочих сопровождал его и Евгений Волков.
Вот что Ники имел в виду, говоря: «Я вернусь!» А Маля узнала о его отъезде, лишь когда он был уже далеко.
Она рыдала, думая, что забыта и брошена, однако она не знала, что Ники непрестанно думал о ней, и только чувство долга удерживало его от того, чтобы разругаться с отцом и не ехать в это дурацкое путешествие.
* * *Так уж повелось, что все русские цесаревичи, начиная от Павла I и до Александра III, завершив курс наук, отправлялись в путешествие по России и Европе. Однако Николаю устроили грандиозное морское и сухопутное турне и по тем землям, где прежде не ступала нога ни одного наследника российского престола.
Как раз в это время было решено основать Великую Сибирскую железную дорогу, поэтому Ники предстояло лично присутствовать при начале ее строительства во Владивостоке и свезти первую тачку грунта для насыпи железнодорожного пути. Кроме этого, он был должен установить личные отношения с царствующими особами государств по маршруту путешествия.
Цесаревича сопровождали руководитель всего турне генерал-майор свиты князь Барятинский (бывший гувернер наследника), а также флигель-адьютант князь Оболенский из лейб-гвардии Конного полка, князь Кочубей, представлявший Кавалергардский Его Высочества полк, и небезызвестный Евгений Волков – от лейб-гвардии Гусарского Его Высочества полка. Для создания книги о путешествии был прикомандирован чиновник Министерства внутренних дел князь Эспер Эсперович Ухтомский.
Первым пунктом на пути числилась Вена, затем – Триест, где наследника ждали три русских корабля (фрегаты «Память Азова», «Владимир Мономах» и канонерская лодка «Запорожец»), а также брат, восемнадцатилетний мичман великий князь Георгий Александрович, который должен был следовать с Ники дальше. Кроме того, в Афинах к ним присоединился кузен, принц греческий Георгий, так что на борту оказалось два Джорджи, русский и греческий, что немало веселило всех, ибо происходила постоянная путаница.