Маля смотрела во все глаза, не зная, что и думать. Она не ожидала такой откровенности, не могла ожидать!
– Ты слышала, что в Петербург приехала Вирджиния Цукки, знаменитая итальянская балерина? – продолжала госпожа Вазем. – Разве отец тебе не говорил? Ведь он будет одним из ее партнеров по сцене. Ее пригласил в антрепризу господин Лентовский, но не сомневаюсь, что Цукки непременно будет танцевать ведущие партии в Большом. Даже в Загородном саду у Лентовского она производит фурор, но ей нужна настоящая большая сцена. Обязательно посмотри на нее, посмотри внимательно, возможно, это вдохнет в тебя новую жизнь. Надеюсь, ты окажешься умнее, чем была я, и сможешь не только любоваться ею, но и многому учиться.
Маля кивнула.
– Екатерина Оттовна, я даже не думала, что вы такая… Ой, спасибо! Я обязательно схожу!
– И вот еще что, – госпожа Вазем тонко улыбнулась. – Балет балетом, но и о романах забывать не следует. Это не такая плохая вещь, можешь мне поверить. Ведь я дважды побывала замужем, а значит, кое в чем знаю толк!
Если бы она могла заглянуть в будущее, то увидела бы, что Матильда Кшесинская самым блистательным образом последует всем ее советам и будет признательна за это всю свою долгую жизнь.
* * *– Ты просто мальчишка, – сказал он, неприязненно глядя в румяное сероглазое лицо с круглыми щеками, чуть тронутыми первым пухом. – Мальчишка, бестолочь и трус. Ты совсем не готов к той роли, которую отвела тебе судьба. Какой ты наследник престола? Ты просто гусар, да и тот не из самых лихих.
– Ничего страшного, – ответил «мальчишка, бестолочь и трус». – Батюшка, хвала Создателю, вон какой здоровяк, он еще лет двадцать, дай бог, проживет. У меня куча времени, чтобы приготовиться. Ну а что касаемо не лихого гусара… Забыл, как меня господа офицеры мертвецким отнесли в барак?
– Да и что? – фыркнул он. – Допиться до чертиков небось дело нехитрое. А с женщинами ты дурак. Вон какие были цыганки, к ним под юбку кто хотел, тот слазил. А ты что делал? Только смотрел под эти юбки.
– А что, завлекательная была картина! – хохотнул чуть сконфуженный «мальчишка». – Они ничего не носят под юбками, никаких панталон. Корсетов не носят. Зато раздеваются быстро: раз – и голенькая. А наши… Это ужас! Ты знаешь, я один раз подсмотрел, как переодевались Ксения и ее учительница гимнастики. Я их сначала когда увидел – они были уже в гимнастических костюмах. Это просто туники ниже колен, ноги голые, руки голые… Панталоны они не снимали, было очень смешно, когда ноги начали задирать. У женщин же штанины не сшиты, оказывается. Ну да, а как иначе делать пи-пи? И вообще, если приходит любовник… немыслимо же: корсет снять, потом надеть… Для этого и придумали штанины не сшивать, а вовсе не только для пи-пи.
– Ну и что ты там разглядел у Ксении и у этой гимнастки?
– Да я на Ксению не больно-то смотрел, сестра, это грех, да ведь она и девчонка еще. А вот гимнастка ладненькая такая. Ноги задирает очень высоко. Один раз там, в прорези, что-то мелькнуло, такое темное… Меня как жаром обдало! Но только раз удалось увидеть. Но она уж больно много трещала про эту свою гимнастику! Не просто там «раз-два-три, наклонитесь влево, вправо, ваше высочество, поднимите руки» и все такое. Она Ксении про какого-то мсье Демени рассказывала, который придумал как-то там особенно мышцы расслаблять и напрягать, и еще про мадам Месендик [7], которая создала гимнастику для женщин. Что-то там про ритм дыхания, связанный с движениями, про то, что все движения должны делаться без остановок между фазами, это, мол, обеспечит правильное кровообращение и не вызовет усталости в мышцах. Я слушать устал! И вот, наконец, Ксении это надоело. Она позвала камер-фрейлину, начали одеваться. Гимнастка сама изловчалась, а Ксении мадемуазель помогала. Ты не поверишь! Я даже не знал, что женщины на себя столько напяливают! Чулки, панталоны… Очень мило ножки в чулочках тугих смотрятся, как ножки балерин в трико! Оказывается, чулки на подвязках держатся, а я, когда был маленький, думал, что девчонки так и носят все время лифчики с резинками, знаешь, какие только на беби надевают, на меня тоже надевали. Я отлично помню! А оказывается, девчонки носят круглые резинки. У Ксении очень красивые были, розовые, а у гимнастки просто коричневые. Скучный цвет, надо носить или красное, или черное, тогда в паху волнительно делается, прямо как жеребеночек начинаешь взбрыкивать! Ну вот… потом надели легонькие такие батистовые сорочки до середины икры. Очень красивые рубашечки – беленькие, с кружевом, лямочки тоненькие… ах, мило! Кружево на самых кончиках грудей топорщится… Ну просто две дуси! Потом девчонок запаковали в корсеты, да еще затянули их. Дышать, наверное, ужасно тяжело, но грудки у гимнастки красиво поднялись и даже у Ксении, хотя там еще подниматься особо нечему… Потом они надели нижние юбки полотняные, с воланами – и все, ножки скрылись. Потом Ксении на корсет еще такую льняную кофточку напялили, я не знал, как она называется. Гимнастка ее не надела, я слышал, как Ксения спросила: «А вы не носите corset cover? Хорошо вам. А меня заставляют!» Потом прикрепили на поясницы такие особенные подушечки – это для турнюров. И еще одну нижнюю юбку, полотняную, такого же цвета, как платье или верхняя юбка. Бедные женщины! Я даже устал смотреть. Они одевались дольше, чем урок шел. Тоска, как им тяжело! Хорошо, что этот разрез на панталонах есть, ну, для мужских надобностей. Чтоб побыстрее можно было постебаться. А то, пока она разденется, так все желание пройдет.
– Постебаться? Какие он слова знает! Желание? Ты способен испытывать желание? А что ж с цыганкой той не попробовал постебаться, как ее звали, Саша? Ух, как она к тебе лезла, помнишь? Только что штаны с тебя не сняла.
– Ты что? Как я мог? Чтобы потом на всех углах трещали: мол, цесаревич оскоромился с какой-то цыганкой?! Хоть ты мне и талдычишь, что я никудышный наследник престола, но все же я свое звание понимаю и честь свою блюду.
– Честь блюдешь? Нет, правда? Расскажи это кому-нибудь другому. Я-то тебя знаю. На самом деле ты стыдишься того, что ничего не умеешь. Боишься, вдруг оплошаешь с женщиной, а она пойдет трезвонить на всех углах, что мужчина, который со своим удилищем не может справиться, – слабак и неудачник. И толку с такого царя не будет, потому что он и с Россией не совладает, как с бабой не совладал.
– Ну да… Ну ты правильно говоришь. Я еще никогда и ни с кем… Я так не могу – в углу притиснуть и юбку задрать, как некоторые из нашего полка. Так у меня не получится. Мне надо долго на женщину смотреть, на ее ножки. Вот почему я в балет ездить люблю. Ах, как меня возбуждают женские ножки! Это просто сойти с ума! Я даже не соображаю, о чем балет, иногда даже музыку не слышу – все на ножки смотрю.
– Ну что ж, не ты один такой. Сам знаешь про своих дедов двоюродных. Оба хороши были, что Константин Николаевич, что Николай Николаевич. Один от Анны Кузнецовой разума лишился, другой от Катеньки Числовой. Слышал небось?
– Еще бы не слышать! В Красносельском театре барельефы и медальоны на стенах, на одном, как рассказывают, выбита головка Числовой – по приказу великого князя Николая Николаевича. А ведь она, говорят, такая стерва! Числову мой дед, государь Александр Николаевич, выгнал из Петербурга за непрестанные скандалы. Правда, потом Папа дозволил ей вернуться, когда на престол вступил. Я смутно помню, даже до меня слухи доходили, мол, сцены ревности и скандалы в семейной жизни Николая Николаевича дело обычное. Ходили даже слухи, будто собственную почту великий князь не мог читать, пока Числова ее не просмотрит и не убедится, что там нет никаких любовных посланий для Николая Николаевича.
– Ну что же, стервы встречаются среди женщин довольно часто. А впрочем, в отличие от Числовой Анна Кузнецова была порядочная женщина, никак не компрометировала Константина Николаевича, жила себе в замечательном доме на Английской набережной, составила ему счастье… Опять же, он мог смотреть на ее ножки сколько угодно… Слышал, наверное, что она для него одного танцевала сцены из его любимых балетов?
– Да… балерины – это вам не цыганки! С балериной я бы, наверное, не прочь, наверное, я бы решился! Или нет?…
Ответной реплики не последовало.
Молодой человек вздохнул и отвернулся. Иногда полезно поговорить самому с собой, глядя в зеркало, но все равно ответов на главные вопросы не получишь…
Но если бы он мог заглянуть в будущее, он узнал бы, что совсем скоро решится-таки, и именно с балериной!
* * *Маля осторожно взяла подсвечник и, прикрывая дрожащий огонек ладонью, вышла из своей комнаты. Другой рукой она придерживала спрятанную под пеньюар длинную узкую банку со стеклянной притертой крышкой.
Весь дом спал. Она прокралась мимо комнаты Юлии и спальни родителей и приблизилась к кабинету отца. Нашарила ручку, повернула, вошла…
– Да… балерины – это вам не цыганки! С балериной я бы, наверное, не прочь, наверное, я бы решился! Или нет?…
Ответной реплики не последовало.
Молодой человек вздохнул и отвернулся. Иногда полезно поговорить самому с собой, глядя в зеркало, но все равно ответов на главные вопросы не получишь…
Но если бы он мог заглянуть в будущее, он узнал бы, что совсем скоро решится-таки, и именно с балериной!
* * *Маля осторожно взяла подсвечник и, прикрывая дрожащий огонек ладонью, вышла из своей комнаты. Другой рукой она придерживала спрятанную под пеньюар длинную узкую банку со стеклянной притертой крышкой.
Весь дом спал. Она прокралась мимо комнаты Юлии и спальни родителей и приблизилась к кабинету отца. Нашарила ручку, повернула, вошла…
Приподняла свечу, оглядываясь. Кажется, то, что ей нужно, стоит на нижней полке шкафа, за стопами старых театральных журналов, обвязанных бечевкой. Она поставила подсвечник и банку на стол и принялась вытаскивать тяжеленные связки. Ага, вот оно! Интересно знать, от кого отец это так тщательно прячет? Может быть, боится, что найдут лакеи?
Она насторожилась. Послышались шаги… Нет, это только кажется.
Маля вытащила из шкафа большую трехлитровую бутыль и бесшумно опустила на пол. Здесь хранился запас спирта. Одно время дети Кшесинских увлекались коллекционированием и заспиртовывали все, что ни попадалось под руку! В конце концов маман, которой осточертело там и сям натыкаться на банки с лягушками, ужами и рыбами, безжизненно болтавшимися в спирту, взбунтовалась и потребовала у отца не потакать пустому детскому баловству.
– Не дом, а кунсткамера! – возмущалась она. – Имейте в виду, свою прислугу я предпочитаю видеть трезвой, а не заспиртованной!
Все так и расхохотались. Смех смехом, а лакеи и кухарка не упускали случая «нечаянно» разбить банку с какой-нибудь земноводной или водяной гадостью и, выбросив ее «насельника», ничтоже сумняшеся выпить содержимое. Еще слава богу, что коллекции содержались в обычном медицинском спирте!
Увлечение коллекционированием давно прошло, но спирт, тщательно припрятанный, так и хранился в доме. И вот теперь он понадобился.
С превеликим трудом размотав укутывавшую бутылочную пробку вощеную бумагу, Маля медленно откупорила сосуд. Потом взяла принесенную банку и попыталась открыть ее. Но крышка прилегала слишком туго и никак не шла. Маля старалась так, что даже руки вспотели, но напрасно. И вдруг банка выскользнула из ее задрожавших рук и с грохотом упала на пол!
Первым чувством было несказанное облегчение: банка не разбилась, а всего лишь закатилась под письменный стол. И тут же Малю бросило в жар от страха – она явственно различила торопливые шаги. Кто-то шел по коридору! Шел сюда, в кабинет!
Она торопливо дунула на свечу, метнулась к оконной портьере и, скользнув за нее, замерла. Может быть, тот, кто сюда идет, ее не заметит?
Дверь открылась. Сквозь плотную ткань портьеры забрезжил свет.
– Хм, ну и запашок, – послышалось бормотанье отца.
Маля вздрогнула и покрылась холодным потом.
– Ого! – воскликнул отец. – Мой спирт! Кажется, у нас намечается пирушка? Но кто намерен попировать? Не тот ли, кто прячется за портьерой?
Маля перестала дышать. Через мгновение портьера отдернулась – и девочка оказалась освещенной светом масляной лампы, которую держал в руках отец.
Увидев дочь, он от неожиданности онемел, а потом расхохотался.
– Так вот кто этот маленький пьяница! – с трудом выговорил Феликс Иванович. – Что это тебя вдруг повело, Маля?
Сердце так стучало, что она не в силах была вымолвить ни слова, и слезы подкатывали к глазам. До чего глупо все вышло!
Вдруг отец перестал хохотать, поставил лампу и обнял девушку.
– Я знаю, – сказал он ласково и таинственно. – Это для той розы, которую дала тебе сегодня Вирджиния?
У Мали так и хлынули слезы.
– Я буду хранить ее вечно, – всхлипывая от счастья, что все выяснилось, что отец не сердится и все понимает, пробормотала она. – Я никогда не забуду этот вечер! Я сделаю все, чтобы танцевать так же!
– Ты будешь танцевать лучше, – сказал отец, целуя ее в лоб.
Маля посмотрела на него в замешательстве. Конечно, отец очень добр, он ее обожает, конечно, но разве можно танцевать лучше Вирджинии Цукки?! Довольно будет хотя бы приблизиться к ней по мастерству. А роза, которую блистательная Вирджиния ей снисходительно подарила, будет для Кшесинской своеобразным маяком.
Если бы она смогла заглянуть в будущее, она увидела бы, что отец окажется прав. Она в самом деле превзойдет Вирджинию, она станет одной из первых балерин России. Сохранить розу навечно не удастся. Банку придется бросить, оставить, как и множество других, куда более ценных вещей, в ее разоренном доме, в ее разоренной стране… Но воспоминания и в самом деле будут жить вечно – и об этой розе, и о многом другом.
Может показаться невероятным, но Екатерина Оттовна Вазем оказалась права. Встреча с Вирджинией Цукки стала воистину судьбоносной. Вообще Маля потом будет диву даваться, как же случилось, что Вирджиния Цукки, эта итальянская дива, приедет в Россию именно в то время, когда юной Матильде Кшесинской нужно будет увидеть другой балет! Какая счастливая случайность!
Но приезд Цукки вовсе не был счастливой случайностью. Михаил Лентовский – петербургский антрепренер, не имевший с балетом практически ничего общего, но прославившийся помпезными постановками, в которых использовались и трагедии, и комедии, и балет, и опера, и цирковые представления, ставил в петербургском Загородном саду «Кинь-Грусть» великолепные сборные представления. Особенно удавались ему феерии по романам Жюля Верна и историко-военные пантомимы. Оформление было роскошным, количество участников – огромным, исполнителей искали по всему свету. Постановки имели невероятный успех.
На сей раз Лентовский готовил феерию «Путешествие на Луну» по роману Верна. Танцы в спектакле ставил балетмейстер Гансен, которого антрепренер за несусветную сумму переманил из Большого театра. Гансен был не слишком доволен подобранными исполнительницами. Ему нужен был совсем другой балет, не тот, к которому привыкли петербуржцы. И вот кто-то рассказал Лентовскому про фантастическую технику итальянки.
Для этого человека не было ничего невозможного, когда он увлекался новой постановкой. Воодушевленный, он немедленно отправился в Париж, чтобы самому увидеть невероятную итальянку. И был поражен не только качеством ее танца, но и драматическим талантом.
Лентовский сразу понял, что появление Цукки на русской сцене произведет такой фурор, какого любители балета не припомнят со времен гастролей Марии Тальони и Фанни Эльслер. И он оказался прав. Вирджиния Цукки потрясла петербуржцев не только трюками и блестящей техникой, но и тем, что она оказалась актрисой, умеющей танцевальными средствами создать художественный образ.
«Путешествие на Луну» с аншлагом шло каждый день. Не только великосветская знать, но даже члены августейшего семейства инкогнито посещали Загородный сад. Двор был настолько полон восторженными слухами, что Вирджиния Цукки получила приглашение танцевать в летнем театре гвардейского корпуса в Красном Селе – а там обычно выступали лучшие танцовщики Санкт-Петербурга, ведь это была одна из самых знаменитых сценических площадок, которую часто удостаивали вниманием императорская семья и высшая знать столицы. Затем с ней заключили контракт на ряд спектаклей в Мариинском театре.
Одни зрители восхищались уникальной техникой балерины, другие – ее редким актерским дарованием. Беда только, что в русском балете не находилось столь же блестящих танцовщиков, чтобы поддерживать ее во время этих рискованных тур-де-форсов!
Маля сходила по Цукки с ума. Балерина произвела на девушку впечатление потрясающее, незабываемое! Маля знала, что Цукки уже пережила возраст, при котором танцовщицы должны покидать сцену: ей было тридцать восемь лет! Она была старше Екатерины Вазем! Но она танцевала – и как танцевала!
Мале казалось, что она впервые начала понимать, как именно надо двигаться на сцене, чтобы иметь право называться артисткой. Ее восхищала мимика актрисы, ее драматический талант. Именно это придавало всем движениям классического танца необычайное очарование, удивительную прелесть движений. У Цукки были необыкновенно выразительные движения рук и изгиб спины, которые Матильда хотела запомнить, жадно следя еще детскими глазами за ее исполнением. Маля сразу ожила, забыла все свои сомнения и поняла, к чему надо стремиться, какой артисткой надо быть. Это был самый достойный образец для подражания, какой только могла пожелать для себя начинающая танцовщица. И теперь юная балерина оттачивала свое мастерство изо всех сил. Ко времени выпуска из училища она вполне владела собой на сцене и могла блеснуть на выпускном экзамене, на котором должна была присутствовать вся царская семья с государем Александром Александровичем во главе.