А я пришел работать в поликлинику, когда про Тоцкий полигон уже начали поговаривать. И вот он намеревался увязать тотальное поражение своих больших и малых суставов с Тоцкими испытаниями.
Дело было дохлое, но тем ему было веселее ко мне приходить.
Я ничем не мог ему помочь.
У него все болело.
Я смотрел на него и молчал, а он кривил губы в обиде на Тоцкий полигон.
Потом однажды вечером я шел после работы мимо местного пруда и видел, как он выгуливал собачку. При этом он, весь малиновый от пива, оживленно жестикулировал, доказывая что-то своему заранее солидарному собеседнику.
Суставы его работали, как у Железного Дровосека, только что сошедшего с конвейера.
И я понял, что пусть приходит дальше. Мне ведь не жалко послушать про Тоцкий полигон и даже интересно.
Холодненькое
Я ненавижу жевательную резинку.
Во-первых, меня раздражает вынужденность жевания, коли эта гадость уже попала в рот. Во-вторых, я насытился ею вполне, пока работал в больнице. Потому что в больнице известно, какая вредность, – как же не жевать резинку с утра, когда у заведующего лечебной физкультурой в шкафу стоят десять литров коньяка.
Помню, один малец меня прямо довел с этой резинкой до исступления. Этот шкет просиживал в ординаторской часами, лет семь или шесть ему было. Потому что его маме некуда было девать шкета, и она брала его с собой на работу. А мама сидела за соседним со мной столом. И шкет едва ли не круглосуточно пропитывался атмосферой дерьма, гепатита, памперсов, костылей и гноеточивых пролежней.
И вот он вдруг как заверещит: «Холодненьким пахнет! Мама, холодненьким пахнет!»
Знаете, какой у меня любимый эпизод в фильме про Жеглова? Когда водитель хлебной машины идет к телефонной будке и хрипит малышу: тихо, пацан.
Тихо, пацан!
Холодненьким пахнет…
Это от маминого коллеги мятной резинкой пахнет, то бишь от меня. Потому что я десять минут назад засандалил из горла двести грамм из лимонадной бутылки с водкой, которую мне подарила благодарная больная.
А он так и вьется вокруг, вприсядку: холодненьким, холодненьким! И мама уже тянет носом. Павлик Морозов заработал. Мысли разбегаются, руки прыгают, паника. И костенеет условный рефлекс.
Конница Бехтерева
Токсовская больница – странное место.
Попадешь и сойдешь с ума.
Пятнадцать человек в палате, и только тот, что на искусственной вентиляции, не бредит. А у прочих сплошная белая горячка да психосоматика.
Так что трахеостома – лучшее средство от неправильных мыслей.
У одного вертолетчика между лопаток вырос пропеллер, и он вылетел из кровати на пол, с гирями на ногах (сломаны были ноги).
Доктор успокоил его галоперидолом, и летун посетовал: «Эх, не долетел до Москвы – пришлось садиться в Витебске».
Его сосед по койке в это время брал Варшаву.
Ходок
Я сильно подозреваю, что Больница Володарского – гиблое место, истребительное лечебно-карательное учреждение. Я не могу утверждать, но первое впечатление составилось именно такое. Однажды я зашел туда в поисках трудоустройства и сразу вышел.
И расположена она в неприятном соседстве: там баня, травматологический пункт, какой-то магазин – короче, все очень страшные места.
И вот я увидел душераздирающую картину.
По ступеням аптеки медленно поднимался каторжанин, временно эту больницу покинувший. Он проделал длинный путь. Он передвигался на костылях, одна его нога была изогнута примерно в коленном суставе, но в обратную сторону, и завязана стопою в тряпочку. Пациент был одет в огородном стиле и страдал запущенной асфальтовой болезнью. На лице его главенствовал фиолетовый цвет. Коленками назад, он поднимался в аптеку подстреленным кузнечиком. Костыли мягко стучали с интервалом в полторы минуты.
Едва он начал протискиваться в двери, аптека взорвалась.
– Вчера! Вчера сидел до одиннадцати! – завопили из-за стекла. – Нельзя входить!
Но он протиснулся, делая вид, что это не ему говорят, а может быть, даже мне.
Побежали за несуществующей охраной. Кузнечик добрался до центра зала и закричал в ответ:
– Меня ребята, ребята послали!
Я сразу ему поверил, что это он не себе, потому что он достал тридцать рублей, сумму немыслимую в данной инкарнации.
Ему быстро дали три бутылочки боярышника и велели не сидеть, а уйти навсегда, иначе боярышника ему больше не отпустят. Понимающе кивая, он взмахнул костылями и двинулся к выходу. Мыслями он был уже не в аптеке.
Вот я о чем думаю: что происходит с теми, кто его послал? Какие они?
Зеркало треснуло
Гинекология.
Доктор вразвалочку колесит по коридору и встречает каталку. На каталке – знакомое лицо.
И доктором овладела задумчивость.
Куда и зачем?
Вроде бы влагалище уже ремонтировали, и совсем недавно.
Ему отвечают:
– Снова! Теперь жопу разрезала!
Любопытство достигает солнечного градуса. Дело было так. Женщине действительно отремонтировали влагалище, и она попросила у медсестры зеркальце, чтобы посмотреть, как там у нее и что.
Какая на это бывает реакция? Естественная. Нет!
Нечего там смотреть.
И зеркальца не дали.
Тогда клиентка, вернувшись в палату, сняла со стены огромное круглое зеркало. Положила его на две табуретки и взгромоздилась толстой жопой.
Ну и…
Неодолимая сила
Мне прочитали отрывки из официального документа, вывешенного в больнице, где я когда-то работал.
Некоторые моменты запомнились. Вообще, марксизм-ленинизм не стоит на месте, ибо все, что развивается, это он и есть.
Первым делом выяснилось существование ВОЗМЕЗДНЫХ услуг.
Так отныне называются услуги платные.
Возмездная будет услуга или безвозмездная зависит от того, ПРОСТАЯ она или СОСТАВНАЯ.
Ну и дальше, как полагается в юридических документах на тему гарантий: администрация, дескать, не отвечает за войну, землетрясение, белую горячку и прочие стихийные вещи.
Наша администрация не несет ответственности в случае НЕОДОЛИМОЙ СИЛЫ.
В надежде на дубль
В далекие детские годы сей говноящик вполне дружелюбно показывал мне мультипликационный фильм «Варежка», донельзя слезодробительный.
И эти рыдательные напоры сменялись печалью.
Конечно, сейчас ориентиры переиначились, и все-таки телезрители упорно продолжают ждать чудес, и не с варежкой, и даже не на кукурузном поле с вертушкой усатого людоеда, а вообще.
Вот пришли к моему отчиму в неврологическое отделение телевизионщики из компании ЛОТ: это Ленинградское Областное Телевидение, ловится только у нас. Ну, там про область и достижения, а в частности про больницу, где отчим вот уже сорок лет служит районным невропатологом. Зверь.
Рапортовать о его мочекислом заведении с безмолвными утками и крякающими старушками. Все лежат, все постигают заключительные страницы неврологии.
И вот одна старенькая санитарка, боготворившая телевизор за то, что многократно возвратился «Мухтар-2», была прямо-таки сама не своя – до того ей хотелось запечатлеться среди остальных.
Она так разволновалась, что обделалась.
И просидела в сортире весь фильм, пока снимали ее пунцовых товарок, сестер-хозяек из узельной, да еще всякую второстепенную сволочь вроде занятых докторов, начмедов, поварих и главврачей.
Не все говно, что светится голубым экраном. Иным оно – несказанное утешение и радость всей жизни, но синяя птица мазнула глянцевым крылом, так как бумага закончилась.
Так она и не попала в кадр и даже в титры. Даже в название.
Маленькая, казалось бы потеря, а вся передача – наверняка насмарку.
Опять будет ложь о человеческом факторе, с которого на самом деле никак не начать медицинские реформы, благо он обделался и заперся на задвижку.
Превосходительство
Представьте, такое событие. У генерала болит зуб. Но в госпитале все должно быть устроено по высшему разряду. Никакого кресла, никакого «сплюньте». Плюющийся генерал? Да это мятеж, Черный Полковник!
Поэтому развернули большую операционную.
Все сверкает, все надраено; врачи и сестры стоят, улыбчивые донельзя. Установлен автоматизированный операционный стол с гуляющим изголовьем, приставлена лесенка. Мониторы, аппарат ИВЛ, инопланетные лекарства. Все с песнями моют руки, ждут генерала.
И генерал является – здоровый, розовощекий, полный как заповедный кабан. Он при регалиях, он в форме, он радостно пожимает руки.
Приготовлен общий наркоз, но он не желателен. Возможны отдаленные осложнения, плохое настроение.
Генерал укладывается на ложе; он шутит, ему проворно осматривают подсохший рот. Ему не больно и не страшно, он мужественный человек.
Приготовлен общий наркоз, но он не желателен. Возможны отдаленные осложнения, плохое настроение.
Генерал укладывается на ложе; он шутит, ему проворно осматривают подсохший рот. Ему не больно и не страшно, он мужественный человек.
Его ждут дела, совещания и многочисленные пинки на летучках. Дикий зверь уже затравлен в лесу под водочку.
Ему делают обезболивающий укол.
Спустя полчаса операционная сестра обеспокоенно замечает:
– А ваш генерал почему-то не дышит.
Генерал умер.
Анафилактический шок. Лидокаин.
Очевидное и вероятное
Короче говоря – роды.
Обстановка не из лучших.
Воды отошли, поперечное положение – пора кесарить.
Приблизились к счастливой маме, вдохнули носом, пищеводом и ниже.
– Откуда? Пять часов вечера! Как от рюмочной, где рюмки величиной с царские кубки!
– Так это… в десять утра…
– А что было в десять утра?
– Ну как же. Муж со смены пришел.
Эпиляция
Женщина, пятидесяти лет.
Ничего радостного, впереди экстирпация матки. Большая и тяжелая операция.
Доктор сочувствует, старается поддержать. Можно ведь и без матки? В пятьдесят лет.
Женщина:
– Доктор! Я ведь буду без сознания? Я ведь буду под наркозом? Выщипайте мне брови!
Свифт
Если кто не знает, то Гулливер был доктором. Вот его универсальный рецепт от всех болезней:
«Микстура из кала и мочи… насильно вливаемая больному йеху в глотку. По моим наблюдениям, лекарство это приносит большую пользу, и в интересах общественного блага я смело рекомендую его моим соотечественникам как превосходное средство от всех недомоганий».
Терапия первичного крика
Больница.
Рассказал мне об этом писатель Клубков, работавший некогда санитаром.
Был у них буфетчик, который все время орал.
По разным причинам.
И вот везут на каталке больного к лифту, и слышно, как буфетчик прямо-таки надрывается.
– В чем дело?
– А это, – ответил лифтер, – ему вчера поставили инфаркт. Так он с утра явился на работу и начал орать, потому что иначе сдохнет.
Панкреатит
– А ну-ка, ну-ка, что вы нам привезли?
– Панкреатит!
Доктор уже идет.
– А ну-ка, посмотрим, что тут за панкреатит…
– А ну-ка встала с каталки и пошла отсюда вон! Ногами!
И пошла, и бормочет:
– Даже помощи медицинской оказать не могут…
Самая соль в том, что доктор был прав. Никакого панкреатита не было.
А была очень ретивая медсестра, которая знала симптомы панкреатита и хотела, чтобы был панкреатит. Ее потом уволили за то, что упустила коляску с больным с пандуса. Больной съехал, перевернулся и встал раком. А она стояла, уперев руки в боки, и хохотала.
Зубы и желчь
Больница.
Один стоматолог на всех.
Длинный-предлинный коридор, ведущий к этому стоматологу. По этому коридору ходили всякие – здоровые и доктора.
Пломбы с прощальным стуком вываливались изо ртов на пол уже на обратном пути, в том же коридоре.
И вот у стоматолога случился холецистит.
Заведующий собрал анестезиологов:
– Такое дело, операция. Кто делает анестезию?
Вся ординаторская, армейским хором, шаг вперед:
– Я!
Соприкосновение физических тел
Пациентка: 59 лет.
Любовник 29 лет.
Это вводная.
Теперь – циничное и, может быть, интересное.
Пациентке предстоит неприятная и тяжелая операция: ампутация матки.
Перед наркозом, слезно:
– Доктор, я вас озолочу! Ну, сделайте так, чтобы его член во что-нибудь потом упирался!
Обязательно, хорошая моя и милая.
Первоначальный наркоз уже сделан.
Анестезиолог, вводя эндотрахеальную трубку и забивая марлю:
– Вот! Вот тебе упор! Вот!
Степановна
Больница. Бабулька с гангреной ноги. И еще санитарка Степановна.
Бабульку готовят к операции, ногу отрежут.
Ко времени «Ч» бабулька, как водится, переменилась и готова пойти в отказ.
Лежит на кровати, в окно церковка видна. Крестится:
– Ох, и зачем я только согласилась? Лучше бы я с ногой померла…
Одновременно подходит санитарка Степановна, взирает на ногу, качает головой, всплескивает руками:
– Ну нога, вот это нога. Как же я ее унесу?
Новый поворот
Да. И пугаться нет причины. Если вы еще мужчины. Вот, новый поворот.
Был у нас в больнице доктор С., добрейший человек. Печальнейший циник с нехорошим юмором.
Но несколько прижимистый, не отнять. Любил разнообразную халяву.
Больница наша находилась – находится? не знаю, в чудо не верится – за городом, а доктор жил в городе и каждый день катался туда-сюда на электричке. Вместе со мной.
И рад был любой возможности сэкономить четыре, что ли, рубля, и уехать как-нибудь бесплатно.
Кто кормит и вообще выручает докторов? Больные. Вот одна больная, которую он систематически отпускал домой в город, и говорит: «Давайте, доктор, я вас подвезу на машине».
Доктор вежливо помялся и сразу согласился.
На выезде из пригорода он вспомнил, что у пациентки эпилептические припадки.
Автомобиль набирал скорость. Доктор С. покрылся холодным потом.
На вираже благодетельница бросила руль. Доктор закрыл глаза и решил, что это все. Он мысленно попрощался с любимой больницей. Потом с женой и дочерью.
– Не бойтесь, доктор, – услышал он. – Я уронила помаду.
Машина кое-как неслась по шоссе.
Первая скрипка
Послала меня матушка в поликлинику забрать больничный, карточку, да печати поставить. К заведующей.
Пришел я, прищурился, оценил очередь – небольшая, но вязкая.
Сел.
Чего-то, думаю, не хватает. Кого-то.
И тут он пришел, он куда-то отходил, с авоськой и сумкой. Лет пятидесяти, с горбом, из хронических балагуров. Он собрался куда-то ехать – не иначе как в санаторий. Разминать и рассасывать горб.
Ослепительный козел.
Присел на диванчик со словами: «А куда спешить-то? Спешить некуда».
Перебрал содержимое сумочки, переложил сосиски, батон, штаны, лимон, рулон бумаги, кофе.
После чего обратился к очереди со стихотворением: «Когда несешь жене цветы – подумай, не козел ли ты?»
И достал, отломил шоколадку.
Свет перед моими глазами померк.
В ожидании чуда
Посетил поликлинику.
В гардеробе самозародилась маленькая ярмарка достижений народного хозяйства. Рыночек. Разные вещицы. Толпятся медсестры, докторши.
Продавщица:
– Стойте, девочки, стойте. Сейчас на вас что-нибудь привезут. Большие трусы… Стойте.
Никто и не уходит.
Ребятам о зверятах
Студенческое, Первый Ленинградский мединститут.
Экзаменуется раба божья Света (Галя, Таня, Наташа – неважно). Экзаменуется на предмет биологии.
Рассказывает про паука.
Довольно толково рассказывает.
Профессор доброжелательно интересуется паучиным желудком. Какое у Светы-Наташи мнение насчет этой проблемы?
Света-Наташа в замешательстве.
Добрый профессор, выводя не то Хор, не то Отл, сам себе отвечает:
– У пауков…
Света-Наташа внимательно следит за движением его ручки. Оценка выведена, подпись поставлена.
– У пауков, – говорит профессор, вручая зачетку, – желудок продолжается в ноги. Вы не находите этот факт весьма замечательным?
Света-Наташа:
– Мне наплевать.
Синдром Сиси
Ударение на последний слог.
Это был сериал такой, «Санта-Барбара». Он и есть, и будет всегда.
И там, в режиме сериала, существовал Сиси, пожилой человек. Он заболел. Его разбил вроде как паралич, и он лежал себе девятьсот серий с приоткрытыми глазами, словно что-то понимал. Оно, окружающее, на его счастье и не требовало глубокого проникновения.
Так что наши доктора, жены которых усиленно все это смотрели, выделили даже синдром Сиси – когда вот так лежат с дуба, не делают ничего и только глядят.
А к тысячной, что ли, серии Сиси вдруг встал и пошел. Он поправился.
И вот я готов был сварить режиссера в каком-нибудь молоке или кислоте, вместе с Сиси.
Потому что приковылял ко мне пациент – мужичок такой, все нормально: рука скрючена, нога загребает, лицо перекошено, глаза оловянные. И задал вопрос:
– Вот мы лечимся, доктор, и лечимся – а когда же мы поправимся?
– Да никогда, – говорю. – С чего вам поправиться? Это совсем никогда не проходит.
– А как же Сиси?
– А что Сиси?
– Так он поправился.
– Ну и что?