И вот наступил день выписки. Я действовал, как положено: раздел до белья, повертел молоточком, поводил из угла в угол, поулыбался на прощание. Посоветовал больше не падать. И отпустил.
И через полчаса обнаружил, что она забыла выписку. Осталась на столе. Дурацкая бумажка-та, ей и не нужная сильно – студентка.
Со мной стали твориться удивительные вещи.
Я понял, что больше ее не увижу. Я сорвал халат, оделся и помчался на станцию, с выпиской в кармане. Почему-то я был уверен, что она поедет не автобусом, а поездом. И действительно, это было так.
Она стояла на перроне и очень удивилась, когда я, запыхавшийся, подбежал. Три остановки бежал. И недоуменно заулыбалась. Я тоже улыбнулся, с церемонным поклоном вручил ей бумажку и пошел прочь. Я знал ее адрес и телефон, по истории болезни, но мы никогда больше не виделись и не разговаривали.
Я не знаю, что это было такое.
Красиво уйти
Был такой фильм про стариков.
Нет, у меня нет никакого желания насмешить читателей очередной историей о половых органах. Ничего тут веселого нет. Хотя отчасти и есть.
Я о том, что достойное умирание есть дар свыше. Я не думаю, что он приобретается. Некоторые ничего и не делают для этого, просто так у них получается само собой. А другие специально бодрятся, хорохорятся, но уходят в малодушном смятении. И никого нельзя за это винить.
Вот лежали на хирургии два деда с отеком мошонки, оба умерли.
С одним было так: лежит он, а тут приходят врачи с обходом, и с ними – начмед. Молоденькая такая, непуганая еще совсем. Дед ожил.
– Доктор! Наконец-то вы пришли! Я так вас ждал… Смотрите, что у меня есть!
Выскочил из-под одеяла, заголился и предъявил два колоссальных страусиных яйца, попутно скоренько излагая всю свою биографию. Молоденькая побледнела, отпрянула:
– Нет, что вы, что вы…
А на другой день, на летучке, спрашивает:
– Почему же это его кардиограмму мне принесли из реанимации?
Реаниматолог развел руками:
– Так все.
Старик поставил точку. Он сделал все, что хотел и что ему оставалось.
Надеюсь, вы поняли, о чем я.
Правда в глаза
Разговор с урологом начинается так:
– Как часто дрочите?
Возмущенное:
– Я вообще не дрочу!
Строгое и назидательное:
– Дрочат ВСЕ.
Куку
Ну, ладно.
Долой грусть-кручину, а вот вам гинекологическая трагедия.
Летняя.
Приходит к моей матушке-доктору мама с крупной дочкой и жалуется, что ребенка изнасиловали. На Смоленском кладбище.
– Ну, расскажите, как было дело…
– Ну, вот иду я по кладбищу, птички вокруг, цветочки… Солнышко. Гуляю там. И вдруг слышу: «Ку-ку». Оборачиваюсь – никого. Дальше гуляю. Снова слышу: «Ку-ку»…
Доктор:
– Ну, вы понимаете, что пришли не по адресу?
Дочкина мама, сокрушенно:
– Да я все понимаю…
Ушли без осмотра.
Место в рейтинге
Я правильно написал? Может быть в рейтинге место? Да и черт с ним.
Я просто подумал о месте, которое медицина занимает в списке самых опасных профессий. Вероятно, не призовое, не журналистика все-таки, но и не последнее.
Дело было так: человек пребывал в запое и чувствовал там себя сравнительно комфортно. А жена была на работе. И отправила ему с работы нарколога на дом. Обычно это называют бригадой, но к чему в этой процедуре бригада?
И вот приходит к нему весь такой чистенький доктор-мальчик-зайчик. С чемоданчиком.
Расстегивает чемоданчик, начинает доставать оттуда разные вещи… Устанавливает свой марсианский треножник.
– Ты что делаешь? – изумился хозяин. – А ну, бери деньги и пиздуй в магазин за пузырем!
Когда жена пришла, оба спали на диване.
Первым на лестницу вылетел расстегнутый чемоданчик. Потом доктор-зайчик.
Марля
Доктор решил выпить с патологоанатомом. Что-то он забеспокоился, не будет ли расхождения диагнозов.
Патологоанатом пил и говорил тост:
– Выпьем, чтобы рука не дрожала и глаз не моргал…
– Двусмысленно звучит в ваших устах…
Патологоанатом:
– Между прочим: почему у больного в трахее марлевая тряпочка? Зачем вы заткнули ему трахеостому?
– Я не затыкал. Я велел накрыть марлей… Наверное, всосал.
– Ну, значит всосал.
Шалости медицинской психологии
Побывал у психолога.
Казалось бы: ну какой мне еще психолог? Куда? Уже наобщался по гроб жизни. Нет, мне все надо, чтобы кто-нибудь мне попластал мозги. И еще любопытно, насколько красиво и грамотно он меня надует.
Пока у него все складно.
Покатывается со смеху:
– Что же мне делать с аддиктом, врачом, мистиком и писателем в одном флаконе? Давайте в группу!
– Нет, – отвечаю. – Не произносите при мне этого слова.
– У вас восемь экзистенциальных проблем! (Это он вывел из анкетки, где я почирикал карандашом.)
– А то, – говорю. – Я человек солидный, зря не приду. В группе мне не бывать. По причине деструктивных ассоциаций. Слишком много и часто я слышал и знаю про группы.
Дал мне листок. Щас-щас-щас, где он… вот. Тут шесть шагов с подпунктами. Выявить проблему, детализировать, предложить три варианта решения и по три варианта исхода на каждый – наилучший, наихудший и вероятный. Планы, результаты и так далее.
– Вот, – говорит, – дома займетесь.
Я ему:
– Восемь же проблем! Здесь места мало.
Он хохочет:
– Ответ школьника! У вас же компьютер. Набейте и распечатайте.
– У меня принтера нет.
Тут мы уже оба ржем.
– Ладно, – говорю. – Отксерю я вашу бумажку. Результаты, боюсь, огорчат.
На самом деле я его тоже зондирую. Мне интересно. И он, признаю, сказал мне пару простых и умных вещей. Но это тайна.
А напоследок рассказал старый анекдот, я не знал:
– Стояли две деревни. И в каждой был фельдшер. Вот лечили они каждый своих, лечили, и очень неплохо, и вдруг один фельдшер сам заболел. Приехал к нему второй, сел у постели, взял за руку, ищет пульс. А тот ему слабым голосом: «Ну послушай, Михалыч. Ну, они люди темные. Но нам-то с тобой зачем дурить друг другу голову? Мы же знаем, что пульса – нет!»
Т
Кретин невычисляем. Добро, если сам засветится по простоте.
Поликлиника.
Регистратура.
Талоны выдаются два раза в день. Висит объявление:
4.05.2009
Утро – 8 т.
Вечер – 13 т.
Подгребает благообразный дядечка, седой и дружелюбный. Читает. Серьезно, с искренним недоумением спрашивает окружающий мир:
– Восемь тонн грузоподъемность?..
Клиническое
Что такое клиника? Сейчас это может быть все, что угодно. Понятие размылось. А вообще говоря, клиника всегда была местом, где есть студенты. Человек, туда угодивший, автоматически подписывал согласие на показ себя скучающим уродам.
И действительно: мы сильно скучали. Вот стоит нас толпа, вокруг одра-ложа, иной раз смертного и уж всяко – скорбного. Куратор перетирает с клиентом за жизнь, которая уже давно болезнь. Потом начинает его крутить-вертеть, поминутно оглядываясь и о чем-то нам сообщая. Дескать, он и то нащупал, и это надыбал, и печень – глядите – уже на полметра в малом тазу, и легкие гудят, как бочка. А мы, стало быть, верим ему на слово. Потому что всем самим не попробовать, на это весь день уйдет, да и опыта нет, чтобы сравнить с чем-нибудь нормальным.
К тому же большинству все поперечно и параллельно. Мы скучаем.
Потом нам раздавали пациентов для курации. Мы должны были все-все-все выяснить и подробно записать. Хорошо помню методичку по неврологии. Там требовалось, чтобы пациент помимо прочего показывал еще, как он поет и танцует.
И тут можно было нарваться. Не нам, конечно, а клиенту. Однажды моим друзьям дали на пару девицу с пышными формами. Друзья мои рвением не отличались, но на этот раз возбудились. Постановили изучить ее скрупулезнейшим образом. Даже остались после занятий для этого вместо того, чтобы идти пить водку, как бывало обычно. Долго настраивались на вдумчивый лад и звали меня с собой – осязать и вникать. Я отказался. И уголовники неспешно, культивируя в себе обстоятельность, пошли осязать. Потом спросили у меня про нее: а что такое virgo? В истории болезни, дескать, написано. И восклицательный знак стоит.
– Целка, – объяснил я им.
Девонька висела над пропастью.
– Вот черт, – сказал один. – Серёня уже собрался проверить, но отложил…
А что до меня, то я предпочитал учиться у жизни, как она есть, а не у этих доцентов. Велели мне однажды принародно изучить одному типу живот.
И я изучил, как изучал мой собственный живот участковый терапевт. Очень хороший был доктор, добрый и безотказный, профессиональный алкоголик. Я косил от колхоза и разыгрывал драму под названием гастрит. И он меня осматривал. Так что я изучил живот в точности так, как этот доктор. Подошел и трижды, небрежно, ударил клиента в брюхо тремя согнутыми пальцами. И с торжествующим, но скромным видом отошел.
А что до меня, то я предпочитал учиться у жизни, как она есть, а не у этих доцентов. Велели мне однажды принародно изучить одному типу живот.
И я изучил, как изучал мой собственный живот участковый терапевт. Очень хороший был доктор, добрый и безотказный, профессиональный алкоголик. Я косил от колхоза и разыгрывал драму под названием гастрит. И он меня осматривал. Так что я изучил живот в точности так, как этот доктор. Подошел и трижды, небрежно, ударил клиента в брюхо тремя согнутыми пальцами. И с торжествующим, но скромным видом отошел.
Показывая, что мне все теперь понятно. Дело сделано.
На разборе куратор сказал:
– Алексей Константинович меня потряс своим осмотром. Это за гранью.
Инферно
Один человек затеял повеситься.
Не по вменяемому случаю, конечно. Он сколько-то там пил. И приготовил петлю. И приладил к люстре.
Стоит он, стало быть, перед петлей, один-одинешенек и смотрит в нее. В окна льется мочевой свет питерской ночи. Победно поют комары.
Смотрел-смотрел, а потом вдруг как схватит швабру, да как сунет ручкой внутрь! Петля-то и захлестнулась, словно только того и ждала!
Намертво. Мертвая петля.
Он был настолько впечатлен, что завязал. Примерно на полгода. Потом, правда, развязал заново, но силы Ада махнули на него рукой.
Размен фигур
Доктор не был меломаном, но за культурной жизнью следил. Он был реаниматолог, и мимо него не прошла кончина Майкла Джексона и Людмилы Зыкиной.
Консультанту-коллеге:
– Игорь Львович! Как вам наш ответ Америке?
Мамка
Архангельские медики захотели митинга. Их довел главный врач, закупавший на больничные средства ненужную херню, тогда как на город остался один гастроскоп. И собирался обвинять докторов в гибели пациентов.
Митинг – ерунда. Надо привить администрации что-нибудь сильно радостное, а потом лечить ее имеющимися средствами.
Фигура главврача показательна.
Я, конечно, за всех главных не говорю. Уровень не такой высокий, чтобы ссучились сто процентов. Но мне как-то все попадались удивительные сволочи на этом посту, а я успел поработать в десятке контор.
В последней больнице, которую я так щедро в свое время расписал, главная была даже не княгиней, она уже подбиралась к должности владычицы морской. Золотые рыбки в форме начальства помельче прислуживали ей, роняя слюни и прочие выделения. Получала она раз в десять больше обычного смертного дохтура. Если не в двадцать. Помню только, что даже тертые бизонихи старшего сестринского звена, дружившие с бухгалтерией, удивленно качали бульдожьими бошками.
Однажды ее хватил маленький удар, и госпожу свезли в нервное отделение. Не в мое. У нас их было шесть штук. Но когда я дежурил, все шесть становились моими. Плюс вся остальная больница.
И вот на дежурстве я поплелся ее смотреть «в динамике», испытывая нечто, что бывает, наверное, накануне инцеста. Лапать мамку, дразнить ее молоточком, пятки ей щекотать – как же можно?
Мамка была не одна. У нее сидел взволнованный начмед по хирургии.
Мамка меня не опознала, я был рядовым из армии муравьев. Она впервые видела такое насекомое. Я невнятно назвался.
– Кто-кто? – обратилась мамка к начмеду.
Тот просветил ее.
– А, ну понятно, – мамка смотрела на меня озадаченно.
– Вы можете идти, – кивнул мне начмед. Он всегда был безукоризненно вежлив.
Я попятился и ушел. Конечно, хирургу виднее неврологическая динамика. Я тешил себя иллюзией, что мамка сама себя наказала. Но удар был слабенький, и она выкарабкалась сама – вообще, я думаю, без большого лечения. Господь, надеюсь, даровал ей долгую жизнь, чтобы интереснее было разбираться на Суде.
Щадящее пламя
Это произошло уже давно. Редкие-редкие рыбы посещают меня из былого, распющиваясь и тараща тихоокеанские глаза. Из самых глубин.
Вроде как пустяк, но все – пустяк и штрих капелька в море.
Я ездил на работу в поезде. На Финляндском вокзале я обратил внимание, что из локомотива вовсю валит дым.
Мой коллега С. кивнул.
– Загорелся, – констатировал он очевидное.
– Ха, а вон твой Вальденберг! – воскликнул я.
Вальденберг был солидным и привлекательным мужчиной с небольшим животом. Он прогуливался в самом конце платформы, поближе к кассам, и оттуда осторожно следил за дымом из удаленного поезда. Но не уходил. Ждал, чем кончится.
Я подрабатывал у Вальденберга в диспансере. Они с С. были однокурсники.
Дистанция была предельно безопасной.
– Да, – кивнул С. – Вальденберг. – И с неожиданной, несвойственной ему злобой добавил: – Всегда был таким.
Лад
Медицинский эпизод, которым давеча поделился мой отчим. Для простоты будем именовать его просто доктором.
Давным-давно доктор работал на «скорой помощи». В области. В Тихвине, что ли, или рядом.
И вот приехал он к мужичку. Ну, все нормально. То есть доктор все сделал правильно, хорошо. Посидели они – в хорошем смысле, побеседовали. Обстановка спокойная.
А через пару дней доктор снова ехал мимо. Никто его не звал, но он был молодой, горячий и правильный. Надо бы, думает, заглянуть к мужичку. Как выражаются в медицине, активно посетить.
Открывает доктору бабулька. Доктор:
– Здравствуйте, а где мужичок?
– А уж лежит, лежит он. Проходите доктор, проходите.
Мужичок лежал. В гробу. Бабулька:
– Петенька, вот доктор к тебе приехал, проститься.
Бабулька не знала сарказма. Мир для нее был полон естественной гармонии.
Телезрители против Знатоков
В палате, клиентка:
– Скажите, а вот ребенок – он внутри матки находится или снаружи?
Ёжик
Наркоман лежал и выкрикивал Олю. Медсестру.
– Оля! Оля! – призывал он.
Явился доктор.
– Зачем тебе Оля?
– Ежика поставить.
Доктор принял меры, успокоил человека. Дальше тот лежал тихо и пускал слюни.
Потом доктор все же спросил насчет ежика.
Выяснилось, что наркоман хотел капельницу с дексаметазоном. От нее легче. Дексаметазон – это и есть ежик. Так его называют областные пациенты. Потом от него шерсть на мошонке встает дыбом, побочный эффект.
Групповая психотерапия
Наркология.
Психологический шабаш: терапевтическая группа. Великий бал у сатаны, за роялями – лично Берн, Адлер и Фредерик Перлз; когнитивисты разносят брошюры, бихевиористы исполняют канкан.
Психолог, лопающийся от нутряных соков, чертит схемы: круги, круги, сплошные круги. Все они пересекаются, все взаимосвязаны.
В кругах – пояснения. Ну, «воля», допустим, или «мать», или «детское Я», или «решение».
Очень сложная схема. Много безвыходных кругов.
Вдруг – мрачный голос из зала:
– А сто грамм-то где?
Шок. Паника.
– Что? что?
– Ну, сто грамм-то где, я спрашиваю? На чертеже вашем?
Психолог заволновался, забегал, пока его не остановили жестом и тем же голосом не разъяснили, где находятся пресловутые граммы и зачем они нужны самому психологу, чтобы не лишиться, скажем, работы, ну и еще для ряда важных дел.
Секрет для двоих
Медицинский этюд.
Родильное отделение. Дама. Рожает. Схватки у нее.
Доктор подходит с трубочкой послушать, как там поживает плод. Тянет носом и ощущает кружение головы, улавливает запах не то что обычного табака, а какой-то, скажем откровенно, махры.
– Вы что, курили, что ли?
Дама воровато оглядывается, подносит палец к губам:
– Тсс!
Чудо
Психиатры рассказали вот такую историю.
Пригласили их срочно в Лавру. Там какой-то монах принялся выковыривать из иконы говорящую девочку.
Ну, что тут разводить губами? Белая горячка со специальной окраской.
Вышел высокий церковный чин.
– Не, – сказал он, – вы его никуда не везите. Сделайте ему укольчик.
– Какой тут укольчик, отец? Тут не об укольчике речь!
Чин уперся.
Бригада уколола монаха реланиумом, и тот уснул.
– Вот видите, – нравоучительно молвил служитель. – Это все у вас от неверия. Езжайте с миром. Все будет хорошо.
Действительно, их больше не вызывали.
Итальянец
Что такое итальянская забастовка?
Это когда на работу приходят, а работать не работают. Или работают строго по протоколу, от и до, без неформальных излишеств.
Итальянской забастовкой занимается доктор Апанасенко, если не давать ему денег. Если давать, то он сразу всех бесконечно любит. А если нет, то извините.
Я пришел к доктору Апанасенко в поликлинику, по мелкому процедурному поводу, да к тому же не для себя, а для маменьки, которая меня попросила. Ей было трудно доковылять самостоятельно. Ей надо было всего-то закрыть очередной больничный, то есть написать одну строчку.