– Неужели? – Казалось, она не сможет найти в себе силы даже отвести взгляд от его темных сияющих глаз. Сердце сразу забилось сильнее. – Одно нас, несомненно, объединяет: чувство голода. Я страшно хочу есть. Посмотрим, что там приготовил на ужин Гунер.
* * *Как показалось Элизабет, снег повалил сильнее. Он еще не перешел в обещанную бурю, но дело явно шло к тому. Стоя у окна стеклянной стены своей спальни, Элизабет не могла отделаться от ощущения, что она находится прямо в центре циклона. Все ее чувства обострились, когда она приложила теплую ладонь к холодному стеклу.
Элизабет тотчас отдернула руку от окна. Чувственность. Это понятие пугало и отталкивало ее. Она никогда не воспринимала себя как чувственную особу, несмотря на то, что сексуальная сторона жизни с Марком вполне удовлетворяла ее. Он был понимающим и умелым любовником. Их любовные отношения были псулны нежности и тепла, они служили приятным дополнением семейной жизни, но не являлись главной составляющей частью. И если сейчас в ней проснулась чувственность, то это, конечно, произошло именно благодаря Марку, а не этому Джону Сэнделу.
И все же ей пришлось признаться самой себе, что за прошедший вечер она несколько раз испытывала страстное желание. Она непринужденно смеялась и разговаривала с Гунером и Джоном, не думая ни о чем. Но стоило только Джону подняться и пройти к камину, чтобы поправить горевшие поленья, как она ловила себя на том, что начинает невольно следить за его ловкими движениями, за его спокойной походкой. А заглядевшись на чашку с кофе, она вдруг обнаруживала, что давно смотрит на красиво очерченную линию его губ. Приложив все усилия, чтобы не смотреть на его лицо, замечала, что невольно представляет, как его сильные руки касаются ее кожи…
Элизабет прикрыла глаза. Она не должна желать такого. И ей непереносима мысль о том, какое томление возникает в ее лоне при мысли об этом, как набухает ее грудь. Ей нет дела до того, как страстно он желает ее. Она даже и смотреть не станет в его сторону.
Надо признать, что за вечер он ни разу не позволил себе выказать ничего, кроме дружеских чувств. Джон не нарушил обещания, и даже в мимолетном взгляде присутствовали только дружелюбное внимание и забота. И тем не менее каждую секунду она непостижимым образом угадывала огонь пылающей в нем страсти, который прорвался, когда она вышла поговорить с ним. Ему хотелось возбудить в ней ответное желание, как он сам заявил. Ему хотелось, чтобы, лежа в постели, Элизабет думала о нем.
А она не станет. И если постараться, то можно вообще выкинуть его из головы. Элизабет сбросила розовый просторный халат в кресло у окна. Сейчас она заберется в постель, под золотистое пушистое одеяло, и мысли ее потекут по другому руслу. Она будет смотреть, как падают снежинки, вместо того, чтобы считать овец. Она нырнула в постель и натянула одеяло до подбородка, задумчиво глядя на снежинки, что вели хоровод за стеклом. Сейчас она заснет. И если ей приснится сон, то это будет сон о ребенке, которого она носила под сердцем. В ее жизни нет места для Джона Сэндела.
Снежинки образовали кружевной занавес. И каждая из этих звездочек неповторима сама по себе. Кто-то заговорил с ней об этом совсем недавно, сквозь дрему вспомнила Элизабет. Джон! И ей тотчас же явилось его лицо в ту минуту, когда он смотрел на свой рукав. Восхищение, воодушевление светились на его лице. Какая малость могла вызвать такой прилив чувств!
Гунер Нильсен переживал то же самое радостное возбужденное состояние, когда несся сломя голову по опасному склону вдоль дороги. Надо бы не забыть завтра узнать у Гунера, неужели он тоже родился в стране, где кругом бескрайние пески и никогда не бывает снега.
Элизабет поудобнее поправила подушку. Запах чистоты и свежести коснулся ее, снежное кружево занавесило окно целиком. И только треск горящих в камине дров нарушал тишину. Нет, она не будет думать о Джоне. Через несколько минут она погрузится в глубокий сон, минуя опасную стремнину.
Снег… Надо вспомнить что-то такое, что было связано именно со снегом. Что-то такое, что забрезжило в ее сознании в ту минуту, когда она увидела, с каким выражением смотрит Джон на крохотную снежинку. Но ей нельзя думать о нем. Веки уже начали тяжелеть. Она выиграла, а Джон проиграл.
Но разве выиграла она? Даже проваливаясь в сон, она отчетливо представляла, как Джон стоит у окна спиной к ней, глядя на вихрь снежинок, проносившихся мимо, словно невидимое мельничное колесо приводило их в стремительное движение. Он глубоко засунул руки в карманы своей темно-зеленой охотничьей куртки, которую она купила для него, и на его лице застыло то же самое выражение удивления и восторга, которое появилось сегодня. Нет, тут какая-то ошибка. Когда это она покупала ему куртку? Это был Марк. И это он стоял в ее спальне больше года назад, глядя на первый выпавший снег. Воспоминание, ускользавшее от нее, вдруг выплыло само собой. Она подошла к Марку сзади, обняла его и что-то проговорила насчет заснеженных дорог. Марк ничего не ответил и никак не отреагировал на ее слова, а продолжал, не отрываясь, смотреть в окно с тем же удивлением и радостным восторгом. Не Джон, а Марк…
* * *– Тебе не нравится этот дом?
Элизабет перевела взгляд с абстрактной современной картины, что висела у камина, на Джона, сидевшего рядом с ней на кушетке.
– Почему ты так решил? Великолепный дом. Всю эту неделю я чувствовала себя здесь просто замечательно.
– Ты рассматриваешь картину с таким видом, словно перед тобой огромный таракан.
Она пожала плечами:
– Не люблю абстрактную живопись. Наверное, это связано с тем, что я американка до мозга костей. Мне требуется что-то весьма определенное и ясное, полуправда и намеки меня не удовлетворяют. – Она посмотрела на его резкие черты лица. – Думаю, что и ты относишься к тому типу людей, которые тоже предпочитают, чтобы с ними говорили начистоту.
Джон снова взглянул на картину, и легкая улыбка заиграла на его лице.
– Мне тоже так казалось, а потом я обнаружил, что существует множество вещей, которые представляются совсем не такими, какими ты их видишь сначала. – Он еще раз посмотрел на полотно. – Но ты думаешь не только о красках и мазках. Что-то тебя здесь гнетет.
Нечего было удивляться тому, что от внимания Джона не ускользнуло то, что ее невольно тревожило. За ту неделю, что они прожили здесь, Элизабет ни разу не удалось скрыть от него даже малейшее изменение в настроении. Его постоянный внимательный взгляд не отрывался от нее, словно Джон впитывал в себя каждую ее мысль, каждое мимолетное движение души. Казалось бы, такое постоянное наблюдение должно было бы вызывать ощущение неудобства, но этого не происходило. Напротив, она испытывала удивительное чувство покоя и безопасности. И до чего же странно, что чувству полной безопасности сопутствовало ощущение чувственной связи, что постоянно вспыхивало между ними.
Только абсолютно уверенный в себе и умеющий держать себя в руках мужчина способен был постоянно находиться на грани этих двух противоположных чувств. Но вряд ли кто другой мог сравниться с Джоном в умении держать себя в руках. А еще она была приятно удивлена, обнаружив, что он необыкновенно остроумен. Глубина и сила переживаний – вот что можно было считать отличительной чертой его характера, которые усиливались во сто крат, стоило ему только задумать что-то или замыслить. Прекрасная библиотека, о которой он упомянул в день приезда, не пустовала. Он мог потратить несколько часов, а то и целый день на то, чтобы отыскать нужное слово или какой-то термин. Воодушевление его при этом было таким заразительным, что ни она, ни Гунер не в состоянии были противиться ему, когда Джон вовлекал их в эти поиски. Так, например, она узнала за это время о витражных окнах намного больше, чем ей того бы хотелось. И все из-за того, что, глядя в оконное стекло, в котором преломлялись солнечные лучи, она рассеянно заметила, что, наверное, в такую вот минуту у какого-нибудь художника и родилась идея создания цветного стекла.
Если бы такой неукротимый дух искателя не скрашивало неповторимое чувство юмора, он бы стал невыносимым в общении. Даже когда она уже полностью изнемогала от бесконечных поисков и готова была отправить его куда подальше, он вдруг говорил что-то такое, отчего она заходилась от смеха. После чего Элизабет вдруг с удивлением замечала, что она снова тянется к полке за очередным томом энциклопедии или каким-нибудь справочником, и начинала уверять себя, что делает это исключительно ради собственного интереса, а не для этого сумасшедшего, что сидел напротив нее за столом в библиотеке. В конце концов ей давно хотелось узнать, как делают витражи.
Неделя прошла незаметно, поскольку она занималась сразу очень многим: совершала долгие прогулки по снегу, играла в карты по вечерам – и это были тихие и мирные минуты у камина, после того как Гунер отправлялся спать. И ей открывались такие грани характера Джона Сэндела, которые Элизабет и вообразить себе не могла.
Неделя прошла незаметно, поскольку она занималась сразу очень многим: совершала долгие прогулки по снегу, играла в карты по вечерам – и это были тихие и мирные минуты у камина, после того как Гунер отправлялся спать. И ей открывались такие грани характера Джона Сэндела, которые Элизабет и вообразить себе не могла.
Губы Джона изогнулись в улыбке.
– Ты смотришь так, словно занесла меня в тот же ряд, что и абстрактную живопись.
– Разве? – Она удивленно посмотрела на него и откинулась на спинку. – Впрочем, ты ведь не станешь уверять, будто ты прямой и открытый человек. Выпытать у тебя что-нибудь о твоем таинственном прошлом никакими силами невозможно. – Она подняла руку, не давая ему возможности возразить. – Не надо объяснять ничего. Я дождусь, когда родится мой Эндрю. Сейчас меня это уже нисколько не тревожит. Начинаю привыкать к тому, что мой жизненный путь пересекся с таким таинственным и загадочным человеком. И уж, конечно, я не просыпаюсь среди ночи, размышляя, не наемник ли ты или же…
– В самом деле? А о чем же тогда ты думаешь, лежа в постели? – вкрадчиво спросил он.
«Как твои руки гладят мои обнаженные груди. Как ты целуешь их…» Этот ответ вертелся на кончике языка. Но она не должна думать о таких запретных вещах. Элизабет старательно обходила опасные места. Но ей стало трудно дышать, и она облизнула вдруг пересохшие губы:
– Я ни о чем не думаю и засыпаю, едва коснусь щекой подушки.
Джон понимающе смотрел на нее:
– А не кажется ли тебе, что твой американский дух, не терпящий никаких уверток, на миг задремал?
– Речь шла не об этом, – быстро перевела разговор Элизабет. – И я не могу сказать, что испытываю здесь какую-то смутную тревогу. Просто это не мой дом. И все здесь слишком новенькое, слишком все вокруг сияет" – она обвела рукой комнату и диван, на котором они сидели. – Я поняла, что предпочитаю проверенную временем старинную мебель.
– Как та, что стоит в твоем доме? Ты придаешь очень большое значение идее дома. Почему?
– Какое холодное и отвлеченное слово «идея». – Прикусив нижнюю губу, Элизабет задумалась, подыскивая подходящее слово. – А то, что связано с домом, не может быть холодным. С этим местом связаны любовь и ощущение покоя. В детстве нам пришлось сменить много мест и попутешествовать. Моя мать – – Элиза Брэндон – была пианисткой, которая много выступала с концертами. И мы с отцом сопровождали ее во всех поездках, куда бы она ни ехала. Мы оба терпеть не могли покидать наш любимый дом, но это было все-таки лучше, чем жить в нем без мамы. – Черты ее лица смягчились при воспоминании о тех временах. – Она была особенным человеком.
– Знаю, – кивнул Джон.
– Ты слышал о ней? До своей смерти ее хорошо знали по всей Америке, но она никогда не выезжала за пределы Штатов.
– Я слышал о ней.
Элизабет не отрывала глаз от голубовато-красных язычков пламени, что плясали в камине:
– Я терпеть не могла переезжать с места на место, зато это делало наше возвращение домой необыкновенным праздником. До сих пор помню свое ощущение, когда я, сидя между отцом и матерью, ехала на машине по дороге к дому. И с каждой милей я воодушевлялась все больше и больше. Сначала мы проезжали мимо коровника, затем знака, который отмечал перекресток, и когда мы переезжали старый мост, я знала, что мы уже почти у дома. Последнее, что отделяло нашу территорию от посторонних. Последний мост.
– Последний мост, – повторил Джон. – Мне нравится, как это звучит.
И в комнате воцарилось долгое молчание, которое нарушали только трещавшие в камине поленья.,
– Ты знаешь, что я люблю тебя, – низким голосом произнес Джон, глядя на пляшущие язычки пламени.
Элизабет сразу насторожилась, забыв о том восторженном настроении, в какое она впала.
– И ты тоже не хуже меня знаешь, что это немыслимо.
– Невозможно не любить тебя. Ты такая щедрая, душевная и любящая. Ты наполнила мою душу радостью, желанием и нежностью. Не было ни одной минуты, когда бы мне не хотелось быть рядом с тобой. И я не могу представить свое будущее, если в нем не будет тебя.
Она закрыла глаза, отдаваясь потоку чувств, нахлынувших на нее.
– Слишком скоро ты заговорил об этом.
– Потому что бесконечно люблю тебя, – проговорил он серьезным тоном.
И он знал, что говорит. Отвечал за каждое сказанное слово. Буря, вспыхнувшая в ней, заставила ее открыть глаза и попытаться отвергнуть его:
– Но я не люблю тебя. И, быть может, никогда не смогу полюбить.
– Полюбишь. Ты уже стоишь на пороге. – Он перевел взгляд с огня на ее лицо. Улыбка осветила его резкое, по-мужски красивое лицо. – Меня это теперь совершенно не беспокоит. Просто я подумал, что ты должна знать.
Она бессильно засмеялась:
– И ты решил между прочим поговорить об этом?
– Не между прочим. Все, что имеет к тебе отношение, не может быть проходным, Бет. – Словно вспышка света сверкнула в глубине его темных глаз. – Но я все время стараюсь быть сдержанным и осмотрительным. Что нелегко для меня. По натуре я не очень-то осмотрительный человек.
Да, Джону Сэнделу нелегко было сдержать свой независимый сильный характер. На ее счастье, он сам попытался справиться с этим. И Элизабет смогла оценить его усилие.
– Нам очень многое мешает. Слишком многого я не знаю.
– Все вскоре откроется, – он провел указательным пальцем по ее щеке. – И ничто большее, чем эта веснушка, уже не будет разделять нас.
– Может быть. Тебе лучше знать. – Прикосновение его пальца было нежным и осторожным. Ей хотелось положить голову ему на грудь, обнять и потеснее прижаться. – Все ключи от потайных замков у тебя.
Он изучающе посмотрел на Элизабет:
– Тебе нравится, когда я глажу тебя? Я говорил тебе, что мы прекрасно подходим друг другу. Мне до боли хочется, чтобы ты прикоснулась ко мне. –
– Но я…
Его палец соскользнул к ее губам, не давая договорить.
– Тс-с. Я не стану принуждать тебя. И дождусь того момента, когда ты сделаешь это сама. Я умею ждать. – Он помолчал, а потом шепотом добавил:
– Кажется. – И провел большим пальцем по ее нижней губе.
Элизабет почувствовала, как губы ее вдруг покраснели, набухли и начали слабо подрагивать. Грудь начала вздыматься, соски сковала тянущая боль. Все ее тело пропиталось тягучей болью, которая отзывалась в каждом нерве. Потянувшись к нему, Элизабет, не отрывая ставшего беспомощным взгляда, прошептала:
– Джон, это безумие!
Она жаждала его. Румянец залил ее щеки, глаза засверкали, тело стало податливым – все свидетельствовало о вспыхнувшем в ней страстном желании обладать им. Ему достаточно было только протянуть руку и сорвать созревший плод, готовый упасть ему в ладони. И ей, несомненно, будет хорошо с ним. Быть может, она даже забудет о всех своих подозрениях. И, может, сумеет забыть про Марка. И Джон пылал не меньше, чем Элизабет. Он весь дрожал, мускулы его были напряжены. В его готовности она не сомневалась.
Но она сама еще не была готова. Еще нет. И то, на что она могла согласиться сейчас, не устроило бы ее завтра. А ему было бы мало одной, проведенной вместе ночи. Он должен быть уверен в завтрашнем дне. В будущем.
– Хуже, чем безумие, – сказал он, отнимая палец от ее губ. – Ты была права. Слишком рано. – Ему с трудом удалось перевести дыхание. – Но, Господи, если бы ты знала, как мне трудно отказаться"
Она невидящими глазами смотрела на Джона. Лукавая усмешка заиграла в уголках его губ:
– Не только ты одна поражена случившемся.
Элизабет сделала движение уйти.
– Нет, прошу тебя, не оставляй меня сейчас.
– Пора ложиться.
И он думал о том же. Настала пора ей лечь с ним в постель, чтобы она могла уснуть на его плече. И он будет таким нежным с ней, каким еще не был никогда в жизни…
– Побудь со мной, – настойчиво повторил он. И, притянув ее к себе, он положил голову Элизабет к себе на плечо. –/Просто посиди рядом, глядя на огонь. Я прошу о такой малости.
Но когда Элизабет постепенно расслабилась в его объятиях, она уже не могла с такой уверенностью согласиться с тем, что так оно и есть. Да, со стороны их поза оставляла впечатление совершенно невинной и безобидной. Тем не менее она понимала: Джон добился на этот раз большего, чем если бы поддался ее порыву. Вязаный свитер касался ее щеки, его пальцы пробегали по ее волосам, и Элизабет ощущала, насколько родным и близким стал запах Джона: аромат мыла, которым он мылся, крема для бритья и лосьона.
Боже! Какое же мучение он должен был сейчас испытывать: она видела, насколько он был возбужден. Но усилием воли Джон подавил желание, несмотря на то, что боль разрывала его на части. Страсть продолжала бушевать, но не могла обжечь Элизабет своим огнем – И она почувствовала себя в полной безопасности рядом с ним. Сегодня вечером ему удалось преодолеть еще одно препятствие. Он сделал еще один шаг. Шаг по длинной дороге к дому.