И хоть она смягчила свои слова усмешкой, у Вильгельмины по спине мороз пробежал, когда она представила себе этого благообразного господина, помешанного на сыскной и разыскной деятельности, одного из доверенных людей императрицы, которая тоже очень увлекалась сыском. По слухам, у Шешковского в кабинете находилось кресло особого устройства. Приглашенного он просил сесть в это кресло, и, как скоро тот усаживался, механизм замыкал гостя так, что он не мог освободиться. Тогда по знаку Шешковского люк с креслом опускался под пол. Только голова и плечи виновного оставались наверху, а все прочее тело висело под полом. Там находились экзекуторы, которые снимали сиденье, обнажали тело несчастной жертвы и секли, даже не зная, кого наказывают, различая только мужчин и женщин, однако не позволяя себе потешаться над этими несчастными. Во время экзекуции Шешковский внушал гостю правила поведения в обществе. Потом гость приводим был в прежний порядок и с креслом поднимался из-под пола. Все оканчивалось без шума и огласки.
Вильгельмина слышала, будто императрица издала недавно особый «Указ о неболтании лишнего», в котором категорически запрещалось распространять сплетни и слухи о царствующих особах. И вот как-то раз досадила государыне некая генеральша Кожина, которая болтала невесть что! Степан Иванович Шешковский был вызван к государыне и получил приказ поучить сию особу хорошим манерам. Генеральша всякое воскресенье бывала в публичном маскараде, оттуда Шешковский ее и забрал, высек – да и назад в маскарад отвез, велев еще контрданс оттанцевать. Рассказывали, что после этого долго генеральша кушала стоя!
Вильгельмина чувствовала, как у нее похолодело лицо от страха. Видимо, она побледнела, потому что Екатерина улыбнулась с прежней, привычной ласковостью:
– А уж коли вновь о поэзии поговорить, так ведь наш великий Ломоносов писал о таких, как ты, кого по младости лет подъедает бес противоречия.
И с самым веселым выражением она прочла:
Толмачи работали языками, один спорее другого. Посланники дипломатично улыбались. Русские все охотно хохотали – разумеется, исключая великих князей и Разумовского, который поглядывал на Минну с нескрываемым сочувствием и нервно крутил ножку бокала.
– А теперь, господа, – сказала Екатерина, – скажите, как вам понравилось вино, которое вы пили нынче? Я его получила из Испании протекцией сеньора де Ласси.
Де Ласси отвесил по сторонам изящные поклоны и забавно выговорил по-русски:
– Рад был служить вашему величеству.
Де Верак, Кобенцль и новый англичанин, Гаррис, подумали, что это хороший дипломатический ход. В самом деле, надо выучить пару-другую этих варварских словечек, ну и знать, когда их употреблять, чтобы к месту вышло. Ганнинг, которому предстояло уезжать, вздохнул с нескрываемым облегчением: ему калечить свою память не придется! Игры с великими князьями тоже пусть продолжает Гаррис. Эта страна пугала Ганнинга, он был рад покинуть ее. Здесь с утра до вечера совершались убийства, зверские убийства, а на них никто не обращал внимания. Причем чаще всего об убийствах сообщали громкоголосые разносчики рыбы. Шли по улицам со своим товаром и орали во все горло:
– Horrible assassinat[22]!
И никакая полиция на это не реагировала… может быть, потому, что разносчики кричали почему-то по-французски, а не по-русски…
…Забегая вперед, следует сказать, что Ганнинг так и уедет в Лондон, не узнав, что ни один из русских разносчиков знать не знал по-французски… просто они нахваливали свой товар:
– Рыба лососина!..
Но вернемся к застолью. Все наперебой хвалили вино, радуясь ослабевшему напряжению. Только великий князь, лишь коснувшись его губами, поставил бокал на стол.
– Вашему высочеству не нравится? – расстроился де Ласси.
– Очень нравится, – кивнул Павел. – Оно похоже на мое любимое вино, которое я всегда пью за обедом… у него особенный, чуточку вишневый привкус. Однако после того вина я всегда хочу спать и даже задремываю прямо за столом. Но это дома. Одно дело, если я посплю при Вил… э-э, при Натали и графе Андрее, а совсем другое дело – в столь многолюдном собрании.
Он засмеялся, и все засмеялись вокруг.
Екатерина, вскинув брови, смотрела на сына:
– И давно тобой такая послеобеденная сонливость стала владеть?
– Да так, не помню, – легкомысленно ответил Павел.
Екатерина с опаской отхлебнула из своего бокала и улыбнулась:
– Ну а мне спать решительно не хочется! Тем более что впереди бал!
Гости вставали из-за стола. Екатерина исподлобья поглядывала на сына, потом на невестку и Разумовского. Эти двое стремительно переглянулись – на лицах плохо скрываемая тревога.
Екатерина слегка повела бровями на сына – Потемкин чуть приметно кивнул. Сделала знак Прасковье Александровне, указывая на Наталью и Разумовского, – та осуждающе поджала губы…
* * *– Эй, – проворчал Ганс Шнитке и пнул кучера, лежащего на земле. – Что это с тобой? Неужто уютно тебе спать в луже?
Кучер – он был немец, тоже приехал из Гессенской земли, чтобы принцесса не чувствовала себя одинокой, – с трудом разлепил глаза, которые заливало дождем.
Поворочался неуклюже – Ганс помог ему подняться.
– Ничего не понимаю, – простонал кучер, хватаясь за голову, которая так и разламывалась от боли. – Я сидел на козлах, ну, дремал… я не помню, как свалился! И даже дождь не помешал мне уснуть!
– Может быть, ты перед отъездом выпил лишнего? – сказал Ганс, помогая кучеру подняться. – Ну давай, очнись: гости начинают разъезжаться. Господа должны еще вернуться в свой дворец, чтобы переодеться перед балом.
– Голова раскалывается, – причитал кучер. – Я, наверное, стукнулся головой…
– Не знаю, чем ты там стукнулся, – зло ответил Ганс. – Посмотри за лошадьми, а я тут огляжусь…
– Кого ты ищешь? – удивился кучер, всматриваясь в глубину аллеи, в которой стояла карета великих князей.
Ганс молчал, сжимая и разжимая кулаки.
Кого он ищет! Дьяволицу, вот кого. Конечно, она уже исчезла, скрылась вместе со своим пособником, но вдруг?..
Внезапно какое-то шевеленье почудилось в кустах. Ганс кинулся туда, протянул руку в сплетенье листвы, схватил кого-то… Хрупкие плечи, тонкий стан…
Женщина!
– Ага! – выдохнул Ганс с ненавистью. – Теперь я буду говорить, а ты меня слушать!
– Пусти меня! – застонала женщина. – Ты с ума сошел!
Она говорила по-русски.
Звук ее голоса, незнакомые слова отрезвили Ганса. Его пальцы, которые уже почти стиснулись на горле женщины, разжались. Он схватил ее за плечи и потащил к затейливому фонарю, стоявшему на повороте аллеи.
На самом деле в этом не было необходимости, он уже заранее знал, что это – не та, не та женщина, с которой он говорил в карете.
Но на всякий случай всмотрелся в сумеречном свете в ее лицо.
Не та! Молоденькая, совсем девчонка, хорошо одетая… что она делает тут, в кустах?
Да не все ли равно? Это не она!
Ганс с такой силой оттолкнул от себя девушку, что она отлетела на несколько шагов и не упала только чудом.
– Сумасшедший! – крикнула девушка тонким, пронзительным голосом. – Я все знаю про тебя!
Но она говорила по-русски, и он ничего не понял.
Зло ощерился – спохватившаяся девушка испуганно взвизгнула и бросилась наутек.
Ганс схватился руками за голову.
Надо справиться с собой. Никто ничего не должен заподозрить. Эта девка, которую он по ошибке чуть не придушил, – наверное, чья-то служанка, которая влезла в кусты, чтобы справить нужду. Она ничего не могла видеть, а если и видела – то лишь неизвестных мужчину и женщину, которые выбрались из кареты великих князей и канули в ночи. Мало ли кто они могли быть! В любом случае она не слышала ни одного слова из того разговора.
Никто не узнает. Главное, чтобы ничего не узнала принцесса. Это нужно обеспечить любой ценой. Ганс не перенесет, если всем станет известно…
Нет. Он сделает все, чтобы ничего не вышло наружу! Он на все согласится!
– Эй, карету великих князей подавайте! – раздался крик с крыльца.
– Эй, карету великих князей подавайте! – раздался крик с крыльца.
Эти русские слова и Ганс Шнитке, и кучер давно выучили наизусть.
Ганс вернулся к карете, огляделся. Почему его не оставляет отвратительное ощущение, будто чьи-то насмешливые, недобрые глаза все еще следят за ним?
Теперь это ощущение, кажется, не оставит его никогда!
Будь оно все проклято… проклято!
* * *– Поль, я решила заняться верховой ездой, – сказала Вильгельмина. – Граф Разумовский обещал сделать из меня отличную наездницу. Но мне нужна амазонка. Разумеется, ее придется выписать из Парижа.
Павел поцеловал руку жены:
– Конечно… однако у нас с вами уже нет денег. Те пятьдесят тысяч, которые нам выдали из казны, давно закончились. Придется снова обратиться к госпоже Загряжской, сестре графа Андрея, чтобы занять денег для вас… Но мы уже так часто это делали… может быть, стоит повременить?
– Ничего, Натали Загряжская с охотой даст мне денег, – отмахнулась Вильгельмина. – Однако, знаете, эта нищенская сумма, которую положили нам на содержание… вообще не понимаю, как можно на нее жить!
– Я тоже не понимаю, – грустно сказал Павел. – Мать безобразно скупа. Я решил поговорить с ней. Я ей все скажу, все, что у меня накипело!
Он вскочил, придя в невероятное возбуждение. Так бывало всегда, стоило какой-то внезапной мысли овладеть его сознанием. Тем более, когда ему казалось, что это отличная, великолепная мысль. Вот как сейчас!
Великий князь бросился в свой кабинет и вскоре выскочил оттуда с увесистой пачкой каких-то бумаг в руках.
– Эй, дайте мне карету! – крикнул он невесть кому, вылетая из комнат и словно забыв о существовании жены.
На счастье, рядом оказался Ганс, который поспешил исполнить приказание.
– Поль! – Вильгельмина выбежала на лестницу. – Куда же вы… время обеда… приедет граф Андрей!
– Пообедаете без меня! – раздалось снизу лестницы, а потом донеслось хлопанье кучерского кнута.
Вильгельмина пожала плечами и вернулась в столовую.
Прислушалась. Стучат колеса, свищет кнут кучера… А вот и Ганс вернулся с известием, что великий князь отбыл.
– Отбыл! – усмехнулась Вильгельмина. – Но ты же знаешь, у него, как говорят русские, семь пятниц на неделе. Он может вернуться в любую минуту. Ты должен постеречь, когда приедет граф Андрей.
– Слушаюсь, сударыня, – с непроницаемым выражением произнес Ганс. – А вот и его сиятельство.
– Куда это ринулся Поль в такой спешке? – спросил Разумовский, входя в комнату. Нисколько не стесняясь Ганса, он подошел к Минне и припал к ее губам.
Ганс опустил голову и вздохнул.
Эту девочку он любил, как родную дочь, а теперь предает ее каждый день. Все могло быть иначе, если бы он в свое время не…
А если посмотреть на это с другой стороны, Вильгельмина вообще не родилась бы на свет, если бы он в свое время не…
С некоторых пор он стал философом и уповал на то, что Господь все же ведает, что и зачем творит.
– Так что там с нашим дурачком? – прошептал граф Андрей так, чтобы слышала только Минна.
Впрочем, он напрасно остерегался – Ганс уже вышел и закрыл за собой дверь.
– Я не знаю, – пожала плечами Минна. – Кажется, он ринулся к императрице доказывать, что тех пятидесяти тысяч, которые она нам дает, нам мало.
– Разве это нуждается в доказательствах? – улыбнулся граф Андрей. – Но у Поля был такой вид… он потрясал какими-то бумагами – я видел его в окно кареты, окликнул, но он не обратил на меня никакого внимания. Что это за бумаги?
– Не знаю, – снова передернула плечами Минна. – А что тебя беспокоит?
– Мы в последнее время занимались с Полем неким проектом, собственно, хотели довести его до сведения Сената, однако предъявлять его императрице сейчас было бы бессмысленно и преждевременно.
– Ты имеешь в виду ваш трактат «Рассуждение о государстве вообще»? Ну не настолько же глуп Павел, чтобы предъявлять матери незаконченные материалы. И какое отношение «Рассуждение о государстве вообще» имеет к сумме денег, которая нам отпускается?
– Ну, быть может, Поль таким образом решил показать императрице, что он достоин бо льших денег, если сотворил столь значительный труд? Но если так, он еще глупее, чем кажется. Во-первых, трактат недоработан, во-вторых, он практически указывает на то, что императрицу необходимо отстранить от власти как можно скорей, а в-третьих, Поль в таком состоянии сейчас, что способен извратить всякую идею одним своим видом. Я взглянул на него только мельком, но ужаснулся. Эти вытаращенные глаза, эти искаженные черты, брызжущие слюни… Иногда мне стыдно перед своим народом за то, что я вынашиваю планы комплота и намерен дать им такого императора! Сумасшедший на троне – это еще страшней, чем распутница на троне. Думаю, он не просидит на престоле сколько-нибудь долго, ведь он вызывает к себе отвращение каждым произнесенным словом, каждым поступком! Наверняка вызреет встречный комплот!
– Да у нас и нет задачи возвести его на престол надолго, – равнодушно сказала Вильгельмина. – Он очень скоро канет в небытие. А на престоле останемся мы с тобой. И тогда не нужно будет прятаться, и вздрагивать при каждом шорохе, и спешить разомкнуть объятия…
– Ах, Боже мой, неужели возможно будет такое счастье! – пробормотал граф Андрей, увлекая ее к софе и стараясь не думать о том, что Павел сейчас, возможно, уже встретился с императрицей и снова выставил себя перед ней круглым идиотом и поставил под удар их планы.
Вдруг ему что-то помешало? Вдруг он одумается и не покажет ей трактат?!
Однако Разумовский надеялся напрасно…
Императрица готовилась ехать в Сенат, когда великий князь без доклада ворвался в ее кабинет и швырнул на стол толстый сверток бумаг.
В кабинете находился также и Потемкин, только что прибывший из Крыма.
Екатерина взглянула на бумаги и поморщилась. Листы были исписаны рукою Павла. Почерк у него был несуразный, очень крупный и размашистый – настолько, что на одном листке in quarto[23] помещалось всего с десяток слов. Это всегда раздражало Екатерину и казалось ей признаком расточительства и неумения сосредоточиться. Впрочем, обе эти черты были сызмальства присущи чухонцу.
– Что это? – спросила она недовольно. – «Рассуждение о государстве вообще». Экое претенциозное и бестолковое название!
– Почему бестолковое? – обиделся Павел.
– Потому что государств вообще не бывает, – снисходительно усмехнулась императрица. – Есть Россия, есть Франция, Англия… вон Американские штаты есть… А вообще стран, государств, так же как людей вообще, не бывает.
– Ничего, это только название такое! Я прибыл сказать вам, что вы неправильно управляете государством, которое называется Россия! – заявил Павел.
– Ну, это я уже слышала, – отмахнулась Екатерина. – Неправильно! Ишь ты! А дальше что?
– Дальше что? – Павел скорчил гневную гримасу, и императрица едва сдержала смех. – Да вы прочтите! Прочтите, не то поеду с вами в Сенат и произнесу это вслух.
– Это серьезный довод, – кивнула Екатерина. – Я прочту. Мы с Григорием Александровичем прочтем. Но не по какой другой причине, а лишь по той, что не хотим позволить наследнику русского престола выставить себя дураком перед Сенатом.
Павел задохнулся от возмущения.
Императрица протянула бумаги Потемкину, и тот начал читать вслух:
– «Господа сенаторы, я не согласен с внешней политикой России, так как страдания русского народа, разоренного многочисленными войнами, неимоверны. Музыка придворных балов и маскарадов, блеск бриллиантов и звон бокалов не могут заглушить мятежных воплей рабов, которые доносятся до столицы из дебрей Урала и степей Поволжья. Пылают дворянские усадьбы; бежат в панике регулярные войска, руководимые заслуженными генералами. В войске мятежных бунтовщиков тысячи казаков, крестьян и горожан, даже попы и офицеры присягают Пугачеву в надежде, что он отнимет власть у императрицы Екатерины II… Понадобилось послать Петра Панина и самого Суворова, чтобы они усмирили губернии, охваченные огнем восстания. Безрезультатно заканчивается еще один год войны с Турцией, а Потемкин с громадной армией в это же время занимается осадой второстепенных крепостей. Год назад Суворов с одной дивизией разгромил главные силы турок при Рымнике. Если бы князь воспользовался победой генерала и двинул все войска за Дунай к Балканам, война была бы давно закончена. Сейчас русские войска, стоящие под неприступной крепостью Измаил, страдают от холода, люди голодают, так как подвезти продовольствие по бездорожью невозможно. Жалованье войскам не выплачивалось уже восемь месяцев. В армии тысячи больных, и настроение у солдат и офицеров паническое. Недавно в Военную коллегию из ставки Потемкина прискакал гонец. Он привез неприятную весть: генералы, стоящие под Измаилом, решили снять осаду, так как взять крепость невозможно. Часть войск уже отступает на север, уходя на зимние квартиры. Господа, я призываю к мирной политике с соседними государствами. Рабство в такой просвещенной стране, как Россия, следует немедленно отменить, армию надо сократить ради экономии, оставив войска, необходимые только для защиты границ. Русской императрице нужна великолепная панорама империи-победительницы. Именно поэтому нужна война с Оттоманской Портой и Польшей. В то же время царица кокетничает с Европой, кичась своим либерализмом, переписывается с Гриммом, Вольтером и другими европейскими знаменитостями…»