Энн уговорила меня побывать на одном таком костюмированном представлении, где все настолько серьезно вошли в роли, что ни одной улыбки, все торжественно и чинно. Эти прибитенькие просто живут в этом мире, по-своему свалив из сраной рашки.
– Красиво, – сумел я выдавить из себя жиденькое, – весьма, как бы да, занимательно…
Она возмутилась:
– Что ты понимаешь! Это же просто необыкновенно!
– Ага, – сказал я. – Ну да, необыкновенно.
Она посмотрела на меня, нахмурилась и сказала уже спокойнее, даже с легкой улыбкой:
– Ну да, мы же барышня и хулиган, леди и разбойник, герцогиня и пират… А сейчас старый архетип вылился в – миротворец и нанотехнолог?
Я развел руками:
– Вообще-то, я тоже ближе к барышне, но в нашем успокоенном или почти упокоенном мире, видимо, да, я что-то вроде пирата или разбойника. Такое отношение общества к хай-теку, увы. Им пользуются, но боятся. А вот ты олицетворяешь устойчивый мир, спокойствие и незыблемость. Что, собственно, и ждем от женщин.
Она слегка приподняла брови:
– Даже ты?
– Даже я, – признался я. – А что? Я живу в мире бури и натиска там, в лаборатории, а дома хотел бы нежиться в покое, чтобы балдеть и прислушиваться, как меня гладишь и чешешь…
Она фыркнула:
– Ну да, размечтался! Буду я тебе чесать! Ты что, свинюшка какая? Это они чешутся.
– Я тоже, – признался я.
– Это нехорошо, – сказала она. – Такое изживать надо!
– Но так приятно, – сказал я, немножко дразнясь. – Ты что, чесать меня не будешь?
– Ни за что, – твердо сказала она. – Мы же культурные люди, морда!.. Как ты можешь?.. Сам говоришь о будущем, а чешешься, как свинья о забор! Мыться надо.
– Не помогает, – признался я. – Помоюсь, но через месяц снова чешется.
Она расхохоталась, я схватил ее в объятия и жадно расцеловал, люблю вот такую, смеющуюся, в эти мгновения она вся расцветает, искрится, довольная и радостная, от нее идет свет, согревающий вселенную, а главное – всего меня, даже если я в космическом пространстве.
От Фонда Клинтона прибыл мистер Педерсен, уже знакомый по прошлым визитам, но слушал с рассеянным вниманием, дважды украдкой взглянул на часы. Я понял, что здесь, в Москве, его наверняка ждут экзотичные любовницы, а я тут разливаюсь соловьем о перспективах, быстро закруглился и умолк.
Он с облегчением вздохнул, взглянул мне прямо в глаза.
– Дорогой Грег, вы добились впечатляющих результатов. Однако они лежат несколько вне деятельности нашего фонда. Как вы знаете, мы занимаемся финансированием перспективных разработок технологий по продлению жизни. Резкому продлению! Вплоть до бессмертия. Потому и обратили внимание на ваши интересные опыты еще в вашей альма матер. Но вы уходите в сторону все больше…
– Не мы, – сказал я быстро, – сами исследования уводят.
Он снова бросил взгляд на часы и сказал нетерпеливо:
– Но тогда вы понимаете…
– Финансирование прекратится? – спросил я. – А если мы сможем представить некоторые, пока предварительные, результаты?
Он переспросил:
– Практические?
– Да.
Его глаза чуть сузились.
– Тогда вы получите вообще карт-бланш. Потому что, как я понимаю, вы замахнулись… слишком. И вас финансировали больше из чистого интереса, чем в ожидании пользы.
– Теория мертвых зон, – подсказал я. – Перспективные разработки часто заводят в тупик, зато очень даже боковые могут вывести на магистраль.
Он поднялся, протянул руку:
– Желаю успеха, Грег. В целях вашего выживания настоятельно рекомендую показать хоть что-то. К моему следующему визиту.
Глава 5
Если сложить темное прошлое со светлым будущим, получится серое настоящее. Потому я так стремлюсь в будущее, где все светло, но всякий раз бегу по настоящему… Впрочем, вообще-то, и в настоящем становится светлее. Хоть и медленннее, чем рассчитывал.
Сейчас самые яростные споры в обществе кипят вокруг чипа расшаривания «Абсолют-2». Более миниатюрный, чем его предшественник, надежный, а главное – с возможностью устанавливать контакт постепенно, точечно, и возможностью прерывать волевым усилием.
На одиночек, установивших «Абсолют-1», смотрят все еще как на фриков, да и мало их, чтобы они как-то повлияли или задали моду. Скорее – молодежная субкультура, как панки, готы, хреки, чунди или бурнерды, а вот «Абсолют-2» якобы готовы имплантировать себе уже миллионы. Во всяком случае, так по опросам, а что получится на самом деле – никто не скажет, потому что в самый последний день вдруг отступают даже вроде бы самые уверенные и стойкие.
И все-таки возможность самому устанавливать связь, а если что пойдет не так – обрывать ее, воодушевляет тех, что страшились установки чипа первого поколения, грубого и прямолинейного: на связи всегда, а если вдруг решишь разорвать ее, то надо идти в больницу, где чип извлекут в результате несложной, но все-таки хирургической операции.
Для установки «Абсолют-2» все-таки потребуется хирургия, но затем, как обещано, устанавливать связь можно будет самому, а также обрывать ее. Словом, тот же мобильник, только теперь не слова, а образы из мозга в мозг напрямую. Страшновато, конечно, не всякому можно доверить даже сейчас, в эпоху полнейшей свободы любых половых извращений, что уже не извращения вовсе, а свободы любых мыслей. Здесь главное, чтобы опасные мысли оставались только ими, а наружу исходило только вечное, доброе и правильное.
Кириченко сразу же предположил, что те, кто установит, будут хвастаться напропалую, но ходить с выключенными, потому что нет на свете человека без таких грязненьких тайн, какие не доверишь даже собственному психиатру.
В памяти всплыли пророческие слова Льва Толстого: «Из страстей самая сильная, злая и упорная – половая, плотская любовь, и потому если уничтожатся страсти, и последняя, самая сильная из их – плотская любовь, то исполнится пророчество: люди соединятся воедино, цель человечества будет достигнута и ему незачем будет жить».
А в самом деле, что станет с человечеством, нам как-то вообще по фигу, мы будем уже зачеловечеством, а в человечестве останется вся та серая и тупая масса, что делит людей на скорпионов, козерогов и всяких там стрельцов, что читает пророчества бабки Ванги или Глобы, верит в НЛО и приметы…
С другой стороны, супермозг всего человечества уже знает, что объединение всех в одну мыслящую цепь неизбежно, потому заранее подводит к этому порогу даже дураков, старательно снижая будущий шок: сексуальная революция раскрепостила настолько, что фильм «Эммануэль», что на самом деле очень умная программа, замаскированная под фильм, провозгласила и обосновала отказ от ревности вообще, как пережиток прошлых времен, и, более того, объявив ревность немодной, а все мы моде подчиняемся покорнее, чем правительству.
В общем, Суперорганизм куда добрее нас, молодых и яростных. Мы готовы дураков оставить за порогом уже сейчас, а он заботится, тащит, подготавливает, обучает…
Хотя это понятно, он же состоит, как говорится, из всех, а мы предлагаем в будущее взять только голову, а жопу оставить.
За работой и хлопотами как-то подошло время, когда в лаборатории снова появился мистер Педерсен, на этот раз предельно строг, официален и сдержан.
Подчеркнуто нейтральное выражение лица как бы говорило, что его здесь вообще нет, а присутствует сам Фонд, который решит холодно и справедливо, никаких обид, у нас были деньги и условия. Потраченного обратно не требуют, но и финансировать бесплодные разработки больше не будут.
Если, конечно…
Кириченко забежал вперед и услужливо распахнул перед нами дверь, я прошел с ним в свой кабинет, Кириченко тихохонько закрыл за нами, мы с эмиссаром всемогущего Фонда остались наедине, насколько это возможно в мире все записывающих и запоминающих устройств.
– Скажу сразу, – сказал я без преамбулы, – данные есть. Но на проверку понадобится семь дней. Даже шесть с половиной, если быть совсем уж точными.
Он сидел в кресле ровный, как сама спинка, изготовленная под старину, на меня взглянули очень серьезные глаза.
– Очень интересно, – проговорил он осторожно. – А что помешало вам закончить свои исследования и представить результаты ваших работ к моему приезду?
– Ничего, – объяснил я. – Мы продолжаем работу. И готовы показать результаты… Но вы их увидите только через шесть с половиной суток.
– А покажете сейчас?
– Да.
Его губы чуть дрогнули в недоверчивой улыбке.
– Хорошо, показывайте.
Я с трудом придержал сердце, что колотится, как внезапно попавший в клетку воробей.
– По нашим данным, – проговорил я осевшим голосом, – произойдет нечто неприятное в районе Индийского океана.
Он приподнял брови:
– Что?
Я развел руками:
– Не знаю. Но произойдет.
Он поморщился:
– Неприятное происходит каждый день, каждый час и каждую минуту. Везде, в любой стране и в любой точке свете.
– По нашим данным, – проговорил я осевшим голосом, – произойдет нечто неприятное в районе Индийского океана.
Он приподнял брови:
– Что?
Я развел руками:
– Не знаю. Но произойдет.
Он поморщился:
– Неприятное происходит каждый день, каждый час и каждую минуту. Везде, в любой стране и в любой точке свете.
– Крупное, – уточнил я. – Такое, что заметят и другие.
– Другие, – переспросил он, – это соседи?
– Да, – ответил я. – Соседи по планете.
– По всей? – спросил он настороженно.
– Да, – подтвердил я.
– Через шесть с половиной суток?
– Да, – сказал я снова. – И еще что-то случится в Европе… Примерно через две недели. И тоже… заметное.
Его глаза стали серьезными.
– Шутите? Насколько вы уверены в своих словах?
– Совершенно не уверен, – вырвалось у меня. – Это сумасшествие какое-то… Я сам не могу дать этому объяснения, понимаете? Однако готов поставить результаты финансирования продолжения наших исследований от того, подтвердится это или нет.
Он некоторое время внимательно изучал мое взволнованное лицо. Думаю, у него достаточно высокий балл по физиогномике, их наверняка учат понимать по нашим лицам различать лжецов и даже искренне заблуждающихся, наконец сказал медленно:
– Я отложу принятие решения на семь суток.
Работа идет в том же темпе, хотя про семь дней не забываю, как помнят и все в команде, хотя и пытаются говорить о чем угодно, только не о повисшем над нашими головами дамокловом мече.
Только Кириченко как-то подошел бочком и негромко поинтересовался:
– Когда твоего лучшего друга ставят к стенке, я должен отойти подальше или встать с ним рядом?
Я сказал с благодарностью:
– Хоть и не решил, все равно спасибо.
– За что?
– Другом назвал, – пояснил я, – а вроде бы ты говорил, что придушить меня пора.
– Я и сейчас готов, – ответил он с вызовом. – Никакие фонды теперь нас не остановят, разве не так?
– Уже не остановят, – согласился я. – Хотя, конечно, пояса затянуть придется. И сократить штат.
Он кивнул на экран, где в блиповом темпе сменяются новости.
– Смотри, компания Shell Inc купила фирму Гайдекс за полтора триллиона долларов. Это рекордная покупка с начала лета, когда почти за два триллиона компания Intel купила Айдастов. Как тебе такие суммы?
– Не дразни, – ответил я. – Совсем недавно вся Америка стоила меньше.
– Ничего, – сказал он с натужным оптимизмом, – скоро и мы будем стоить ого-го, меньше.
– Если не, – сказал я.
Он согласился:
– Да, если не. Шеф, я вот подумал насчет этого чипа «Абсолют-2», и что-то мне кажется, что это не совпадение…
– В чем?
– Что мы начали расширять каналы со Сверхорганизмом, а хайтековцы создали чип, что соединяет людей… но это же одно и то же? Или не так?
Я подумал, сдвинул плечами:
– Мне кажется, это совсем разное, как если бы подходили к одной огромной и сложной проблеме с диаметрально противоположных сторон. Чипы свяжут здесь и сейчас. Живущих ныне. Через Сверхсущество можем общаться и с давно умершими…
Он даже подпрыгнул, посмотрел дико, а затем, опомнившись, сказал с отвращением:
– Шеф, это лженаука!
Я сказал убито:
– Она самая. Но общаться все же можно. Более того, с огромной точностью мы будем знать, что произойдет.
– Почему это?
– Потому, что это Сверхсущество. Это оно что-то решает сделать, а мы, получив указание, уверены, что сами додумались, нас осенила идея, и вот нечто затеваем новое… к примеру, научно-техническую революцию. Или сексуальную. Или начинаем движение за полную открытость чувств и мыслей.
Он нахмурился, покачал головой:
– Что-то мне в этой идее не нравится…
– Мне тоже, – признался я, – но логика говорит, что…
Я умолк, глаза мои уперли взгляд в точку на стене. Кириченко повозился, спросил тихонько:
– Шо, идея?
Я ответил шепотом:
– Она самая… ты прав, не Сверхсущество что-то придумывает, а мы! Но еще не мы, а кто-то один додумывается, но у него это может быть только промелькнувшая мысль, о которой тут же забудет, а Сверхсущество ничего не забывает, ничего не теряет, все анализирует… и все удачное тут же транслирует нам, микросуществам, человекомуравейчикам! Не все, понятно, улавливают, таких чутких единицы, но достаточно и одного понявшего, он как раз и поднимает волну, а затем подключается и все человечество. Так что ты прав, это не Сверхсущество делает открытия, а мы!..
Он сказал стеснительно:
– Шеф, это ты придумал, а не я. Я что, только бурчал и выражал народное неудовольствие.
Я отмахнулся:
– Теперь какая разница, когда понятно, что мы с тобой – частицы Сверхсущества. Великого и бессмертного… ну, по нашим меркам. Только надо помнить, что у человека нет души, как говорят все религии. Но он существует одновременно здесь и… там, в Сверхсуществе. Мы, в смысле, существуем здесь и там. Или, говоря иначе, связаны непрерывной нитью, постоянно действующим каналом, и когда жизнь на земле обрывается, то продолжается там, уже в недрах Сверхсущества.
Он кивнул, сказал с облегчением:
– Никакого переселения душ, умерла так умерла! Это радует.
Я спросил:
– Чем?
– Научностью, – отпарировал он. – Я страсть как боюсь лженауки. И всяких там бессмертий душ.
Глава 6
Прошла неделя, мы все жадно просматривали новости, особенно те, что связаны как-то с акваторией Индийского океана, однако нигде и ничего не случалось, а затем произошло то, чего все боялись больше всего.
На мой адрес пришел лаконичный видеозвонок автоматического секретаря с лаконичным сообщением: «Финансирование прекращено». Все ходили как в воду опущенные, я объявил следующий день выходным, всем нужно прийти в себя от шока, а затем будем думать, что перестроить в своей работе, чтобы расходы снизить до минимума, но лабораторию пока не закрывать, тем временем подыскивать другие источники финансирования.
Энн предложила съездить навестить Кабанова, одного из основателей Фонда Милосердия, он сейчас болен и почти не покидает своей загородной резиденции. Мне было так хреново, что я готов был куда угодно, только бы не в лабораторию, только спросил насчет того, удобно ли к больному, меня же он не знает.
– Знает, – ответила она уверенно.
– Откуда?
– Во-первых, – обстоятельно начала она перечислять, деловито загибая пальчики, – я ему как-то о тебе говорила…
– Чего вдруг?
– Он же писатель, – объяснила она, – хоть и в прошлом… Или писатели не бывают в прошлом? В общем, поинтересовался, кто может встречаться с такой девушкой, как я, может быть это был комплимент, но я не поняла, обиделась и рассказала, какой ты замечательный. Он усомнился, пришлось долго тебя расхваливать…
Я возразил встревоженно:
– Тогда я к нему ни за что! Столкновение с грубой действительностью обидит глубоко его трепетную писучую душу, а не хочу быть душителем словесности.
Она замотала головой, ухватила меня за рукав:
– Я уже сообщила ему, что мы едем!
– Что ты наделала, – сказал я обреченно.
Машина пронеслась по Кутузовскому, свернула во двор и аккуратно встала на полупустую стоянку.
– Приехали, – сказала Энн. – Вон его подъезд.
– Не все перебежали за город, – пробормотал я.
– Старая закалка, – ответила она без улыбки. – Он из того времени, когда в центре жила элита, а за городом что-то там колосилось, мычало и кукарекало…
Консьерж спросил, кто и к кому, взглянул на невидимый для нас экран, кивнул.
– Двадцать седьмой этаж, налево от лифта.
Энн поблагодарила, лифт вознес нас быстро, я не успел даже поцеловать Энн, да она бы и не далась, не любит ничего делать украдкой, затем двери открылись, а когда мы вышли и направились через просторную площадку, на стенах картины в старинных рамах, а под ними вазы с живыми цветами, дверь на дальней стороне распахнулась, показался высокий, широкий в плечах мужчина в джинсах и майке, седые волосы коротко пострижены, что еще больше придает ему сходство с тренером команды регбистов, чем с писателем, который должен быть лохматым, волосы чтоб в беспорядке на плечи, а живот обязательно через ремень. Да, а еще он должен встречать нас в домашнем халате.
Я вежливо поздоровался, он подал руку, ладонь крепкая, словно и не писатель, у тех обязательно вялая и потная, Энн поцеловала его в щеку, и мы вошли в роскошные апартаменты, что не уступят коттеджу, только что участка нет, хотя в наличии просторный зимний сад…
– Жена уехала навестить внуков, – объяснил он, – так что сами ищите что-то на кухне. В семейной жизни так свыкаешься друг с другом, что вон уехала на несколько часов, а я хожу потерянный, не знаю, чем заняться. Новых байм нет, книги померли, кино устарело, а чего-то особенного так и не пришло…
Пока Энн быстро шебуршилась на кухне, Кабанов показал мне квартиру, догадываясь, как мне это интересно, все-таки он – вершина в своем деле, а я в самом деле чувствовал себя весьма огорошенным.