– Но исчезла так внезапно, – пробормотал я.
Она наморщила нос:
– Это я, дура, усомнилась в себе. Начало казаться, что ошиблась, ты такой же, как и все, да еще и робкий какой-то, вялый, не активный. Это потом мне мама объясняла, что гении все такие, у них активность в другой плоскости, но я тогда не понимала. А когда прочла о тебе, твоем открытии, тогда и прибежала…
Автомобиль снова набрал скорость и выбрался из правого ряда, хотя и в левый не перебирается, идет на пониженной, будто прислушивается и не знает, что делать дальше.
– Прибежала? – пробормотал я. – Твое появление было… как цунами! Всех так тряхнуло…
– А тебя?
– Меня больше всех, – признался я. – До сих пор трясет.
– Я уже тогда поняла, – сообщила она подчеркнуто нейтрально, – что отныне буду твоей половиной.
Я покосился на нее, она все в той же королевской позе, красиво откинувшись на спинку, глаза чуть прищурены, на губах загадочная улыбка.
– Ну да, – сказал я сварливо, – так я тебе и дамся! Я таких боюсь.
– А куда ты денешься из моих когтей? – спросила она небрежно. – Тем более, когда ты теперь такой именитый, богатый…
Я покачал головой:
– Ты же знаешь, деньги меня не интересуют. Просто так получилось. Система такая…
– Знаю, – согласилась она. – Это раньше изобретателя грабили все, кто только хотел, да и получал он всегда копейки, а сейчас все изменилось… Ты к Энн?
– Да, – ответил я почему-то с неловкостью.
– Вам давно было пора пожениться, – авторитетно заявила она.
– Некогда было, – пояснил я. – Сперва она студенткой, я студентом… потом годы работы, обоим надо было зарекомендовать себя… Сейчас вот уже как будто все подготовили. Теперь можно.
– А как она?
– Согласна, – ответил я.
Она фыркнула:
– Еще бы!.. Но, скажу тебе, вы не поженитесь.
Я дернулся:
– Почему? С чего ты взяла?
Она проговорила медленно, глаза стали темными и загадочными.
– Не знаю. Так вдруг ощутила. И не как догадку или предположение, а как твердую уверенность.
В машине как будто пронесся январский ветерок да еще с мелким снежком. Я поежился невольно, покосился на Эльвиру. Она все так же явно наслаждается как ездой, так и вообще, то ли автомобилем высшего класса, то ли тем, что я рядом, такой ошарашенный, как всегда, когда рядом с нею.
Она внезапно засмеялась, взгляд стал мечтательным, сочные алые губы раздвинулись в чарующей усмешке.
– А помнишь, – произнесла она с расстановкой, – где бы мы ни появлялись, там все считали, что мы муж и жена?
Я пробормотал:
– Помню…
– Странно, да? – спросила она. – Про Володю и Нину никогда так не говорили, про Павла и Веру – тоже, даже про Валентина Васильевича и Талочку, хотя они уже лет десять вместе! А вот про нас сразу так думали.
Я буркнул:
– Наверное, потому, что ты мною командовала и вертела, как хотела.
Она ахнула:
– Я? Да никогда… Напротив, сама люблю, просто обожаю подчиняться, это же так здорово! Да только не находилось подчинителя.
Я подумал и сказал честно:
– Вообще-то, да, Вера Павлом командовала у всех на глазах, но на них никто никогда не подумал… Не знаю тогда. Наверное, ты делала такое лицо.
– Какое?
Я подумал, сдвинул плечами:
– Устатое семейной жизнью. Разочарованное. Брезгливое. Недовольное. Или глазками стреляла по сторонам, выискивая вариант, чтобы заменить этого вялого ботаника.
Она вкусно расхохоталась:
– Сам знаешь, я не отводила от тебя влюбленных глаз! Я еще как была влюблена… Только родители твердили, что я с ума сошла, у меня такие великолепные партии, а я, дура… Не говоря уж про подруг, те вообще стыдили меня за такой выбор. Это уже потом папа и мама сказали, что я сглупила, выпустив тебя на свободу. Вот я и поддалась, вернулась в свое так называемое высшее общество… Остановишь вон там, возле вон того здания, похожего на пику!
– Главного офиса трансгуманистов?
– Да.
– Хорошо, – сказал я с облегчением. – Ты что, стала трансгуманисткой?
– Я ею и была, – сообщила она с легким смешком. – Но тебе это было неинтересно тогда, верно?
– Прости, – сказал я с раскаянием. – Таким вот наглым дураком был. Интересовался только собой.
– Ты делал все правильно, – ободрила она. – Ты чувствовал, что обязан сделать многое. Или тебе сказано было…
– Кем? – спросил я настороженно.
– Тем, – повторила она загадочно, – кто говорит, но кого мало кто слышит.
Автомобиль проявил особую любезность и, съехав с шоссе, свернул к зданию, где остановился прямо перед входом. Эльвира чмокнула меня в щеку, рассмеялась и выпорхнула наружу.
Я посидел еще с минуту, прислушиваясь к бешено стучащему сердцу, потом плавно вкатились в поток этих блестящих металлических жуков. Я, как и Эльвира, откинулся на спинку сиденья, щека горит, будто там приклеен перцовый пластырь, уж и не знаю, как она это делает, а в ушах еще звучит ее загадочный смех.
До самого офиса Бюро Толерантности я вспоминал ее слова, что нас постоянно принимали за мужа и жену, такое помню лучше ее, еще бы, мне это ужасно льстило, я даже старался не отрицать, даже когда спрашивали в лоб.
И еще… что она говорила о своих твердых ощущениях, что мы с Энн не поженимся?
Глава 15
В одном месте пришлось не просто замедлить движение, но даже постоять в пробке: дорогу перегородили протестанты, я всмотрелся в блистающие плакаты, у многих из электронной бумаги, где вспыхивают яркие постинги с требованиями свернуть все программы, что грозят привести к бунту роботов, то есть страшатся разработок в области искусственного интеллекта.
– Энн, – сказал я в темный экран, – я чуть запоздаю…
Проступило ее милое лицо. Она спросила встревоженно:
– Что-то случилось?
– Митинг, – буркнул я. – Луддиты… Искусственный интеллект им, видите ли, жить мешает.
Она сказала с пониманием:
– Но ведь опасения, что им придется дать равные права с людьми… не беспочвенны, согласись?
Я сказал недовольно:
– Энн, это же дурь… И почему они все еще не поубивались о заборы? Вон моя мама разговаривает с пылесосом, ругает его, стыдит, что не там ползает, что где-то пыль оставляет… Как только в кофеварки и прочие бытовые штуки начали вставлять чипы, все с ними начали разговаривать, давать им имена, клички, наделять какими-то характерами! Мама говорит, что у нас семья из пяти человек: я, отец, она, наша собака и пылесос Мишка. Ты поняла, что у него уже есть права? Уже! А это всего лишь автоматический пылесос! И мама не даст тебе его пнуть совсем не потому, что испортится, а потому, что «ему будет больно»!
Энн расхохоталась:
– У тебя замечательная мама!
Я кивнул в сторону лобового стекла:
– Вон там замечательные перегородили улицу. Придется ждать, пока разгонят. Надеюсь, хоть кому-то дубинкой врежут по замечательной роже, из-за них к тебе опаздываю!
– Я не под дождем на улице, – возразила она, – а на работе. Ничего страшного, опаздывай, никуда не денусь!
Она отключилась, а я попробовал вслед за самыми нетерпеливыми протиснуться по тротуару, но и там нас вскоре заблокировали, к тому же одни женщины, какая-то организация вывела консервативных феминисток, все с детскими глупенькими личиками и большими, даже огромными сиськами, у всех круглые глаза дурочек, что так восхитительно по мнению мужчин.
Я хмуро подумал, что было время, когда силиконовых кукол делали похожими на женщин, а теперь уже женщины стараются походить на них, таких безупречных, послушных и безропотных, что так нравится мужчинам.
Насколько знаю, в противоположность таким «сдавшимся», часть женщин, которых раньше называли емким словом «бизнес-леди», хотя чаще всего там и не пахло ни бизнесом, ни ледьством, демонстративно избегают мужчин с их завышенными требованиями, предпочитая пользоваться широчайшим спектром всевозможных гаджетов, услужливо выброшенных на рынок предприимчивыми бизнесменами.
Те и другие сейчас одинаково потрясают плакатами и требуют прислушаться к их гласу общественности, они-де резко против разработок искусственного интеллекта, сейчас любые технические новинки все больше разводят мужчин и женщин в стороны, а это неправильно…
Неправильно, согласился я, но и тормозить прогресс – неправильно.
Прибыла полиция, начала оттеснять протестующих на тротуар, освобождая проезжую часть, но демонстранты уперлись, все поднимают над головами телекамеры с широким обзором, надеясь поймать хоть какой-то момент, который можно истолковать как «бесчинства силовых структур».
Полиция, как и водится, скисла, она ж гуманная, не какая-нибудь грубая милиция, пришлось вызвать жандармов. Эти ребята покруче и пожестче, в ход пошли дубинки, как бы ни уважали права личностей, но надо уважать и права общества, а я, пока там шум и крики, включил новостной канал, где специалисты по искусственной коже как раз сцепились в дискуссии друг с другом, одни доказывают, что помимо косметического эффекта она обладает еще и защитными свойствами, другие уверяют, что искусственная кожа, несмотря на ее красоту и востребованность из-за отсутствия морщин, «не дышит», и очень скоро прибегнувших к этой сомнительной новинке накроет волна тяжелых болезней.
Как водится в таких случаях, обе стороны обвиняли друг друга, что их работы проплачены могущественными корпорациями, зарабатывающими десятки миллиардов долларов как на производстве искусственной кожи, так и на средствах по уходу за своей родной.
Я взмахом руки переключил на другой новостной, там звучат песни времен СССР, сейчас это модно. Выросло и повзрослело первое поколение, у которого нет мещанской обиды на коммунистов, что злобно захватили власть в империи и угнетали, угнетали, угнетали, не давая нажраться вдоволь западных свобод.
Старое поколение еще не вымерло, оно продолжает люто ненавидеть коммунистов, что «испортили им жизнь», но у руля их сменили уже те, кто родился в период распада сверхдержавы и уже не помнит очередей за хлебом и пустые полки магазинов.
Они, выросшие в свободном обществе, могут объективнее оценить, что же случилось в октябре тысяча девятьсот семнадцатого, что происходило дальше и почему лучшие и чистые люди во всем мире искренне верили в коммунизм, создавали в своих странах коммунистические партии и всячески помогали Советской России, даже гибли за это святое дело, как супруги Розенберги или Сакко и Ванцетти.
На волне этого интереса сейчас снимают фильмы о той грозной и великой эпохе: драмы, мелодрамы, трагедии, боевики, сериалы, художники перешли на создание полотен на темы великих строек коммунизма, писатели спешно листают старые подшивки газет, выискивая новые темы для бестселлеров.
На аукционах Сотбис за большие деньги продаются любые вещи той эпохи, коллекционеры устраивают выставки, где с гордостью похваляются богатствами…
Все это здорово, но все-таки этих вот нужно останавливать, пока снова не привели страну к октябрю семнадцатого года. Великое прошлое пусть остается в прошлом, об этом постоянно твердит Энн, а я с нею согласен в этом без всякого внутреннего протеста.
Жандармам удалось освободить две полосы, и автомобили поспешно ринулись в эту щель, а потом на просторе все ускорились, потому что опоздунам надо наверстывать упущенные возможности.
Энн вышла навстречу, я выскочил и распахнул перед нею дверцу, рисуясь своей воспитанностью, сам довольный и гордый, что я вот такой.
– Ах-ах, – сказала она, но я видел, что ей приятно, – ты тоже против прогресса? Как старомодно!
– Еще как, – согласился я счастливо. – Меня тянет даже баллады в твою честь складывать, а то и сочинять! Могу даже перед твоим балконом исполнять. А ты мне сбросишь конец шарфа, чтобы я к тебе взобрался…
– А другой конец шарфа будет на моей шее? – осведомилась она. – Да и далековато тебе будет карабкаться на тридцать второй этаж, дорогой мой Ромеро…
– А не Ромео? – спросил я.
Она помотала головой:
– Пришлось заменить на Ромеро, чтобы не было ассоциаций с Ромео Баттини, видным деятелем фашизма в Италии. Никто и не заметил разницы, так что все в порядке. Кто теперь слышал о каком-то Шексперге?
– Может, – сказал я неуверенно, – Шекспире?
Она отмахнулась:
– Ему тоже пришлось заменить имя… Нет, имя оставили… вроде бы, а вот фамилия, увы, совпала с той, что у террориста, который взорвал в Нью-Йорке вокзал.
– А-а, – сказал я, – тогда да, понятно. Но это неважно, это все уходит в прошлое. Еще лет через двадцать никто и не вспомнит ни о Шекспире, ни о Шексперге. Как у тебя с фильмами, еще не кончились?
Она вздохнула:
– Да, мы их почти все умиротворили, однако с фильмами вообще трудно. Народ их теперь почти не смотрит, несмотря на все спецэффекты, ухищрения и вложенные деньги. Сейчас новости настолько интересные и разнообразные, что просто оторваться трудно, какие там фильмы, какие боевики, какие ужастики?
– Ну да, – промямлил я, – это да… к тому же ужасников не осталось, верно? По-моему, всех истребили?
– Ну, – ответила она задумчиво, – вообще-то, еще есть…
– Это когда кто-то прищемит пальчик? – спросил я. – А если молотком попадет, то вообще катастрофа?
Она улыбнулась своей тихой ровной улыбкой:
– Ты всегда такой резкий в определениях…
Я кивнул, не зная, что сказать. Сейчас в продаже новая модель sweet dools, свидолок, как зовут в обиходе, без всяких гипертрофированных вторичных половых, без бурных эмоций, очень ровная и даже интеллигентная модель секс-партнерши, я еще в первый раз, когда увидел, то дернулся от потрясающего сходства с Энн.
Потом как-то пришлось побывать у Кириченко, его новенькая свидолка время от времени заходила в комнату, подавала кофе и печенье, сдержанная, воспитанная, очень спокойная, отвечала мягким голосом, но не слишком, без заискивания, с достоинством, и сейчас вот я смотрел на Энн и с ужасом видел, как эти гады сумели скопировать пусть даже не лично Энн, но этот тип женщин, причем не только внешне, но и в поведении.
– Что-то случилось? – произнесла Энн. – Ты так смотришь… Работа совсем заездила? Ты и появляться стал реже… Последний раз был уже и не помню когда!
– Время летит, – согласился я. – А работы все больше.
– Счастливый, – произнесла она. – А вот мы свою практически выполнили. Уже три четверти работников уволены, а нам осталось еще около двух месяцев завершать… а потом…
– Такие кадры, – сказал я бодро, – не останутся без работы!
Она улыбнулась, некоторое время смотрела ожидающе и с вопросом в глазах, потом кивнула и стала смотреть в окно, спокойно и отрешенно, тихо наслаждаясь комфортом в салоне, тихой музыкой, моим присутствием, лицо у нее стало таким светлым и чистым, что у меня мелькнула мысль предложить ей поработать у нас, что-нибудь бы нашли…
– Кстати, – сказал я, – видел анонсы какого-то фильма про вампиров. Неужели выпустят в прокат?
Она кивнула, лицо сразу омрачилось.
– Уже выпустили, – произнесла она хмуро, – кто-то недоглядел, если не сознательная провокация. Сейчас там разбираются, многих уволили, а кто-то пойдет под суд… Оправдываются, что вампиры у них все хорошие, любят, страдают, кровь у людей почти не пьют… а если пьют, то у плохих… Понимаешь, вампиры – это вторая гадость после Робин Гуда. Все мы с детства бунтуем против правил, даже примерным школьникам отличникам хотелось бы стать Робин Гудами, потому они с таким удовольствием смотрят о лихих разбойниках и пиратах фильмы, читают книги, играют за них в баймы.
– А вампиры?
– Они пришлись ко двору еще лучше, – объяснила она, – потому что легко вписываются в индустриальный пейзаж! А Робин Гуд, как ни крути, должен остаться в прошлом.
Я подумал, что в каждом из нас таится нечто такое, что хочется насрать соседу под дверью, это вот и тянет болеть за вампиров, смотреть про них фильмы и сериалы, сопереживать.
– А как с фильмом?
– Мы уже потребовали полного запрета, – сообщила она, – и наказания виновных. Сейчас показ в кинотеатрах приостановлен до решения суда, но мы не сомневаемся, будет наказано по всей справедливой строгости!
– Как насчет, – спросил я осторожно, – протестов общественности?
Она переспросила:
– Со стороны интеллигенции?
Я сдвинул плечами:
– Ну, отечественную я в расчет не беру. Я вообще стараюсь игнорировать эту прослойку психически странных людей. Для русского интеллигента очень важно, чтобы его личное мнение ни в коем разе не совпадало с точкой зрения правительства, даже если то заявляет, что дважды два четыре, зато очень важно, чтоб полностью совпадало с мнением оппозиции, какую бы хрень та ни несла…
Она сказала мягко:
– Ты чересчур… Да, все идеи русской интеллигенции разрушительны, но что делать, это реакция на сотни лет авторитарной власти! Такой интеллигенция в России сформировалась, такой и осталась… даже в демократическом обществе. Сейчас она, понятно, переживает кризис…
– У нее всегда кризис, – сказал я враждебно. – За все века ни одной конструктивной идеи! Только критика и разрушение…
Она пожала плечами:
– Во всяком случае, эта прослойка себя дискредитировала, и ее в расчет не принимают уже нигде. Она давно уже не влияет на общество… Как в старое недоброе время. И неважно, как они вампирят, мы поступаем так, как надо, а не как им хочется…
Я помалкивал, наблюдая, как мимо скользят дома, столбы, проскакивают по встречной полосе автомобили, предвкушал, как после кафе затащу Энн к себе и постараюсь уговорить наконец зажить вместе.
Она осмотрелась в салоне, даже оглянулась на заднее сиденье, брови удивленно приподнялись.
– Что-то ищешь?
– Ты не автомобилист, – сказала она то ли обвиняюще, то ли просто с твердым убеждением.
– Заметно?
– Да, – сказала она, – у них у всех предусмотрены такие штучки…
Она не договорила, мы оба деликатничаем, и хотя в современном обществе уже давно все говорят открыто о любом интиме, так это называлось в старину, но мы вот как-то и почему-то, да. Автомобили при тюнинге снабжаются вагинами, многие владельцы предпочитают хотя бы раз поиметь существо, что разговаривает таким милым женским голоском. И вообще, так сказать, показать, кто хозяин и кто кого нагибает. Да и взаимный контакт, считается, после такого действа гораздо лучше, автомобиль и человек как бы ближе друг другу.