Я промолчал, что для меня идея насчет переселения человека в компы полный бред. Другое дело – сращивание с ним человека. Это началось еще в седой древности, когда научились складывать два и два, сдвигая щепочки или камешки. А когда появились деревянные счеты, был сделан гигантский скачок к полуавтоматизации процесса. Потом появились электронные калькуляторы, а теперь вон у каждого огромный объем информации на винте, что, вообще-то, дико, когда есть мгновенный доступ в инет из любой точки планеты.
Но мы консерваторы, по старинке больше доверяем тому, что «наше». Потому и громоздятся дома петабайтные внешние харды, а самые недоверчивые тратят большие деньги на их миниатюрные варианты и носят с собой, как добавочные мозги, без которых современный человек уже как бы и не человек, потому что соображает медленнее, долго ищет информацию, не успевает вовремя сориентироваться в лавине новостей и выбрать нужное.
Эльвира понаблюдала, что уже наши вникают в инструкции, говорят о тонкостях, о которых техники не упомянули, на громкие голоса прибежали из своих норок Маринка и Антонина, тоже любопытствующие, на меня поглядывают с опаской, вдруг с грозным ревом погоню обратно арбайтен, но я настороженно всматривался в Эльвиру, что-то подозрительно ласкова, едва не мурлыкает, я, вообще-то, с женщинами схожусь трудно, а с этой вообще как среди высоковольтных проводов.
– Ты здорова? – спросил я с беспокойством.
Она приподняла брови:
– А что, цвет лица не тот?
– Нет, но… ты какая-то сейчас… не хищная.
Она улыбнулась, покачала головой:
– Ошибаешься. Я всегда хищница. Думаю, тебе об этом, наверное, уже все уши прожужженили.
Я ответил настороженно:
– Пока нет… А прожужженят?
– Странно, – удивилась она. – По мне же все видно с первого взгляда! Значит, решили, что ты сам все понимаешь. А ты вот такой особо невнимательный… Да, я хищница, охотница на мужчин. Мне нужен только самый лучший. Не знаю, такое, наверное, у меня в крови…
– Ну, – пробормотал я с осторожностью, – мы отводим инстинктам слишком уж большую роль.
– Может быть, – согласилась она, – но тут уж ничего не поделаешь. Это вам ничего не стоит за год обрюхатить тысячу женщин, только и хапаете всех, не особенно и рассматривая, а мы, женщины, можем за это же время зачать, выносить и родить только одного ребенка! Потому нам нужен только самый лучший.
– Но все, – осторожненько сказал я, – как-то примиряются, что самых лучших на всех не хватит. Они не самые, вот и мужья у них такие же… Что и справедливо, верно?
– Верно, – согласилась она. – Но я – самая! И мне нужен самый. Потому я тогда и подошла к тебе в том кафе…
Я поперхнулся воздухом, закашлялся. Эльвира легонько постучала по спине.
– Чего? – спросил я одурело. – Мне казалось, ты подошла посмеяться!
– Почему так?
– Ты сразу начала расспрашивать, что я такое…
Она посмотрела с удивлением.
– А как иначе? Мы, охотницы на мужей, сразу к цели. Не видел, как сова хватает мышь? Я должна была понять, почему меня, такую красивую и блистательную… ты с этим согласен?.. потянуло к парню в мятой рубашке, плохо подстриженному и в брюках прошлого сезона.
Я посмотрел с любопытством, все мы сразу оживаем, когда говорят о нас.
– И что выяснила?
Она поморщилась:
– Ничего. Потому и была с тобой так долго, стараясь разобраться. Вокруг меня столько женихов вертелось и сейчас вертится: богатых, красивых, умных, из высшего общества! Элита элит.
Я поинтересовался осторожненько:
– Ты за это время… так и не сходила замуж?
Она взглянула на меня из-под приспущенных длинных век с некоторой насмешливостью.
– А какая теперь необходимость? Раньше у замужней хоть повышался статус. И даже у разведенной… Наверное, я берегла себя для тебя.
Она произнесла негромко и так просто, словно это само собой разумеющееся, а я сжался в ком, почему-то чувствуя себя говнюком, а она вот такая чистая и возвышенная, мать-мать, это она-то возвышенная, зверюка и хыщница, охотница, хватательница…
– И… как ты снова?..
Она сдвинула плечами:
– Сама не знаю. Словно меня что-то повело в сторону. У нас, женщин, лучше развит инстинкт. А у меня так вообще… В общем, я поддалась ему и вышла к вашей фирме…
– Это не фирма, – поспешно сказал я. – Лаборатория.
– Да как ни назови, нам, женщинам, без разницы, как вы называете свои игрушки. Там был ты, вот что главное. И я поняла, что на этот раз я тебя ухвачу…
– Как сова мышь? – сострил я, но прозвучало почему-то жалко. – Да уж, повезло мне…
– Или ухвачусь, – уточнила она, – так, что не сумеешь от себя отодрать.
– Отдеру, – пообещал я.
– Пойдет кровь.
– Настолько сроднимся?
Я спрашивал насмешливо, даже мысль о том, что я и эта светская львица можем иметь что-то общее, кажется чудовищно нелепой, однако она смотрела очень серьезно, и кивнула, не сводя с меня пристального взгляда.
– Мы уже вместе, – произнесла она негромко. – Только ты этого, как все мужчины, еще не замечаешь. С того дня, как мы расстались… у меня так и не было мужчины. Ну, было что-то, какие-то тени, ни одну не помню, хотя родители говорят, что партии были самые лучшие… и вот сейчас я снова чувствую себя в мужских руках.
– Гм, – сказал я.
– Хоть ты ко мне еще не притронулся, – уточнила она. – Но нам, женщинам, это не самое важное. Я чувствую, что я в твоей власти, чувствую себя в твоем поле, твоем пространстве, мне уютно, надежно и защищенно. Хоть ты меня и не думаешь защищать, еще бы, но мне все равно под твоей рукой, как цыпленку под крылом у матери… Вам, мужчинам, недоступно такое чувство… Вы существа сильные, прямые и простые.
Я чувствовал, что все сильнее нервничаю, проговорил чуточку бойчее, чем сам хотел:
– А не странно, что Сверхсущество тебе вот такое подсказывает насчет меня, а мне совсем наоборот?
Она переспросила:
– Так уж и наоборот?
Я уточнил:
– Ну, если совсем уж правду, то вообще ничего. Молчит, как кистеперая рыба в Гренландии. А так не должно бы, как ты думаешь?
Она сказала уверенно:
– Сверхсущество говорит и тебе то же самое! Я уверена. Только ты весь в работе, мужчины вообще смотрят на горизонт и думают, а что же там за той чертой, а вот мы, женщины, лучше прислушиваемся к себе, и к тому, что говорит сердце.
– А мне сердце говорит, – ответил я, – что, если не подготовим достаточно внятный отчет в Фонд Клинтона, нам могут больше не выделить денег!
– Выделят, – ответил она, – сам знаешь, что выделят. Вы сделали так много, открытие настолько грандиозное, что теперь осталось только купаться в славе… или уверенно идти и закреплять успех.
– Так выглядит со стороны? – спросил я. – Здорово. А я думал, все видят, как мы тут трясемся и бьемся головами в стены, потому что никак не поставим работу на строгую научную основу… а для нас ничего нет хуже.
– У тебя все получится, – сказала она убежденно. – А потом будешь приходить с работы, падать без сил, а я буду тебя чесать и гладить, купать и мыть тебе уши, стричь волосы в носу, тереть пемзой пятки, а ты будешь блаженно хрюкать, балдеть и набираться новых сил для будущих битв и побед…
– Заманчиво, – признался я. – Только вот не могу себе представить, чтобы ты терла мне пятки пемзой. Скорее, утопишь.
Она посмотрела серьезно и произнесла загадочно:
– А ты попробуй. Чего боишься? Мы ведь уже были вместе.
Я покачал головой:
– Мы просто вязались. Бездумно, как все подростки. А сейчас ты о таких святых вещах, что просто не знаю… Ты, и стрижешь мне волосы в ушах, а не отрезаешь сами уши, что представить куда легче!
Она засмеялась:
– Брыкайся, брыкайся! Я додавлю все равно. И посажу в ванну, и буду купать, и буду стричь тебе ногти на задних лапах, и чесать все, что захочешь, потому что этого хочется моей натуре, а она у меня мудрая, хоть и глупая.
Глава 3
Кириченко спустился в буфет за соком, но вернулся с таким огромным бутербродом, что бицепс вздулся, будто держит гантель, включил жвачник, пока сам азартно чавкал, поглощая вредные холестерины.
В телестудии пятеро экспертов с фальшивым энтузиазмом расхваливали последний фильм студии Голден Майерс, где задействованы живые актеры.
Урланис охнул и сразу засобирался, суетливо начал уговаривать присоединиться к нему, надо же успеть насладиться последним шедевром. С этого дня все фильмы станут сниматься только в труанимации, это доказало и коммерческую окупаемость, и более высокий уровень игры компьютерных актеров.
– Пойдешь? – спросил он у Маринки.
Она замотала головой:
– Я не настолько старомодна, уж прости. Я давно смотрю только трюшников.
– Да это как память уходящему, – сказал он с надеждой. – Почетные проводы, так сказать.
Она фыркнула:
– Ты и последнюю телегу провожал со слезами? А в музей ходишь смотреть на каменные топоры и видеомагнитофоны?.. Извини, я предпочитаю парней с более современными вкусами. Да и вообще на свете много поинтереснее… Вот смотри, что по жвачнику показывают! Живут же люди! Весело, насыщенно…
Она переключила канал, оттуда пахнуло дымом, раздались душераздирающие крики, истошно взвыла санитарная машина, замелькали окровавленные лица.
Урланис вслушался в скороговорку дикторши, тяжело вздохнул:
– Да, там не скучно. Сразу два теракта в турецкой части Курдистана… Что за народ эти курды? Семьсот лет драться за независимость, которой у них никогда не было?.. Русские уже за пару поколений забыли, что они русские. А этих турки как ни нагибают, но курды не сдаются…
Люцифер спросил лениво:
– Это есть хорошо?
– Хорошо, – ответил Урланис с убеждением. – Это достойно! Мужественная борьба за свои права. Мало таких… разве что баски?
– А русские, – сказал Корнилов воинственно, – их татаро-монгольское иго не превратило же в татар?
Урланис хохотнул:
– Учите матчасть, юноша. После Батыева похода татары на Руси вообще не появлялись, а дань собирали русские князья и сами отвозили в Золотую Орду. Не-е-ет, у нас нет такой стойкости, как у курдов или басков. Вон русских после революции убежало во Францию несколько миллионов, но уже через пару поколений там были только французы. Так же охотно русские становятся немцами, англичанами, американцами, шведами…
Вертиков слушал-слушал, наконец громко крякнул, все повернули к нему головы, он сказал бодро:
– Отсюда вывод: самый идеальный народ для будущего – русский. Без всякого бараньего упрямства, что, дескать, раз наше, значит – лучшее, мы перенимаем именно лучшее вне зависимости, немецкое это или французское. Когда-то все высшее общество России говорило на немецком, потом – на французском, сейчас стыдно не знать английского, мы покупаем импортные автомобили и не желаем смотреть на отечественные… разве это не признак раскованного сознания, всегда готового принять действительно новые идеи, новые учения, новые реалии?
Кириченко сказал лениво:
– А я вообще не понимаю, надо ли вообще помнить о такой ерунде, как национальности? Мы с нарастающей скоростью идем к сингулярности, не забыли?
– Не идем, – поправил Урланис, – нас уже тащит. Несет, как в половодье. Не успеем сказать «мама»…
Корнилов ответил очень серьезно:
– К сожалению, не оправдались прогнозы, что все будем сливаться в одну нацию землян. Кто-то да, вливается в эту общность легко и просто, но другие, напротив, усиленно начинают искать отличия своей расы, народа, языка, вспоминают старые обиды от соседей…
Вертиков напомнил серьезным голосом:
– Потому и запретили во всех странах проводить Дни Победы, Дни независимости и прочие памятные даты?
Люцифер вздохнул:
– Ты не поверишь, но грузины до сих пор обижены на армян, что те семьсот лет назад ударили им в спину, когда те дрались то ли с татарами, то ли еще с кем-то, татары переживают за свою исчезнувшую империю и болезненно реагируют на дни в календаре, когда случилась Куликовская битва… Не все, конечно, но их число не уменьшается, вот что тревожит наших политиков.
Вертиков пробормотал:
– Ну, Батый одно, а сталинские репрессии, о которых только и говорят – другое… вроде бы. Если ты об этом не говоришь и не обличаешь, то ты вроде бы и не демократ, а тайный коммунист или карбонарий!
Я сдвинул плечами:
– По мне это то же самое, что расследовать деятельность Ивана Грозного. Сейчас другая мораль и другие нравы, чем в те времена. Большевики почти в той же эпохе!..
Вертиков возразил:
– Ну уж не скажите! Еще живы люди, заставшие советскую власть…
Кириченко сказал авторитетно:
– Если они о ней еще помнят и говорят, то дураки они все. Зацикленные. Не понимают, что мир сейчас совсем-совсем другой. И никакой преемственности нет и быть не должно!
Вертиков повернулся к нему от своего стола вместе с креслом, наклонил голову, всматриваясь поверх очков.
– Правда? Страна вольна не отвечать за долги прошлого правительства?
Кириченко сдвинул плечами:
– Как тебе сказать…
– Да так и скажи!
– Да никто не скажет, – заявил Корнилов со своего места. – За долги правительства и обязательства предыдущего президента – конечно, да. И за предпредыдущего. И даже еще за предпредпред. Или вон Германия выплачивала всем обиженным Гитлером странам компенсации… Но до каких временных рамок? Должны ли мы предъявлять французам претензии за поход Наполеона на Москву, которую он сжег? Да, ладно, пусть он, кто теперь будет разбираться?.. Недавно Египет предъявил претензии Израилю за то, что перед знаменитым Исходом из страны евреи ограбили всех богатейших египтян и унесли с собой все их сокровища, о чем и признались в Библии. Сумма на сегодняшний день набежала с процентами в пару сот триллионов долларов. А потребовали на полном серьезе!
Вертиков поморщился:
– Ну, ты это слишком далеко залез…
– А как не далеко? Где грань?.. Нет ее, сам знаешь. Можно только обсуждать такие случаи и о каждом договариваться отдельно. Так и в нашем случае. Нет у нас ориентиров.
– То древние времена, – возразил Вертиков, – а вот Вторая мировая недавно закончилась, ее участники каждый год маршируют по площадям своих столиц!
– Тоже дураки, – сказал Корнилов безапелляционно. – Вторая мировая была в той же древности, что и греко-римские и татаро-монгольские. Дело не в том, сколько ушлепало лет.
– А в чем?
– Изменениях, – отрезал Корнилов. – Мы все совсем другие. Во вторую мировую немцы разбомбили деревушку Ковентри, а англичане в отместку превратили в руины Кельн, сокровищницу Германии, хотя там не было никаких военных частей или заводов. Просто в отместку! Американцы за несколько массированных налетов превратили в груду щебня другую жемчужину Германии – Дрезден, тоже абсолютно мирный город. А сейчас, как знаешь, за каждого убитого гражданского, сунувшегося под пули во время операции по отлову террористов где-нить в Ираке или Афгане, столько крику, что президенты со слезами извиняются! Все изменилось, все стали другими. Мы живем в другом мире.
Вертиков сказал непреклонно:
– Нет уж, нет уж!.. Если это была вина – должны быть наказаны по всей строгости. Если ошибки по дурости – должны покаяться прилюдно и даже всенародно.
– Ошибки, – сказал Кириченко.
– Ошибки, – согласился Вертиков. – И перегибы.
Корнилов прорычал раздраженно:
– Ошибки, ошибки… Что вы, блин, какие-то мелкотемные? Да самую большую ошибку совершил князь Владимир, когда принял православие! А все, что потом, это следствие той грандиозной ошибки. Это ж только православие ухитрилось абсолютно ничего не добавить к учению тех, кто жил во время Христа, потому и гордо именует себя апостольской! И потому только у православных такое презрение к труду, к богатству, восхваление бедноты и всяких юродивых!.. Только у нас в ходу эти поговорки «От труда не станет богат, а только горбат», «Всех денег не заработаешь»… щас, погодите…
Он быстро завертел в воздухе замысловатую фигуру. Экран, наученный распознавать сигналы, данные руками, засветился, быстро пробежали строки, высветилось подсвеченное красным: «Дело не голуби, не разлетятся», «Работа не черт, в воду не уйдет», «У бога дней впереди много, наработаемся»…
Вертиков прервал:
– Хватит-хватит! Я могу и похлеще подобрать, подумаешь. Из устного народного… И что?
Корнилов сказал сердито:
– А то, что апостольские заповеди создавались в ту эпоху… эх, да вам что, повылазило? Только у нас в ходу эти расхожие мудрости… вот смотри, это оттуда же, из Даля: «Богатому черти деньги куют», «Лишние деньги – лишняя забота», «Будешь богат, будешь и рогат», «Кто богат, тот и рогат», «Деньги, что каменья: тяжело на душу ложатся», «Богатый совести не купит, а свою погубляет», «Деньгами души не выкупишь», «Меньше денег – меньше хлопот», «Без денег сон крепче»… Только в России до сих пор уверены, что если человек богат – то он вор и жулик! А если бедный, то, естественно, сама добродетель.
Кириченко прервал:
– Корень, уймись. Я на твоей стороне. Только православные уверены, что Билл Гейтс, все еще самый богатый человек на планете, не попадет в рай, но католики и протестанты знают, что для него игольное ушко расширится так, чтобы он не протискивался, а прошел свободно, растопырив локти, ибо это великий человек, заработал, а не украл, и заработанные деньги раздал на полезные дела. Но что предлагаешь? Сменить религию?
Корнилов сказал с вызовом:
– А почему нет?
Кириченко покачал головой:
– Поезд ушел.
– Да мне твои иносказания…
– Какие иносказания? Религию за один день не сменишь. Тебе одному да, как и отдельным людям, но народу… А за это время наступит сингулярность. Куда, полагаю, православных брать вообще не стоит.
Вертиков возразил:
– Богатый богатому рознь. Билл Гейтс бесспорно войдет в Царство Небесное Сингулярности, а вот абсолютное большинство миллиардеров – нет, что и понятно. На те деньги, что пускались на самые огромные в мире яхты и собственные «боинги» с бассейнами и гаремами, можно было бы чуточку приблизить сингулярность, но, увы, не приблизили, и как результат – многие очень достойные люди до нее не доживут.