Чтобы не навлекать на себя монарший гнев, прислуга незаметно натирала фаянс печи кусками льда!
Ну как, ради господа бога, не подсмеиваться над таким человеком?! Это был своего рода bon ton!
Теперь, однако, ясно, что при Талызине следует держать рот на замке. Вот незадача! Как это Ростопчин не заподозрил неладное раньше? А еще зовется среди своих хитрою лисою!
Вот где истинная лиса — этот приветливый, приятный в обхождении выскочка-масон…
Однако Ростопчин умел мгновенно извлекать опыт из житейских уроков, а потому придал своему лицу то же самое выражение почтительного, даже истового внимания, с каким смотрел на императора Талызин.
А метаморфозы на лице Павла, честное слово, заслуживали самого пристального внимания!
Апрель 1801 года.
— Я так и думал, что ты, красавчик, и есть тот рыцарь-убийца, о котором меня предупреждали, — приторно улыбаясь, продолжил человек, которого Алексей только что вызвал на поединок.
— Честно говоря, даже полагал, ты перейдешь в нападение раньше. Что и говорить, наша безголосая прима умеет вертеть не только хвостом, но и людьми.
Жаль, жаль… из тебя мог бы выйти человек, но теперь уж вряд ли что-то успеет вылупиться.
* * *— Il's ont tous des figures d'enterrement! [22] — чудилось, кричали его большие, чуть навыкате, желтоватые глаза. — Ведь я тебя нанижу на свою шпагу, точно каплуна на вертел!”] — присовокупил он с утонченным ехидством, и, мгновенно сменив тон, желтоглазый взревел, словно позволил наконец ярости одолеть себя:
— Я принимаю ваш вызов, но не надейтесь, что смогу принять ваши извинения.
— Дуэль. Немедленно, сейчас же! Сию минуту! Безотлагательно! Вы первым начали ссору, стало быть, выбор оружия за мной.
— Однако я тоже способен бросить вызов. Выбираю шпаги! Мы будем драться на шпагах, коли именно этим оружием вы владеете столь виртуозно!
Алексей, шум в ушах которого постепенно стихал, так что он начинал различать не только звуки, но и слова, оторопел.
С чего противник взял, что он хорошо владеет шпагою? Он прекрасно знал, что был фехтовальщиком хоть и не самым дурным благодаря молодости, увертливости, крепкой руке и сильным легким, но не слишком умелым.
Сыскать приличного учителя в деревенской глуши было невозможно; Алексей накрепко усвоил те уроки, которые некогда давал ему отец, учившийся в свое время у самого Сивербрика [23], однако понимал: этого безнадежно мало, чтобы одолеть противника, в коем все, от франтовато повязанного шарфа до наглой повадки, изобличало уверенность в себе и своей смертоносной силе.
И Алексей, у которого и шпаги-то не было, Огюсту еще предстояло ее где-то раздобыть, с каждой минутой отрезвления все более ужасался и впрямь, куда он полез? — однако воротить события назад уже было невозможно, приходилось подчиняться судьбе.
Что-то слишком уж часто ему приходилось это делать! Между тем новоявленные секунданты, Огюст и Жан-Поль, с новыми своими ролями смирились мгновенно и развернули бурную деятельность по устройству сей дуэли.
Каким-то образом избавившись от бесчувственного тела мадам Шевалье (у Алексея было такое впечатление, что ее просто сунули куда-то в темный угол, словно надоевшую, уже ненужную вещь), Жан-Поль мигом обежал окрестности и сообщил, что буквально в пятидесяти шагах от собора имеет место быть подходящий пустырь.
Поскольку прохожие отозвались-таки на призывный звон колоколов и расточились по церквам, улицы сделались безлюдны, лишних свидетелей не будет.
Кроме того, Рига всегда тщилась прославиться не в качестве какой-то там заштатной российской провинции, а одного из центров европейского просвещения.
В Европе же дуэли пользовались огромной популярностью, поэтому смело можно было ожидать, что и в Риге помехи назначенному смертоубийству ни в коем случае не случится.
Все это время Алексей и его противник мерили друг друга делано равнодушными взглядами, однако порою в желтых глазах проскальзывало откровенное недоумение. Причины его Алексей не мог объяснить, да и не до того ему было, он силился скрыть собственное удивление: почему все-таки наглец в белом шарфе назвал его рыцарем-убийцей?
Неужели?.. Ну конечно! Алексей даже содрогнулся, когда объяснение наконец-то постучалось в его глупую головушку: а ведь этот незнакомец откуда-то знает об убийстве генерала Талызина.
И знает, кто именно его убил, — вернее, кого считают убийцей. Но если так… если так, значит, проныра Бесиков не поверил в гибель преступника посреди разгулявшейся Невы.
А может быть, кто-то стал свидетелем бегства Алексея? Или караульный офицер на петербургской заставе оказался более внимателен, чем хотелось бы мадам Шевалье, и обратил-таки внимание на несоответствие документов: паспорт для пересечения границы был выписан на три лица, в карете же явно находилось четверо…
Нет сомнения: щедрая мзда на время лишила караульного возможности считать до четырех, но лишь на время!
Итак, бегство Алексея открыто. И сейчас ему надо сделать окончательный выбор: или драться, чтобы покончить со своей непутевой жизнью (о возможности иного исхода он даже и не мечтал) под личиной беглого убийцы, или попытаться открыть свои обстоятельства этому посланцу Бесикова.
Алексей, наверное, склонился бы ко второму пути, однако стоило ему только взглянуть в неистовые желтые глаза, как решимость каяться и что-то объяснять лопалась, точно мыльный пузырь.
Этот человек ненавидит его. Он ничего не захочет слушать, только на смех поднимет.
Мало что погибнешь ни за что ни про что — еще и позору перед тем натерпишься!
Нет, лучше молчать и отдаться судьбе. Едва Алексей принял свое фатальное решение, как появился, словно только того и ждал, Огюст, осторожно несший в охапке две довольно-таки длинные шпаги.
Где он их раздобыл, так и осталось для Алексея загадкою.
Незнакомец при виде оружия весьма оживился. С ухватками знатока он согнул клинок, проверяя его гибкость, померил по руке эфес и, пробуя, сделал целую серию мелких проворных уколов в белый свет, однако улыбка, заставившая его ощерить острые белые зубы, показывала, что в воображении видит он перед собою действительного противника и еле сдерживает желание обрушить на него всю мощь своего мастерства.
При этом он иногда косился на Алексея, и тот спохватился, что стоит как дурак, хотя ему надобно тоже опробовать оружие.
Подражая противнику и тщась вспомнить отцовские уроки, он взял вторую из принесенных Огюстом шпаг — и брезгливо передернулся, увидав, что конец клинка запачкан в чем-то темном.
Итак, это было опытное орудие человекоубийства! Чья-то кровь засохла на клинке… брр, какой кошмар!
— Ну что ж, начнем, господа? — скучным голосом спросил Огюст, не глядя на противников.
— Чего, в самом деле, время тянуть? Защита чести не терпит отлагательств!
— И то, — охотно согласился желтоглазый.
— Только, может быть, сначала познакомимся, сударь?
— С кем, так сказать, имею честь и все такое?
Алексей только и смог, что растерянно моргнул. Как то есть — познакомимся? Разве желтоглазый не знает, с кем имеет дело? Неужто Бесиков не сообщил своему посланному имени разыскиваемого преступника?
— Ну, чего уставились? — по-своему истолковал его ошеломленное молчание противник.
— Рекомендуюсь — капитан Яков Скарятин. — Он со значением вглядывался в лицо Алексея, словно ожидал от него какой-то реакции. Не дождавшись, нетерпеливо передернул плечами:
— Да ваше-то имя каково, милостивый государь?
Алексей тупо молчал, пока еще не в силах заново оценить происходящее.
— Да пес ли мне в вашем имени? — не выдержал в конце концов Скарятин.
— В самом деле — чего зря время терять?
— Сразимся, et apres nous le deluge [24], как сказал какой-то французишка.
— В позицию! И, отсалютовав, он стал ан-гард.
Огюст делал нетерпеливые знаки Алексею, и тот безотчетно принял начальную позицию.
Огюст развел противников. Но вот те снова начали сходиться, сперва медленно, еще присматриваясь — нет, словно бы принюхиваясь друг к другу, как если бы острия их шпаг были длинными, чуткими звериными носами.
“Ан-гард, секунда, торс, полукруг, выпад, кварта”, — четким, бесстрастным голосом принялся отсчитывать кто-то в голове Алексея, и тот с изумлением узнал голос отца. Ну да, это все названия приемов фехтования, однако еще отнюдь не бой.
Между тем Скарятин с полушага сделал дегаже и прямой удар, не проколов насквозь Алексея с первой же попытки только потому, что тот успел крутануть кистью полукруг и отвести острие шпаги противника. Успел только чудом: не мастерством, не знанием — жаждой жизни!
— Отбито! — выкрикнул Огюст, бросив на Алексея одобрительный взор.
— Повезло! — запальчиво выдохнул Скарятин.
— Повезло! — запальчиво выдохнул Скарятин.
— А впрочем, j'en suis charmee [25], сударь!
Алексей стоял, с трудом переводя дух, хотя бой, по сути, еще и не начался.
Острие шпаги Скарятина едва не вонзилось ему прямиком в сердце, даже слегка, самую чуточку, почти невесомо царапнуло левый сосок, но не эта воображаемая, хотя и столь близкая смерть заставила его обмереть!
Дыхание отняло внезапно промелькнувшее воспоминание.
Вот она медленно, томительно глядя в глаза Алексею, касается его плеча, словно смахивая незаметную соринку, ведет кончиками пальцев по рубашке, а потом неожиданно защемляет ноготками сосок и начинает поцарапывать, щекотать его, и горло у Алексея пересыхает, голова наполняется невнятным гулом, ноги подкашиваются.
И он ничего не видит теперь, кроме ее приоткрывшихся в слабом вздохе, вдруг пересохших губ…
Это сводящее с ума воспоминание едва не убило Алексея насмерть.
Скарятин внезапно сделал такую стремительную фланконаду с боковым нападением, что Алексей суетливо отшатнулся, запутался в ногах — и неловко завалился на спину, выставляя над собою шпагу, на которую… о господи Иисусе! — на которую вдруг натолкнулся не удержавшийся в резком выпаде противник.
Какой-то миг Алексей держал тяжесть его тела на выгнувшемся от напряжения клинке, потом рука его начала опускаться, но в этот миг Скарятин сделал нечеловеческое усилие и выпрямился — выдернул из себя острие, а точнее сказать, сдернул себя с него.
Полусидя на коленях, Алексей таращился в его удивленное, какое-то остановившееся лицо с приоткрытым влажным ртом.
Скарятин осторожно, мелко дышал, словно ему было слишком больно вбирать воздух пробитой грудью. Он шагнул назад, опустил шпагу, пытаясь опереться на нее, но клинок согнулся, и Скарятин грянулся наземь, не успев отвернуть лицо и ударившись о булыжную мостовую.
Алексей, не в силах подняться, все так же полусидел на коленях и смотрел на него, редко, медленно моргая.
Вообще все вокруг сделалось вдруг каким-то медлительным: и подергивания тела, простертого на земле, и движения Огюста, который наклонился над Скарятиным, перевернул его на спину, удовлетворенно кивнул —и зачем-то начал разматывать его белый шарф, суетливо выдергивая концы его из-под рубахи.
“Может, Огюст его этим шарфом перевязать хочет? — с усилием подумал Алексей. — Может быть, он еще жив?”
Но остановившийся взгляд желтых, навеки недоумевающих глаз свидетельствовал обратное…
Из-за пазухи Скарятина выпал какой-то бумажный клочок, не замеченный молодым французом, понесся по ветру прямиком на Алексея, и тот с вялым испугом отстранился, глядя, как спешат по пустырю Жан-Поль и заботливо поддерживаемая им мадам Шевалье.
“Они-то откуда взялись?” — удивился Алексей, вдруг ощутив, что дышит так же мелко, осторожно, как дышал умирающий Скарятин.
С отвращением сглотнул кислую слюну. Его мутило, видеть окружающий мир больше не стало сил, лег на бок, подтянув к животу коленки, и закрыл глаза.
— Что с ним? — послышался над головой равнодушный женский голос, и Алексей с трудом узнал всегда выразительные модуляции мадам Шевалье.
— Неужели тоже ранен?
— Вроде нет, — без особой уверенности, однако и без особого беспокойства — отозвался Огюст.
— Скорее так, головокружение от внезапной победы. Но возьми же шарф, Луиза.
— Давай, скорее, скорее! — жадно воскликнула она. — О, этот шарф!
— Голос ее задрожал и пресекся.
Алексей, которому от прикосновения студеных булыжников немного полегчало, чуть повернул голову и прояснившимся взором посмотрел на мадам Шевалье, которая, упав на колени, жадно комкала шарф Скарятина и прижимала его к лицу.
Черты ее были искажены почти экстатическим возбуждением, глаза туманились, губы шевелились, что-то шепча.
На лице Огюста и Жан-Поля был написан такой же восторг.
Алексей не поверил своим глазам. Потом вслушался в захлебывающийся шепот — и не поверил ушам.
— Государь… о мой император! — бормотала мадам Шевалье.
“Кто-то здесь сошел с ума, — спокойно, словно был совершенно случайным зрителем, подумал Алексей. — Может быть, я. Может быть, они. А скорее всего мы все скопом”.
Словно услышав его мысли, мадам Шевалье взглянула на него и пронзительно засмеялась:
— Ты думаешь, я сошла с ума? Наверное, да — от восторга.
С'est excellent! — Ведь ты убил, ты убил это кровавое чудовище!
Уже второй из того страшного списка палачей пал от твоей руки.
Сначала — Талызин. Теперь — Скарятин. Капитан Скарятин!
О, Алексис, тебе только кажется, что этот шарф — белый. На самом деле он обагрен кровью, потому что этим шарфом 11 марта сего года капитан ЯКОВ Скарятин задушил… задушил императора Павла.
Голос ее сорвался. Она снова уткнулась лицом в шарф и безвольно подчинилась рукам Жан— Поля и Огюста, которые с двух сторон приподняли ее, помогли встать на ноги и осторожно повели по пустырю.
Через пару шагов Огюст обернулся и деловито сказал Алексею:
— Чего валяешься? Вставай. На камнях лежать — для здоровья не полезно. Да и народу сейчас набежит. Вон, обедня кончилась.
И в самом деле — со всех сторон раздался вдруг звон колоколов, возвещавший, что во всех петушиных соборах закончились службы.
Этот звон заставил Алексея завозиться, приподняться на колени. Но он еще никак не мог совладать с закружившейся головой и замер на четвереньках.
Порыв ветерка остудил его горящий лоб и принес какую-то свернутую бумажонку. Алексей вспомнил клочок, выпавший из-за ворота скарятинской рубахи, и подобрал бумажку вялыми пальцами.
Она была исписана наклонным острым почерком.
“Рыцарь-убийца”, — бросилось в глаза. Алексей вгляделся внимательнее.
“…Дама сия всюду таскает за собою молодого человека, никому не известного ничем, даже именем, кроме своего прозвища — Рыцарь-убийца” ходят слухи, что он по уши влюблен в мадам Ш. и спуску не дает никому, кто осмелится бросить в ее сторону мало-мальски косой взгляд. Молва гласит, что он буквально на днях убил в Петербурге на дуэли небезызвестного генерала Т.”
Алексей содрогнулся и крепко стиснул записку в кулаке.
Почти невероятным усилием он заставил себя встать и, с трудом сохраняя равновесие, уставился вслед удаляющейся троице французов, отчего-то наверняка зная, что видит их в последний раз в своей такой короткой и при этом уже несусветно запутанной жизни — такой же скомканной, как эта роковая записка.
Июль 1798 года.
“Великим магистром?! Полно, да не ослышался ли я? Неужели я буду гроссмейстером Мальтийского ордена?!”
Павел даже покачнулся. Никогда не испытывал он такого восторга, как в это мгновение: даже когда столь долго чаемая корона Российской империи была возложена на его лысоватую голову.
Конечно, он испытал немало треволнений, прослышав о намерениях “дражайшей маменьки” позволить Александру обойти отца на пути к престолу, однако в глубине души никогда не сомневался, тот, кто рожден для трона, рано или поздно воссядет на него.
Престол, венец — это было то, что принадлежало ему по праву, само собой, независимо от его желания. А вот звание великого магистра… этот пьедестал Павел воздвигает для себя сам, своими собственными усилиями.
Это звание — признание его собственного величия, тут он не просто сын Екатерины и Петра III (что по-прежнему вызывает у императора тайные, но мучительные сомнения). Он просто — иоаннит Павел, не пожалевший ни страны родной, ни веры отцов для возвеличивания дела всемирного рыцарства и получивший за это высшую награду, о которой только мог мечтать!
— Я желаю немедленно видеть барона Николаи. Безбородко вскинул бровь.
Для чего, интересно знать, императору незамедлительно потребовался президент Академии наук?
Неужто желает в который уже раз углубиться вместе с ним в историю создания своей любимой игрушки — этого несусветного ордена, к которому при дворе всерьез относятся, кроме императора, один, ну два человека?
И тотчас же канцлер получил ответ на свой вопрос:
— Я намерен приказать в издаваемом академией календаре обозначить остров Мальту губернией Российской империи!
О господи… “Почему бы тебе не отправиться уж прямо сейчас завоевывать Индийское царство?” — подумал ошарашенный Ростопчин. Если бы он знал, что окажется провидцем и спустя два с половиной года…
— Чего еще угодно приказать вашему величеству, непроницаемым выражением проговорил Безбородко, быстрее других пришедший в себя (должность у него была такая, чтоб быстро оправляться от ударов, да и практики воспринимать, не дрогнув, самые несусветные монарший причуды накопил побольше прочих!).
— Прикажите нашему послу в Риме Лизакевичу вступить в сношение с римской курией и подтолкнуть вопрос о моем избрании главой Мальтийского ордена, — приказал — Павел, словно это было уже дело вполне решенное.