Его молоденькая жена, до смерти испуганная, наивно пыталась возражать:
— А ну как местность там благоприятная? Ну как взятое с собой вооружение удастся сохранить без применения?
— Как же, удастся! — всхлипнул несчастный военный министр.
— Ведь в последнем рескрипте нашим казакам заодно предписывалось: “Мимоходом утвердите за нами Бухарию, чтобы китайцам не досталась. В Хиве вы освободите столько-то тысяч наших пленных подданных. Если бы нужна была пехота, то лучше вы бы одни собою все сделали”. Ты слышала?! “Мимоходом утвердите Бухарию!” — залился Ливен горячечным, истерическим, смехом, но осекся, увидав некую темную фигуру, которая вдруг„возникла в углу спальни несдержанно наклонив голову, проследовала за дверь.
— Кто здесь? Кто здесь был?
— Христос с тобою, милый! — крестила его жена.
— Это ведь Петр Александрович, друг твой, Талызин!
— Талызин? — Глаза Ливена сделались безумны. — Когда он пришел? Он что, все слышал, что я говорил?
— Да уж наверное, он тут не меньше часу пробыл, — вконец перепугалась Дарья Христофоровна.
— Чего ты боишься, он ведь друг твой!
— Я погиб, — заплетающимся языком пробормотал военный министр. — Я погиб. Теперь с часу на час нужно ждать ареста. Он донесет…
Состояние Ливена резко ухудшилось. Сказываясь тяжело, больным, он более не появлялся в службе. Однако и предсказанных им репрессий не последовало. Дарья Христофоровна торжествовала: генерал Талызин оказался благородным человеком!
Но дело состояло вовсе не в его благородстве. Просто-напросто Талызин вел в то время куда более серьезную игру. Он уже вступил в число заговорщиков, замышлявших свержение императора Павла, и портить среди них репутацию мелким доносительством, выслуживаясь перед государем по пустякам, ему было ни к чему.
Судьба войска Донского его мало волновала. Всем было известно, что Павел ненавидел казаков с их “республиканством”, с их системой управления, и давно мечтал о некоем стечении обстоятельств, которое избавило бы его от этой полудикой, в его понимании вольницы. По сути дела, Индийский поход был направлен на истребление всего казачьего племени: ведь выступить велено было целыми семьями! Даже если бы им удалось завоевать “Индийское царство”, назад; на Дон, уж точно никто не вернулся бы…
Этого и добивался император.
Генерал Орлов немедленно приступил к исполнению высочайшего повеления “со всевозможной поспешностью”, так как Павел его торопил. В поход сразу вышли 22 507 человек при двенадцати единорогах [36] и двенадцати пушках (41 полк, две роты Конной кавалерии, 500 человек калмыков и команда по укомплектованию). В поход двинулись 41 424 лошади.
Все полки разделены были на четыре эшелона, из них первым, в составе трех полков, командовал генерал-майор Платов, освобожденный для предстоящего похода в Индию императором Павлом из Петропавловской крепости. 1 марта выступили остальные силы войска Донского.
Казаки при движении по степям испытывали страшные лишения. Морозы, метели и крайне дурное состояние дорог затрудняли движение и нарушали правильность следования эшелонов; артиллерия едва двигалась. А по причине раннего вскрытия рек приходилось изменять маршрут, из-за чего казаки по нескольку дней не получали продовольствия и фуража. Некоторые командиры принуждены были из-за бескормицы бросать лошадей.
В марте стала вскрываться Волга, лед не выдерживал тяжести людей и подвод, особенно орудий. Часть полка Денисова провалилась и едва была спасена при помощи трехсот человек крестьян. Тем не менее, несмотря на страшные препятствия, полкам удалось благополучно совершить переправу через Волгу 18 марта.
Генерал Орлов донес в Петербург о переправе всех эшелонов и о дальнейшем их следовании вверх по реке Иргиз. Но вместе с тем он сообщал: “Из числа войска, в походе следующего, одни, имея деньги, издерживали они на продовольствие; другие, заимствуя друг у друга, задолжались; прочие, не имея денег и не могши занять, уделяли продовольствие от ездовых, чем одних привели в усталь, а других и вовсе лишились упалыми и брошенными. Таковых число немалое!”
Кажется, с тех пор пошла пословица: “Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить!”
Донцы в полной мере вкусили плоды экспедиции, задуманной сразу, спешно, без предварительных сношений с азиатскими владетелями, без собрания необходимых сведениях о землях, через которые должны были следовать казаки, без заготовления продовольствия, обозов, лазаретов, даже без маршрутов.
Если отрядам пришлось преодолевать такие неимоверные трудности при движении по собственной земле, легко себе представить плачевную участь, ожидавшую несчастных донцов при дальнейшем движении, особенно за Оренбургом!
Так что горячка военного министра была вполне объяснима… Он был беззаветно предан императору и своему долгу, однако первое, что сделал Ливен, узнав об “апоплексическом ударе”, это немедленно сообщил новому государю все сведения об экспедиции. Тотчас же был написан, подписан и отправлен приказ о немедленном возвращении казаков.
Кстати сказать, император Александр воскликнул с понятным возмущением:
— Что же вы молчали, граф? Почему отсиживались дома, когда гибли наши казаки?
— Я был болен, — тоскуя от собственной трусости, проронил Ливен, отводя глаза. — Жена может подтвердить.
— Жена? — саркастически воскликнул государь. — Жена!
— Генерал Талызин был у меня, он видел… Неизвестно, спросил ли государь у генерала Талызина подтверждения, однако отношение его к Ливену вскоре смягчилось. А Талызин в эти дни держался так странно, словно бы угрюмо… чудилось, успешное свершение переворота его вовсе и не радовало.
Почему? Впрочем, все заговорщики чувствовали себя более чем неуверенно в своей дальнейшей судьбе, так что на настроения молодого генерала мало кто обращал внимание.
Между прочим, при всей очевидной нелепости и безвредности для британского могущества “секретной” экспедиции в Индию, одно известие о ней произвело в Англии весьма сильное впечатление и усилило до последней степени среди английских государственных деятелей ненависть к России вообще и к императору Павлу — в особенности.
А его это очень мало волновало. Он был вполне счастлив в ту пору… Больше всего императора сейчас занимали две новые игрушки: затянувшееся переселение в Михайловский дворец и прием принца Евгения Вюртембергского.
Май 1801 года.
Вот так всегда и бывает в жизни: стоит начать чего-то ждать, некие ехидные небесные силы, приводящие в действие сцепление событий, тот час начинают ожидаемое отсрочивать. Бог весть почему, отец Флориан не появлялся у своей адептки целую неделю. Алексей уже решил было, что дело не выгорит, как вдруг однажды в обеденное время Прошка ворвался в его каморку с: уже знакомым обалделым выражением.
— Прибыл Флориашка! — выдохнул он громким шепотом.
— И тотчас к барыне в покой проследовал. Князя нет, он нынче дома не обедает, а княгиня с Анной Васильевной за стол собрались садиться, как доложили: отец, мол, Флориан до княгини с неотложной надобностью.
Отец, фу-ты нуты! Сыскался папенька! Небрёг засвербело у этого отца в штанах, вот и вся надобность, кою и отложить не можно, — скривился Прошка.
— Ну, княгиня мигом из-за стола — и со всех ног в свой будуар понеслась. Так что ежели желаешь на похабство сие глядеть, сейчас для того самое время.
Алексей мигом подхватился со своего топчанчика, на котором полеживал от нечего делать, и крадучись вышел вслед за товарищем в коридор.
Ноги сами понесли его к черной, боковой лестнице, и, осознав это, Алексей сердито матнул головой. Похоже, привычка таиться да прятаться уже прочно въелась в плоть его и кровь. А это плохо, господа. Хуже некуда! Этак себя окончательно можно потерять!
“Ах, кабы встретиться мне с понимающим человеком! — страстно взмолился Алексей все тому же высокомерному господину Случаю. — Кабы меня кто выслушал, да поверил, да хоть мало — мальский подал совет и подмогу!”
И вдруг он подумал, что Случай, пожалуй, не столь уж глух к его мольбам. Именно в тот миг, когда наш герой уже прощался с жизнью, он послал ему лучшего из всех мыслимых помощников — старинного друга и, можно сказать, брата.
Случай же навел на беззащитную княжну грабителей и помог Алексею их одолеть, приобретя лавры истинного героя. Не тот же ли самый благосклонный Случай в образе веснушчатого Прошки ведет его сейчас по темным, пустым коридорчикам, подводит к глухому углу, громоздит возле стены, опасливо озираясь, стремянку, помогая взобраться на нее, показывает, отчаянно гримасничая, картину в тяжелой раме и прикладывает палец к губам, требуя тишины? И разве не по воле Случая никто из посторонних не встретился им по пути, да и сейчас вокруг пусто?
Алексей боялся дышать. Подрагивающими пальцами он подцепил краешек измалеванной луны и отогнул кусочек холста. Прильнул глазом к отверстию — и даже отпрянул, почти перед собой увидав холодную усмешку на лице очень красивого брюнета в сутане.
Отцу Флориану было немногим больше двадцати, Алексей даже не ожидал, что священник так молод. И от этого он казался еще опаснее.
Волосы красавца были аккуратно подвиты и уложены вокруг благородной головы, великолепные черные глаза окружены длинными черными ресницами, резко изломаны черные брови, и даже губы казались какими-то темными. Бледное, белое лицо и краешек белоснежной сорочки, выглядывающий из-под ворота сутаны, — единственное, что оживляло поистине монашескую строгость этого одеяния.
Однако при первом взгляде, на отца Флориана Алексей невольно усмехнулся: юноша в сутане менее всего напоминал истинного священника, истощенного постом и молитвою, отрешенного от мирских забот и подчеркнувшего это самим характером своего черного одеяния. Круглолицый, изнеженный аббат здорово смахивал на молоденького, но вполне уверенного в своих силах черта, который явился к слабой духом мужней жене и твердо намерен ввести ее во грех.
У Алексея этот чуточку женовидный красавчик с первого взгляда вызвал вполне объяснимое отвращение, однако он допускал, что некоторым чувствительным дамам отец Флориан может и сердечко разбить, даром что лицо его было томным, пресыщенным, а чуточку скошенный подбородок указывал на слабость и развращенность натуры. Надо было видеть, с каким алчным, страстным выражением смотрела на гостя хозяйка — очень пышнотелая дама в бледно-розовом, пенно-кружевном пеньюаре, которая в вольной позе раскинулась на маленьком изящном Диванчике!
Вольной позой, откровенным взором она почему-то сразу напомнила Алексею мадам Шевалье. Росту княгиня была тоже маленького, как и актриса, однако это вполне искупалось обилием форм. А множество кружев делали ее вовсе кругленькой.
Но лицо ее, окруженное рыжеватыми шелковистыми волосами, было не смуглым и пикантно-хорошеньким, как у Луизы, а замечательно-красивым: с точеными чертами, ясными зелеными глазами, нежной бело-розовой кожей и крошечным ротиком, напоминающим бутончик. Маленьким остреньким язычком дама то и дело облизывала свои алые губки, словно их сушила страсть.
Да уж, скромности, приличествующей замужней особе, в ней не было ни на грош! И еще это одеяние… Прошка говорил, княгиня собиралась обедать, значит, должна была одеться прилично. А тут на ней одни кружева, под которыми явно ничего нет! Или сразу поспешила разоблачиться, чтобы вернее соблазнить отца Флориана?
Аббат, конечно, взирал на княгиню откровенно-распутным взором, однако голос его звучал сухо и сдержанно.
— Все это очень печально, сударыня, — произнес отец Флориан. — Все это приводит меня в состояние глубокой скорби.
И его бледное, очаровательное лицо в самом деле подернулось дымкою печали.
“Что это он так переживает? — невольно ухмыльнулся Алексей: очевидно, воздух распутства, которым все было пропитано в этом уютном бело —розовом, как и сама хозяйка, будуаре, невольно сделал его бесстыдным. — Явился к милашке, а она нынче в нечистых днях?”
— Поверьте, я на все готова, на все, — прошептала хозяйка. — Однако что же я могу в нынешнем моем состоянии?
“Ну, точно! — уверился Алексей в своих физиологических подозрениях. — Беда, ничего аббатику нашему не отломится, придется сыскать себе под пару какую — то монашенку!”
Однако при следующих словах княгини Eudoxy он насторожился:
— Вы же знаете, что к помощи мужа я в сем деле прибегнуть не могу. Он утратил все свои полезные знакомства! Единственный человек из придворного окружения, с которым он поддерживает связь, это граф фон дер Пален, вот и завтра муж ждет его к себе, однако графу, как я понимаю, меньше кого бы то ни было следует знать о проекте его преосвященства…
— Подумайте выше, сударыня, — усмехнулся аббат. — Неужели вы думаете, что святой отец Губер, который, конечно же, весьма умен и уважаем мною и всеми братьями, мог в одиночестве измыслить столь величественное предприятие? Конечно же, к проекту сему приложили, руки и другие… так что говорите смело: “о проекте его святейшества” — и не ошибетесь!
— Не уж то и сам святой отец, сам папа… — пробормотала Eudoxy и умолкла, словно священный трепет сковал ей уста.
Флориан значительно наклонил голову:
— Вот именно. И вы, безусловно, правы: граф фон дер Пален — категорически неподходящая кандидатура. Скажу больше — мы полагаем его основным камнем преткновения на нашем пути к сердцу молодого императора.
—Убийца его отца… фу! И оставить его на первых должностях в стране? — возмутилась Eudoxy. — Как это гадко, пошло!
— Да бросьте, дочь моя, — усмехнулся Флориан. — Зачем навешивать на репутацию юного государя все эти словесные рюши? Мы-то с вами прекрасно знаем, что без одобрения Александра Пален и шагу не сделал бы. Гласно или негласно, однако одобрение сие было получено.
— Гласно или негласно? Раньше вы выражались определеннее, вы говорили, что Пален имел на свои действия полное одобрение Александра, выраженное в письменном виде!
— Имел. А что проку? Со смертью, нет, скажу определеннее, с убийством генерала Талызина мы утратили все наши преимущества.
— Значит, это письмо…
— Вот именно. Оно исчезло, хотя находилось в тайнике, о котором знали только сам генерал и ваш покорный слуга. — Аббат картинно уронил голову, словно заправский гусар, и Алексею даже послышалось щелканье каблуков. — Но, получается, знал и кто-то еще… к нашему великому прискорбию!
Генерал Талызин был истинным сыном нашей святой католической церкви. Он сумел перехитрить самого Палена и каким-то непостижимым образом завладел письмом великого князя, определенно подтверждающим его главенствующую роль в перевороте. Да, окажись это письмо сейчас в руках графа Палена, ему не пришлось бы трепетать за свою участь!
— А.он трепещет? — оживленно спросила Eudoxy. — Неужели? Вы полагаете, настанет-таки час, когда это чудовище с ледяными глазами исчезнет из Петербурга?
— Мы делаем все, что можем, — скромно кивнул отец Флориан.
— Конечно, если бы не вдовствующая императрица, наши позиции были бы весьма слабы. Она очень умело сеет рознь между государем и его ближайшим советником. Александр хороший сын. Он чувствует свою вину, чувствует, что мать знает о его виновности…
— О, конечно, эта лицемерка делает все возможное, чтобы усугубить его чувства, — ехидно перебила Eudoxy, — однако мне точно известно, что графиня Баденская, увидав Марию Федоровну, не могла прийти в себя, увидев ее такой радостной.
Ведь едва закончились первые шесть недель траура, как она снова стала присутствовать на придворных приемах. Велела нарисовать свой портрет в глубоком трауре, потом отпечатать с него гравюры, — и раздаривала их всем, кому могла, словно дешевая актерка.
Она теперь живет в Павловске и держит там двор. Устраивает большие приемы, прогулки верхом, в которых всегда сама участвует, завтраки, ужины в саду… Она и не скрывает, что наслаждается жизнью.
Причем живет Мария Федоровна так широко и весело, как не могла себе позволить при своем скупердяе — муже. Да и она сама никогда не отличалась широтой натуры. Что вы хотите, немка! Знаете, она была до того бережлива, что присвоила себе все платья, оставшиеся от императрицы Натальи, первой жены Павла, потребовала у камеристки даже башмаки покойной!
Алексей ощутил, что от трескотни Eudoxy у него, начала кружиться голова. Видимо, то же самое испытывал и аббат Флориан, потому что он вдруг резко наклонился вперед, потом откинулся назад, сверкнул своими прекрасными черными очами и почти угрожающе приказал:
— Довольно, сударыня!
Eudoxy замолкла, словно подавилась собственным языком. “Эка он ее вышколил! — не мог не восхититься Алексей. — Умеет их брат католик с женским полом обращаться, что и говорить, умеет!”
— Меня не интересуют сплетни такого рода, — тихо, но с ощутимой, тщательно сдерживаемой яростью заговорил отец Флориан, — тем паче когда речь идет о вдове человека, который был истинным отцом, надеждой и опорою для нашего ордена в России.
Сейчас, после его смерти, мы осиротели. Мы уходим с завоеванных рубежей, волей-неволей оставляем их один за другим. Вспомните: Павел погиб 11 марта, а уже 13-го Александр первый раз появился в обществе без мальтийского креста.
А граф Пален снял его днем раньше. Нетрудно понять, откуда ветер дует. Только на Адмиралтействе еще некоторое время развевался наш флаг, однако и он вскоре был снят. Молодой император отменил изображение мальтийского креста в российском государственном гербе, он не предпринимает никаких попыток, чтобы вернуть Мальтийский архипелаг иоаннитам.