— Да в общем, не в психологии дело… Все гораздо проще, Валь. Пойми, я же не свободен от обязательств в полном смысле. Мне хоть так, хоть этак, а все равно зарплата нужна. Ситуация, конечно, щекотливая, но…
— А, поняла. Тебе деньги нужны, чтобы помогать своей бывшей, да? И ты не можешь брать их у меня… Правильно, да?
— Ну, в общем…
— А почему ты ей должен помогать? Она что, сама себе на жизнь заработать не в состоянии?
— Не знаю. Может, и не в состоянии. После того, как я ушел… Всякое может быть, Валь. По крайней мере, я ни в чем не уверен.
— Беспокоишься о ней, да? Тревожишься?
— Да. Тревожусь и беспокоюсь. По-человечески.
— Вот же баба, а? Как она тебе сумела мозги скрутить. У меня, если бы я даже очень-очень захотела, все равно бы так не получилось. Это ж еще постараться надо…
— Не надо, Валь. Прошу тебя. Не заводись, мне неприятно.
— Ну, хорошо… Тогда так, Саш. И для этой ситуации я могу тебе предложить прекрасное решение. Обыкновенное, меркантильное, но безотказно действующее. Давай я выкуплю твое беспокойство и тревогу, а?
— Как это выкупишь, не понял?
— Да элементарно, Ватсон, за деньги. Мы ей дадим денег, чтобы она утешилась. И тогда ты не будешь тревожиться и беспокоиться. Только не смотри на меня так, Саш… Ничего ужасного я сейчас не произнесла, поверь. Я просто хочу, чтобы ты был свободен, совсем свободен. Чтобы вот тут… — сердито ткнула она ему пальцем в висок, — вот тут не было никакой тревоги… Потому что я очень люблю тебя, Саш! Я никогда никого так не любила, поверь мне! Я ж думала, вообще не умею… Иногда смотрю на тебя и пугаюсь своих эмоций — так и съела бы всего целиком…
Она потянулась к нему в порыве, обхватила руками за шею. Ладонь, спокойно лежащая на руле, слегка дернулась, и он произнес через довольный смешок:
— Тихо, Валюш, тихо, держи себя в руках, а то в кювете окажемся! Съешь, когда домой приедем, ладно?
— Ладно… А как насчет моего меркантильного предложения? Откупаться деньгами будем?
— Да при чем тут деньги, Валь.
— Э, не скажи. Это ты у нас такой… Самый последний и совестливый романтик на земле, а я давно в этом смысле не идеалистка. Да и время сейчас другое, знаешь. Сейчас о таких вещах говорить не стыдно, а вполне даже приемлемо. Любые вопросы решаются за деньги, Саш… И никому в голову не приходит жеманничать, строить оскорбленную мину на лице. Все, все выровнялось под деньги, а хочешь ты это принимать или не хочешь, уже никого не волнует. Я вот, например, жеманства терпеть не могу — ах, мы не такие, мы тонко чувствующие, мы сильно духовные!
— Валь… А если и правда — тонко чувствующие и сильно духовные? Я, например, уверен, что Маша никаких денег от тебя не возьмет.
— Почему — от меня? От тебя.
— Но ведь ты предполагаешь, что я у тебя их возьму?
— Ой, да какая разница, что ты к словам придираешься? Я ж тебе объясняю — ты сам себе ее надумал! Никакая она не чувствующая, а обыкновенная хитрая баба! А если хитрая, возьмет за милую душу, еще и в ножки поклонится!
— Нет, не возьмет.
— Возьмет!
— Нет…
Валя какое-то время молча глядела на дорогу, будто сдерживалась с трудом. Наверное, ее слегка раздражало его упорство. Потом повернулась к нему с ехидной улыбкой:
— Саш, я не понимаю, что происходит! Это что же, ты ею будто гордишься, да? Она, значит, духовная, а я меркантильная? Ты это хочешь сказать?
— Я ничего не хочу, Валь. Ты сама завела этот разговор. И он мне тоже не нравится, как и тебе. Поэтому давай не будем продолжать, ладно?
— Что ж, ладно… Не возьмет денег, и бог с ней. Мне-то что, я ведь как лучше хотела, чтоб ты не думал. Ты же все время думаешь о ней, да?
— Нет, все время не думаю.
— Не ври! Если сам себя ругаешь, такой, мол, сякой предатель-подлец, значит, уже думаешь. И чем больше думаешь, тем больше она для тебя становится бедненькой и несчастненькой. А заодно белой и пушистой. А я тогда кто, получается? А? Если она — белая и пушистая, то я тогда кто?
— Валь, прекрати, опять мы барахтаемся в этой теме. Мы же решили, что не будем больше об этом говорить. Пусть время пройдет…
— Нет уж, давай поговорим, нечего на время уповать! Согласись, ведь есть доля правды в том, что я сказала?
— Ну, в общем… Но разве я и впрямь не подлец-предатель, как ты говоришь? Предатель и есть. Сбежал как-то… Трусливо совсем, ничего не объяснил.
— Нет, не трусливо. Наоборот, все правильно. Знаешь, я давно на свете живу… И давно поняла, что все решать надо именно так, обрывать ниточки резко и сразу. Не мучить себя и партнера, не давать надежд. Потому что надежда оттягивает назад, в переживание, мешает восстановлению сил. Это, знаешь, как в колодец падать. Или ты бьешься об его стенки, достигая дна, или падаешь на дно целеньким. А целенькому, не убитому, гораздо легче от дна оттолкнуться и наверх выплыть. Нет, если резко и сразу, это гораздо гуманнее, чем…
— Ой, давай насчет гуманности помолчим, ладно? — перебил он ее немного раздраженно. — Ты просто Машу не знаешь, Валь!
— Да я, собственно, и не стремлюсь… Зачем мне ее узнавать, обойдусь без такого счастья! И тебе тоже советую — уж определись как-нибудь между нами.
— Так я определился, ты же знаешь.
Дальше ехали молча. Валя надулась, отвернула лицо к окну, ветер трепал выбившиеся из прически пряди. Он прибавил скорости — новенькая «БМВ» того и ждала, полетела резво, будто расплющивая под собой дорогу. Скоро поворот в их коттеджный поселок…
— Валь… Давай помиримся, пока домой не приехали. Чего ж дома зря время на обиды тратить?
Она хохотнула, повернулась к нему с улыбкой. Протянула руку, ласково дотронулась кончиками пальцем до подбородка:
— Давай…
* * *— …Ой, Маш… Чуть не проглядела тебя! Чего так долго?
Она вздрогнула, пройдя мимо скамейки у подъезда. Викин голос ударил в спину, заставил остановиться. Оглянулась.
Сидит. Собралась кулём, — ручки на коленочках, нахохлилась, будто замерзла или нервничает. Или боится чего. Если боится, зачем притащилась?
— Привет, Вик. Ты же знаешь, я до шести на работе.
— Так время — уже восемь! А я тебя с семи жду. Скамейка тут неудобная, спина устала, и чаю ужасно хочется.
— А позвонить, предупредить, это никак, да?
— Так я подумала — чего я звонить буду? Все равно в семь часов дома появишься. Куда тебе после работы идти-то? Вроде некуда. Даже в продуктовый не надо, все равно ужин готовить некому.
Вика и сама испугалась того, что сказала. Лицо вытянулось, даже побледнела слегка. И забормотала виновато:
— Ой… Я хотела сказать… То есть я не то хотела сказать…
— Да ладно. Все ты правильно сказала. Действительно, куда мне теперь после шести? Только домой, тоску лелеять в одиночестве. Ладно, не трепыхайся, пошли.
Вика резво поднялась на ноги и тут же охнула, слегка прогнувшись в спине. Снова глянула виновато:
— Представляешь, Маш, спину где-то на сквозняке приморозила. Болит, сил нет. Наверное, в маршрутке просквозило, когда в воскресенье с дачи ехала.
— Так лежала бы дома, чего ко мне потащилась? Да еще и с пакетом. Давай сюда, я понесу, горе ты мое. Что у тебя там?
— Так продукты… Тебе и несу, между прочим. Курица, кефир, творог… Опять же зелень с дачи — петрушка, редиска, укропчик. Чистая зелень, экологическая. Ты же любишь, я знаю.
— Да зачем, Вик? У меня все есть, холодильник до отказа набит!
— Ну, я же не знала! Славочка мне позвонила, а относительно продуктов ничего не сказала. Вот я и взяла, на всякий пожарный случай.
— Ах, Славочка тебе позвонила!.. Что ж, теперь все понятно, по крайней мере. Вы решили у меня ежевечернюю вахту устроить, да? Чтобы я, не дай бог, из окна не сиганула?
— Так чего тут сигать, тут низко… Второй этаж всего…
— Действительно. Хорошо, что предупредила. А то я бы сиганула, не подумавши. Ладно, пойдем… Будем считать, на вахту ты заступила, с чем тебя и поздравляю. Хорошие вы со Славочкой люди, суперответственные.
— Ну зачем ты так, Маш?.. Мы же действительно о тебе беспокоимся! Славка, вон, звонила мне вчера, плакала в трубку… Говорит, ты ее предательницей обозвала. Зачем ты так, Маш?..
— Вик, а ты выпить хочешь? Давай выпьем с тобой, а? У меня где-то коньяк подарочный есть, фирменный, уже сто лет в баре пылится!
— Маш, ты это… Ты чего? Ты же крепкое вообще не пьешь… Тем более коньяк! Даже запаха не выносишь!
— А я, представляешь, обоняние потеряла. И без того слепенькая и бестолковенькая, так еще и не обоняю ни фига! Все к одному, представляешь? А закусывать коньяк мы будем борщом! Славка вчера борща наварила. Я ела, вкусно. Хочешь борща, Вик?
Потолкавшись в прихожей, ввалились на кухню, Вика принялась разгружать свой пакет, поглядывая на нее с опаской. С той же опаской прищурилась и на бутылку, которую она выставила на кухонный стол.
Потолкавшись в прихожей, ввалились на кухню, Вика принялась разгружать свой пакет, поглядывая на нее с опаской. С той же опаской прищурилась и на бутылку, которую она выставила на кухонный стол.
— Наливай, Вик! Ой, погоди, я рюмки достану… Вот эти, пузатенькие… Ага, ты уже и колбаски нарезала, подсуетилась! И лимончик тоже! Молодец… Я знаю, ты коньячок сильно уважаешь и даже без всякой компании иногда, тоскливыми вечерами, сама с собой, с хорошим человеком…
— Это ты на что намекаешь, интересно? — зло переспросила Вика. — Что я в одиночестве пью, да?
— А чего мне намекать? Я и так знаю, что пьешь. Но ты на меня не обижайся, Вик… Может статься, и я теперь… Так же… Наливай, чего смотришь!
Вика хмыкнула, уселась по-хозяйски за стол, решительно свинтила пробку на бутылочном горлышке. Потянула носом, прикрыла глаза от удовольствия:
— М-м-м… Хороший коньяк, французский. По запаху чувствуется.
Она глядела с опаской, как маслянистая жидкость тяжело плюхается в рюмки. Глупый кураж иссяк, и подступила тошнота к горлу. Зря она ляпнула про обоняние, никуда оно не пропало, наоборот, обострилось. Фу, мерзость какая этот запах…
— Вик… Ты пей, а я не буду. Что-то мне нехорошо…
— Ну, вот, здрасте, приехали! Издеваешься, что ли?
— Нет, не издеваюсь. Правда, нехорошо. А ты пей, пей… Ну, пожалуйста, Вик. Извини, что так получилось. Я думала, смогу. А оно взяло и затошнило, как обычно.
Вика махнула рукой, будто отодвинула ее от себя сердито, одним махом опрокинула рюмку. Задержала на секунду дыхание, закрыв глаза, крякнула по-мужски, сунула в рот ломтик лимона. И отвалилась блаженно на спинку стула.
Она смотрела на нее и завидовала: какая же Вика сильная баба! Ни рожей не вышла, ни кожей, фигурка на куриную тушку издали смахивает, вдобавок всю жизнь в сиротском одиночестве провела, а поди ж ты… Со стороны глянешь — абсолютно счастливый человек, самодостаточный! Ни одного комплекса на себя не берет! Мужа нет — и не надо. Детей нет — и не надо, чужих, как своих, полюбим. В дверь ее гонишь — она в окно лезет… Счастливая!
— Вик… Наливай еще, если хочешь. У тебя так вкусно получается, жаль, я поддержать тебя не могу.
— А может, попробуешь, Маш? Знаешь, как хорошо мозги прочищает? Опять же для сосудов полезно…
— Моим мозгам и сосудам уже ничего не поможет, Вик. Они уже прочистились до основания, до зияющей пустоты. Слышишь, как ветер свистит?
— Ой, кончай умирать, а? Подумаешь, трагедия, муж бросил! Хотя… Что я несу, трагедия, в общем, конечно. Вы оба хорошие ребята, я вас обоих одинаково любила… То есть люблю… Фу, не то опять говорю, наверное. Не слушай меня, ладно? И не обижайся, если опять не то ляпну.
— А ты еще выпей, и будешь говорить то, что надо, без ляпов.
— Да? Ладно, уговорила. А курнуть можно, Маш?
— Можно. Кури в окно.
Вика наполнила вторую рюмку, выпила, тут же сунула сигарету в рот, пробормотала со смешком:
— Одно удовольствие и могу себе позволить — выпить да покурить… И то нечасто. Знаешь, как иногда на даче хорошо? Особенно когда дождь… Сядешь на веранде, голова под хмельком улетает куда-то… Сидишь себе, слушаешь дождик, мысли всякие хорошие думаешь, жизнь живешь…
— Значит, считаешь, удалась твоя жизнь, да?
— А то! Удалась, конечно. Если много от нее не требовать, то явно удалась.
Развернув стул к открытому окну, Вика выдохнула первый дым, добавила тихо, задумчиво:
— Да, я умею ничего от жизни не требовать, научилась с годами. Не напрягаться, не суетиться, не хотеть, не ждать… Жить и жить в свое удовольствие. И тебе того же советую, Маш. Взять и разом успокоиться, ничего не хотеть, никого не ждать. А что? Если уж так все получилось, Маш? Чего теперь? Сама ж виновата…
— Да в чем, в чем я виновата, Вик? И ты туда же, вслед за Славкой! В чем я виновата, скажи?
— Да и я все думаю, Маш, как же ты главный-то подвох не прочухала? Ведь все, все было как на ладони…
— Что было на ладони, Вик?
— Ну как?.. Вот объясни мне, к примеру… Где ты видела, чтобы простому водителю на фирме две штуки зеленых в зарплату платили?
— Хм… А это много, да? Но это же частная фирма…
— Так ты тоже в частной фирме работаешь. Сколько у вас водителю платят?
— Ну, если в долларах… Примерно семьсот…
— И..?
— Что — и?
— Ну, какие выводы-то?
— Ты хочешь сказать, что эта мадам Сашу за деньги себе купила, да?
— Нет! Не это я хочу сказать! То есть не за деньги купила, а за внимание и заботу! И за любовь, наконец! Поняла, дурища ты этакая? Ох, как же мне жалко-то вас!.. И меня обездолили, суки такие. Я ж думала, около вашего семейства до гробовой доски протусуюсь. Ну где у тебя соображалка-то была, несчастная ты моя? Как, как было ничего не заметить?
— Не кричи на меня, чего раскричалась! Молчи лучше, и без тебя тошно. Знала ведь, когда в Испанию ехали… И не сказала, предательница.
— Да не знала я ничего, клянусь, не знала! Я ж тебе объясняла уже: Саша мне позвонил, когда мы только прилетели. Просил тебя подготовить… Тоже, хорош гусь, решил несчастного марафонца из меня сделать.
— Какого марафонца?
— Ну, я где-то читала, что во времена Александра Македонского таких специальных марафонцев отправляли с дурными вестями, тогда еще почты не было. Он, несчастный, бежит, бежит… Умирает от усталости, а все равно бежит. Прибежал, принес плохую весть, и его убивали тут же, на месте. Представляешь? Бежит, устал, ему и так хреново, еще и убьют… Так и я… Ни за что ни про что в марафонцы попала. Ты уж прости меня, Маш…
— Ладно, черт с тобой.
— Спасибо, подруга.
Помолчали, Вика докурила свою сигарету. Повернувшись к ней, глянула осторожно в лицо, будто сомневаясь в искренности неловкого примирения. Видимо, сомнения тут же развеялись, потому что появились в голосе после тяжкого вздоха совсем уж интимно хмельные нотки, дружески задушевные:
— Маш, а признайся мне как на духу… Ведь ты не любила Сашу, правда? Тебе просто удобно с ним было, да?
— Вик… Ты, по-моему, напилась уже. Шлагбаума не видишь.
— А сама виновата, не надо было наливать! Так что с меня взятки гладки, теперь уж я напролом полезу, никакой шлагбаум не остановит. И впрямь ведь не любила, правда? Другим взяла?
— Интересно… Это чем же?
— Да обманом, чем. Убедила его, что ты вся из себя такая слабенькая березонька, ивушка плакучая, огороди меня изгородью, защити. Веди по жизни, не обременяй проблемами. А он и поверил, дурак. Действительно не обременял, на свои плечи все взваливал.
— И что? Это, по-твоему, ненормально, да? И вообще, я подобное обвинение уже слышала, Славка вчера здесь, на этом же месте, тоже блистала подобными высказываниями. Вы что, договорились меня добить, да? Подумаешь, заботами не обременял, какой подвиг! Он же в первую очередь мужчина, ты не забыла?
— Ой, не смеши. Не до такой же степени мужчина, чтобы мусорное ведро выносить.
— А что, мусорное ведро — это показатель, да? Настоящий мужчина мусорное ведро не выносит?
— Почему же, выносит. Но только, знаешь, тут один нюанс есть… У настоящего мужчины жена иногда тоже мусорное ведро выносит, если видит, что в этом необходимость назрела.
— А я, значит, не видела этой необходимости, считаешь?
— Маш… Не смеши меня, а? Да ты хоть знаешь, где у вас во дворе мусорный бак находится? Не удивлюсь, если не знаешь.
— Господи, при чем здесь… Это же мелочи, Вика.
— Вот именно — мелочи. Могла бы и сама хотя бы с мелочами подсуетиться. А ты не только с мелочами, ты вообще… Да ты хоть немного знала своего мужа, Маш? Пыталась понять, почувствовать? Не как надежного поводыря, а как человека? Чем дышит, что любит, чем на данный момент озабочен? А мы с ним сиживали, бывало, на этой вот кухоньке, разговаривали по душам. Он же очень умный мужик, ты даже не представляешь, какой он умница. Просто ему в жизни не повезло.
— Потому что имел глупость на мне жениться, да?
— А ты не усмехайся, не впадай в манию величия. Нет, его проблема одной неудачной женитьбой не исчерпывается, вот что я тебе скажу. Он, как бы это получше выразиться… Свой ресурс неверно использовал. Это для тебя твой муж всего лишь водитель, обыкновенный шоферюга, а на самом деле он никакой не водитель, нет. Он… Он по ресурсу другое место должен был занять, более ему подходящее.
— Это какое, например?
— Ну… Я думаю, место университетского преподавателя ему бы очень подошло. Причем хорошего, по всем регалиям остепененного. Ты посмотри, как он держится всегда достойно, какая у него речь правильная! Да если б его тетка по сиротской судьбе в Суворовское училище не затолкала… В несоответствии его проблема, вот. А ты в нем ничего такого не разглядела. Более того, злоупотребила этим несоответствием. Назначила себя человеком дождя, и все, и знать ничего не хочу, с меня взятки гладки! А на самом деле ты обыкновенная баба, ничего дождевого в тебе нет. Ты просто не любила его, и все.