Сейчас я лежу в постели – боли нет… Слабость и страшная усталость, как никогда раньше при уколах… Шприц с новой дозой лежит рядом, на блюдечке у кровати. В комнате никого нет. Я гляжу на потолок – и его углы начинают сужаться, пространство преломляется… Как было тяжело сегодня. Хочу, чтобы больше так никогда не было… Чтобы больше ничего не было… Я, кажется, снова в Малаховке, у железнодорожного полотна. Стас прыгает с обрыва, Кирилл качается на качелях рядом с дочерью. А я… Я проезжаю мимо в поезде и машу им сквозь затуманенное окно, а огни все дальше… Все дальше…»
На этом записи обрывались.
Я свернул бумаги и погасил свечи. Сквозь щели в железных ставнях робко сочился серый предутренний свет. Мы, все трое, были там, на откосе у Малаховки, и Златовласка кивала нам сквозь туманное стекло уходящего поезда… Никто из нас не успел ей помочь.
Глава 18 Возвращение
Мы уже могли вглядеться в лица друг друга. Голос Стаса прозвучал неверно, будто слегка надломленный:
– Вот и все. Остальное доскажу я. Еще тогда, при Йосе, Сименс подбил под нас клинья. Йосе казалось, что его влияние ослабело. А чтобы вернуть авторитет, сами знаете, что нужно: большие, очень большие бабки! А на меня самого тогда Маринка начала наседать… В общем, и мне это тоже пришлось кстати: подумать только – такой трафик! Новье на рынке, приходит почти по себестоимости, а цену задирай сам как хочешь! Мы сразу стали недосягаемы! Правда, зависть и ненависть сыграли-таки с шефом злую шутяру! Но мне ведь стало одному легче! Майе я пытался намекнуть сразу, еще когда Сименс приезжал знакомиться… Ну, да вы же ее знаете! А в прошлом году я и не знал, что найду у Вэна Кольку… Жена все твердила, мол, вроде у него с «черепным давлением не все в порядке…» Да уж, с черепным давлением…
Свет стал ярче, и я увидел глаза Стаса… Смотреть в них было нельзя, и я перевел взгляд на русскую печку в углу комнаты. На ее выступе приютилась смешная игрушка – гуттаперчевый львенок с зажатым в лапах хвостом, такой нелепый здесь, оранжевый и полосатый… И мы втроем со львенком молча дослушали Стаса…
– Я не могу много рассказывать. Вы же знаете, ребята, я ведь поэтому никогда не умел ухаживать за девушками. Я решил, вернее, я просто стал действовать. Кольку пока оставил у Вэна, знал, что лучше места для него не найти. Снова окунулся в «работу», тщательно проверил полную замыкаемость трафика на себя. И – отключился. Сразу после того, как узнал от Сименса о гибели Майки. Передозировка. Он ведь тоже хитрый, этот «джентльмен-бизнесмен». Даже дочке весь год до окончания школы высылал открытки «от дорогой мамочки». Потом уверял ее, что все делал по последней Майкиной просьбе, чтобы не мешать Бесс учиться. А я думаю, что он просто заметал следы, себя спасал. А потом прислал Бесс сюда, вбил ей в голову, что мать убили, хотел через нее подобраться к тебе, Кир, а через тебя – к моим материалам. Помнишь, он все гундел о «досье Стаса»? А если вы надеетесь, что деляга верил в свое отцовство, успокойтесь! Он просто Майке не хотел говорить. Так что щадить девчонку в любой ситуации никто не собирался!
Он помолчал.
– Ну что ж, друганы, в последний раз положитесь на мою защиту. И не вздумайте возражать – лучше ведь мы все равно ничего не придумаем. Я целый год ломал голову, просчитывал все варианты. В том числе и этот вариант. Место здесь тихое, глухое. Он здесь бывал сам, знает его. Я так и подумал, что все произойдет здесь. Но ведь и я здесь, у Ж-2, появлялся довольно регулярно. Начиная с того дня, когда мы, – помните? – приехали вызволять Златовласку и шли по карте! Так что знаю здесь все получше, чем мистер Сименс! И план будет такой… Дом как бы разделен на две половины. Когда Сименс придет на разговор, в этой комнате вас уже быть не должно.
Стас неожиданно отошел в угол, отодвинул ветхий диванчик, под ним была крышка подпола.
– Подпол проходит под всем домом. Точно такая же крышка находится в соседней комнате. Там, где держат Бесс. Терять нам нечего, так что постарайтесь там… разобраться с охраной. Девочке, видимо, что-то колют. Без разговоров хватайте ее и тащите прочь отсюда. Выход из подполья есть, в дальнем углу сада, там кусты сирени, так что внимания вы не привлечете. Тем более что охрана за вами не кинется… К этому времени Сименс уже будет звать на помощь. В остальном положитесь на меня. Сегодня я командир. И если что – не поминайте лихом, ребята!
Когда раздался стук в дверь, мы с Венькой молча сидели у стола, глядя на Стаса. Мне так хотелось запомнить его лицо – лицо настоящего мужчины и спортсмена, который наконец-то добрался до самого важного в своей жизни рекорда…
Дальше все и впрямь шло по плану. Я смутно все помню… Когда мы втроем – я с Бесс на руках и Вэн, прикрывающий нас сзади, – выбрались с участка, в доме раздался взрыв. Вверх поднялся столб пламени, из которого никто не вышел…
Получилось так, как и хотела Бесси: «Я и мой отец узнаем все факты и накажем виновных…»
Глава 19 Без названия
Сейчас мы сидим у Веньки в маленькой уютной гостиной – совсем по-светски, с бокалами в руках. Нежный, душистый летний вечер наполняет «Звездочку» теплом и истомой. Все так спокойно и невозмутимо… Все, кроме лиц сидящих с нами детей-ровесников – таких юных и таких беззащитно-прекрасных. Лицо Коли Долбина осунулось и потемнело, глаза опущены и веки подергиваются нервическим тиком. Бесс, наоборот, бело-бледная, глаза обведены черными кругами. Ее действительно кололи, да и хрупкая (Майкина!) психика не выдержала – девочка боится людей, боится оставаться одна, иногда разговаривает с голосами у себя в голове… Мы с Вэном остались одни у них. Сможем ли мы им помочь? Должен ли я объявить Бесси, кто ее отец? Ведь тогда девочка не получит огромного наследства Сименса и навсегда оторвется от благополучной Англии, где Майке так и не удалось обрести счастья? А имею ли я право не говорить этой правды?
Я сделал все, как ты просила, Бесси… Расследование доведено до конца, и когда ты попросишь рассказать о нем – расскажу все, как есть. А решать предоставлю тебе самой, моя единственная радость…
Пока же мы пьем вечерний чай (с ромом для меня и Вэна) в гостеприимном доме Веньки. Мы молчим. Но молчание нам не в тягость.
Потом дети встают и не спеша выходят из дома на главную аллею. Высокие ели охраняют их. Ели толпятся возле скамеек и зеленого стола в конце аллеи. Там еще можно отыскать наши инициалы. Мы с Вэном закуриваем и усаживаемся на крыльцо, глядя, как дети идут в мягкий и теплый свет солнца, и свет принимает их.
Послесловие
Всего восемь дней, с понедельника по понедельник, заняло все это дело, но все мы вышли из него иными. Кажется, прошла, как в бардовской песне, целая «маленькая жизнь». А внешне все будто бы осталось на месте. Уголовного дела по факту пожара на дачном участке не заводили. Венька уговорил-таки Ж-2 поскорее продать эту «нехорошую дачу», вернее, участок, где распоясались хулиганы. О факте исчезновения иностранных или русских подданных тоже никто не заявлял, тем более что я (за Бессиной подписью) отправил Сименсам в Оксфорд письмо, где сообщалось, что они с отцом в долговременных заграничных разъездах «по поводу наследства матери». Оформление английского наследства Майки на Бесс завершено, так что, думаю, английских родных это сообщение не удивило.
Вот-вот я пойду на работу, в свою редакцию…
А пока мы почти не покидаем Центр и частенько с Венькой и Коляном, как ни в чем не бывало, шлем весточки на Кипр нашей маме Тоне – с приветами от надолго командированного Стаса. Точно так же, как тогда в школу к Бесси шли письма матери!
И мы с Вэном показываем детям теплые и живые тропы своего детства. Есть, есть еще в Пехорке толстые черные пиявки, и песчаный карьер так же круто обрывается возле железнодорожного полотна. Только мы – не прежние. И дети другие. Какие они? И что ждет их впереди? Не знаю… Я ведь не предсказатель. Я даже не детектив, а журналистское расследование – не исследование фактов и событий, а скорее исследование тайн души и законов внутреннего мира, где приговор – оправдательный или обвинительный – каждый выносит сам себе. А кто отменит собственный приговор?
Пусть только в жизни наших детей будет и ночной шепот в темном клубе, и стол со скамейками на толстом ковре пахучей пушистой хвои, и легкие качели, взлетающие прямо к счастью…
Сука-любовь
Глава 1 Возвращение
Это снова я – Кирилл Сотников. И я снова обращаюсь к невидимому, но все понимающему читателю – немыслимо красивой девочке, гуляющей с Коляном Долбиным по главной аллее «Звездочки» в свои «хорошие», просветленные дни.
Я и Венька Ерохин сейчас сидим в комендантской келье у начала главной аллеи. Бесс и Колян гуляют именно по ней. Вечереет. Мы с Вэном грустим и считаем потери.
Наша верная четверка уменьшилась ровно наполовину. Сегодня исполняется сорок дней со дня гибели Стаса. Дату гибели Майки – нашей Златовласки – мы не знаем, и узнать больше не у кого. Сименса тоже сорок дней как нет, а Бесси помнит случившееся лишь обрывочно – так оно трагично и страшно.
Я и Венька Ерохин сейчас сидим в комендантской келье у начала главной аллеи. Бесс и Колян гуляют именно по ней. Вечереет. Мы с Вэном грустим и считаем потери.
Наша верная четверка уменьшилась ровно наполовину. Сегодня исполняется сорок дней со дня гибели Стаса. Дату гибели Майки – нашей Златовласки – мы не знаем, и узнать больше не у кого. Сименса тоже сорок дней как нет, а Бесси помнит случившееся лишь обрывочно – так оно трагично и страшно.
Сейчас мы с Вэном встретим наших детей с прогулки и проводим их по палатам. Мы и сами иной раз не понимаем, кто из нас старше. Дети, которым нет еще и двадцати, вежливо нас выслушивают и смотрят печально и мудро. Колян одолел и наркотики, и романтическое увлечение крутыми и бедовыми друзьями отца, и непонимание матери, закрывшей перед ним двери в свою новую семью. Простил отца за то, что тот отказался от себя самого, и сам принял на плечи груз отцовских забот: хочет стать опорой и защитником и для бабушки Тони, и для мальчишек «Звездочки», и в особенности для девочки не из здешнего мира, горестной тени Златовласки.
Возможно, он останется в Центре помощником Вэна, ведь параллельно можно и учиться. Или поедет к бабушке – Антонине Петровне, побудет с ней. Вообще-то, ясно, от чего, а вернее от кого, все это зависит. Чувства Коляна и Бесс – главное, что помогает нам вместе тянуть Бесс к себе от края той бездны, куда она заглянула и до сих пор не может прийти в себя. Она отчаянно борется, и победитель в этой борьбе еще не определен.
Поэтому мы и встречаем их с прогулки. Проводим Бесс в палату, где Колька поменяет воду в вазе с розовыми дикими гвоздиками и посидит у окна, пока девочка не уснет. А затем пройдется по «самым трудным», поможет медсестре и няне – помощник Веньке выходит на славу!
А мы с Вэном потихоньку уйдем из корпуса к нашей детской скамейке. Да-да, той самой скамье под старыми густыми елями, где вырезаны наши инициалы. И там, нарушая все запреты, достанем бутылку – и помянем душу раба Божьего Станислава. И наш Вайтмастэнг, наш защитник, присядет рядом с нами и улыбнется, как в детстве: «Не дрейфь, ребята!» Мы молча закурим, а потом совсем смеркнется, и черные жуки станут сшибаться в темноте и падать на стол, тоже изрезанный инициалами, и на пахучие слежавшиеся иглы под ногами – те самые рогачи, на которых охотились мы со Стасом и которых так боялась Златовласка…
Таким представлял я сегодняшний, сороковой, вечер. А все получилось по-другому. До старых скамеек мы добрались благополучно, но вечер воспоминаний скомкал требовательный и назойливый звонок моего мобильного. Рука было потянулась отключить вызов, но шестое чувство победило.
– Да? – неохотно откликнулся я.
– Кир? Кир, где ты? – Голос в трубке какой-то потерянный, пропадающий, настолько чуждый моменту, что я даже не сразу узнал, кто это.
А когда узнал, то в памяти всплыла наша сумбурная встреча с главным редактором, вернее, редакторшей, моей газеты. Я зашел к ней перед похоронами Стаса.
И минуло-то чуть больше месяца, а многое, в том числе и наша встреча, ушло в далекое прошлое. Оттуда, из прошлого, всплыло лицо Мариши, как-то сразу постаревшее в тот день, когда приехала моя дочь. Всплыло и мое тогдашнее ощущение – что не скоро придется снова увидеть это ухоженное, самодостаточное на людях лицо сорокавосьмилетней руководящей женщины. Ах, тогда с этим все было ясно, ведь в деньгах мы пока не нуждались, а Бесси требовалась неусыпная забота!
А потом над моим израненным сердцем склонился извечный лекарь – Время… И уже недели через три горечь от неожиданной потери Стаса и Златовласки, даже непрестанная тревога за Бесс не смогли скрыть некую зияющую пустоту, ставшую моей неотвязной спутницей. Пустоту на месте любимого дела. Мне не хватало редакционной суеты, телефонных звонков, событий и вечной погони за свежей информацией из первых рук. Это во мне оказалось неистребимым. Так что голос Мариши Суровой, донёсшийся до меня из прошлого, казавшегося теперь таким далеким, втайне меня порадовал.
Правда, ответил я ей довольно небрежно: еще бы, «святая минута», «скупые мужские слезы на могилах друзей», как там еще пишут в таких случаях досужие журналюги?
– Мариш, ты? Конечно, узнал. Ты извини… Нет, не пропадаю… Сама понимаешь, поминаем Стаса… Да, уже сороковой… Да, как вчера… Спасибо, спасибо…
И тут Мариша выдала такое, что скомкало весь последующий ритуал. Я даже попросил повторить, потом выпил и только тогда, глядя в глаза Ерохи, медленно, раздельно, как маленькому, объяснил причину ее звонка:
– Вэн, все верно, ведь это мы с тобой еще там, в прошлом, на месте событий. А они, в редакции, – так же как и Колька с Бесс, и Антонина Петровна, и твои подопечные – они здесь, в этой жизни, которая не стоит на месте. Она идет и никому не дает застывать, как мухам в сиропе, а зазевавшихся бьет по голове больно, но справедливо. Я в «Новостях Москвы» уже почти двадцатник – кусок жизни, кусок сердца.
Я помолчал, стараясь избегать ненужного пафоса.
– Короче: через день после приезда Сименса, то есть дней сорок назад, не вышел на работу мой редакционный кореш – Денька Забродин. Все так и подумали: мол, кинулся мне на помощь. За всеми нашими событиями да похоронами меня никто не тревожил. А кроме коллег, о нем и побеспокоиться-то некому. Денис в разводе, живет один, родных всего-то – младшая сестренка в глубинке. Мариша Сурова не выдержала – милиция ведь не спешит в таких случаях! Добилась, чтобы сестра прислала заявление о розыске. Мариша отнесла его в ОВД, а что делать дальше – не знает. Так что хочешь не хочешь, а придется мне оставлять тебе наш молодняк, а самому ехать в газету. А то как бы поздно не стало.
Вэн согласно покивал головой. Он считал работу лучшим лекарством. И наша поминальная бутылка осталась едва начатой. Утром в Москве я уже выводил из стойла своего железного коня, чтобы ехать в редакцию. Заглянуть в свою квартиру я поленился – не хотелось терять времени, и потому прибыл в наш «курятник» возле бывшего кафе «Лира» чуть ли не самым первым.
Глава 2 Жареные факты
Клетушка моя оставалась незанятой. Все было на прежних местах: компьютер, чашка, лежали нетронутыми бумаги. Я просто подошел и сел за свой стол как ни в чем не бывало. И как будто не было ничего из того, что врезалось в нашу жизнь и так перевернуло её. Захотелось все начать сначала… Снова обменяться кивком с коллегами, услышать родной голос Деньки Забродина…
Но в одну реку, как известно, нельзя войти дважды…
В редакции все гудело, как в улье. Я поймал себя на мысли, мысли коренного москвича, сугубо делового человека, весьма отдаленно знакомого с пчеловодством, – как похоже наше неугомонное жужжание, доносящееся из всех клетушек, на возню пчел в улье. И как исходит от этого жужжания сдержанная тревога, и грусть, и настороженное любопытство. Так, должно быть, и общаются между собой взволнованные пчелы.
Мое возвращение прошло, собственно, незамеченным, разве что Мариша лестно для меня помолодела, когда я сообщил ей, что хочу продлить свой служебный контракт. Я и порадовался, и ощутил жалость и вину за отсутствие взаимности в наших отношениях. Чтобы не мучить Маришу напрасными надеждами, сразу приступил к делу, начал ее расспрашивать о Деньке. Это, в конце концов, все и «устаканило», и ввело в привычное русло, как будто журналист Сотников просто-напросто вернулся из отпуска на насиженное рабочее место. В общем, где-то оно так и было…
– Мариша, можно, пока никого нет, будем без церемоний? Рассказывай все подробно. Представляешь, за эти сорок с небольшим дней я полностью выпал из жизни – не следил, что происходило в стране, у нас в редакции и вообще в журналистике, и уж тем более не знал, что происходило с Денькой. Я и матери-то еще даже не звонил!
Она вздохнула:
– Тогда давай сначала…
Марина указала мне на ближайшее кресло, залила кипятком две чашки нашего любимого каркадэ – и я приготовился слушать…
– Начнем со сроков. Чтобы ты сразу понял, что всполошились мы не зря. Денька – мужик молодой, разведенный, живет, как ты знаешь, один – и простая неявка на работу, да еще такую ненормированную, как наша, никого бы особо не насторожила. Но тут не все так уж просто. Помнишь ваш мальчишник по возвращении из отпусков? На следующий день еще твоя Бесс появилась…
Мариша все уже знала о моей дочери, но воспоминание, видимо, оказалось не из приятных. Сделав паузу, она нервно закурила. Но продолжала уже спокойно:
– Так вот, ты не помнишь, чем тогда занимался Забродин?
Тут я призадумался. Навалившиеся на меня события буквально выбили из памяти все, связанное с работой. Впрочем, не только с ней… А правда, ведь Денька, выпив, хвастал, что набрел на какую-то сенсационную фишку, что готовит забойный материал. Но у журналюг это обычный треп, вроде как размеры пойманной рыбы у рыболовов. Я так ничего не мог припомнить. Мариша снова вздохнула: