– У Ермолая ножичек засапожный был, – продолжал Любослав.
«Не углядели охраннички Андрашевы? – с досадой подумал Никита. – А туда же…»
– Если бы один я был или Ермолай, – будто услыхал его мысли атаман, – не освободились бы. По рукам и по ногам повязанные. А так мне удалось ножичек-то вытащить. С горем пополам веревки перепилили. Выбрались. Тут Ермолай… Он мужичок гадостный был… Прости Господи, что скажешь!
– Да я заметил, – кивнул Никита.
– Это ты его по носу приголубил?
– Я.
– Я так и думал почему-то. Он сканудить начал, мол, из-за меня все, зря я слушаюсь кого ни попадя… Слово за слово, послал я его куда подальше. А он снова. Позорить пытался, что, мол, какой же я атаман, если меня мальчишка сопливый на кулаках уделал. Ох и зло меня разобрало. Сам не помню, как на себе рубаху разорвал. Перед глазами – кровавые пятна, сам рычу, будто зверь лесной. А потом я взаправду зверем стал – тяжело это объяснить тому, кто в чужой шкуре не побывал. Видишь не так, слышишь каждый шорох, а уж чуешь запахов! От них еще больший морок пошел! Не помню я точно, как Ермолая порешил. Помню только сладкую кровь на языке, да как кричал он с перепугу. И такой морок у меня настал, тьма упала кромешная, кинулся я в лес. Как по улицам бежал, не помню. Как через стражу на воротах проскочил, не помню. Бегал, рыскал, искал, чего бы сожрать. Ну чисто медведь-шатун. Мог бы еще немало людей лютой смертью извести. Спасибо Финну, удержал. – Любослав вздохнул. – Удержал и вразумил.
– А потом еще и выхаживал, – добавил старик. – Я уже говорил вам, вьюноши, что тяжко в первый раз оборачиваться?
– Говорил, почтенный.
– То-то и оно. Хорошо, Любослав крепким уродился. Кто послабее, мог бы и сломаться.
– Это я все понял, почтенный Финн, – устало проговорил Никита, слизывая жир с пальцев. – Я вот чего понять не могу: мы тебе на что понадобились?
– Смышленый ты паренек, Никита, – кивнул старик. – Уважаю. Твоя помощь мне понадобилась.
– Чем же я могу помочь тебе, почтенный? Я же не оборотень…
– Ты обоз рыцарей франков встречать идешь?
Никита похолодел. Кинул быстрый взгляд на Вилкаса. Разболтал! Тоже мне, друг! Так скоро каждый встречный-поперечный до самого Вроцлава будет знать о цели их путешествия.
– Это не я! – охрипшим голосом крякнул литвин.
– Это не он, – подтвердил оборотень. – Это я прознал сам. Я же говорил тебе, что я знахарь.
– Разве знахари этим занимаются? Чужие тайны выпытывают?
– Именование «знахарь» от слова «знать» происходит. От слова «ведать» – «ведун». Я много знаю, до многих тайн сам докопаться могу. Ну разве что с малой помощью. Твой поход грядущий мне еще летом волшебный котел предсказал.
– Волшебный? Котел?
– Ну да. Жила когда-то в Нортумбрии, варяги этот край Нортимбраландом кличут, одна чародейка. Именем Керидвена. У нее был котелок – если в нем воду кипятить и разные травки, грибы, корешки подсыпать, он показывал будущее. Иногда настоящее, но в дальних краях. И весьма правдоподобно. У чародейки этот котелок отнял один паренек из ваших краев – из Новгорода. А потом заезжал ко мне в гости и оставил.
– Больно на сказки похоже… – покачал головой Никита.
– После Вольги Всеславьевича чему удивляться? – возразил Улан, а литвин только покивал задумчиво.
– Я по-стариковски скучаю время от времени, – не стал спорить и доказывать правдивость своих слов Финн. – Вот и заглядываю в котел. Когда, бывает, увиденное просто на ус мотаю, а когда и вмешиваться приходится. Показал мне котел, что во франкском обозе везут снадобье чудодейственное, от любой хвори. Ну, думаю, не само снадобье, а список, как его сделать. Мне много не надо. Переписать. После попробую изготовить. Получится – хорошо. Не получится – так тому и быть. Мне оно не просто так нужно. Хочу вылечить те деревни, которые захворали диким оборотничеством. Ну, что скажешь? Ответ за тобой.
– За мной… – Никита задумался. – Дело-то доброе. Только не главный я в том отряде, что франков встречать отправлен. Как мне боярина уговорить? Емельяна Олексича. Он горяч не в меру, это я еще в Москве понял. Горяч и своенравен.
– Я думаю, не стоит загадывать. Только мне котел показал, что главным ты будешь к тому времени, как рыцари-крестоносцы до Вроцлава доберутся.
– Это как?
– Неисповедимы пути Господни. Сегодня судьба с тобой заигрывает, а завтра отвернется. Но пока что она благосклонна к тебе, Никита.
– Я ведь всего-навсего гонец.
– Сегодня гонец. Завтра дружинник. Послезавтра, глядишь, уже воевода.
– Да уж… Воевода… Смеешься надо мной, почтенный Финн. Из меня уже и гонец никудышный. Пеший конного не догонит, а у нас один конь на троих.
– Хочешь, поможем быстрее догнать москвичей?
– Хочу! – обрадованно воскликнул парень и сник. – У нас, боюсь, еще забота есть. Хоть и должен я Емельяна Олексича догонять, а ничего поделать не могу… Совесть не позволяет.
– Что за забота? – свел кустистые брови старик. – Поделись.
– Из Смоленска с нами девица вместе ехала. Василиса. Чья она дочь, не сказала, но, думаю, батюшка ее боярин или воевода. Не из купцов и не из слободы ремесленной она… Верхом ездит, из лука бьет, саблей тоже умело управляется. Кое-кто вообще сболтнул, будто княжна переодетая.
– Семен Акинфович врать не будет, – пробасил Вилкас. – Не тот человек.
– Ну, значит, княжна, – кивнул Никита.
– И где она теперь? – мягко поинтересовался Финн.
– Это не та, что с тобой на дороге была? – неожиданно вмешался Любослав. – Ну, когда я Андраша за вымя пощупать решил.
– Она. По всему выходит, Андраш ее из Витебска силой увез. Меня подставили на постоялом дворе, будто я дядьку ее, старого дружинника смоленского, зарезал. Меня стражники Ярослава Васильевича в поруб упрятали. Так что Андраш Чак, купец из Пожоня, нас, самое малое, на седмицу опережает.
– Купец из Пожоня? – хохотнул Любослав. – Как бы не так. Именитый боярин он у себя в Пожоне. С брательником своим в золоте купается, серебру и вовсе счета не знают.
– Откуда знаешь? – нахмурился ордынец.
– Нет, правда? – Никита впился пристальным взглядом в лицо бывшего атамана.
– Эх! – махнул рукой Любослав. – Пропадай моя телега, все четыре колеса! – Он оглянулся на Финна, обвел глазами ребят. – Я же не просто так на Андрашев обоз тогда напал. Совсем не просто так. Человек ко мне пришел. Как на мою ватагу вышел – ума не приложу! Кто таков, не сказал. Но предупредил, что будет по тракту со стороны Орши богатый купец проезжать. После всучил мне кошель с серебром и попросил сильно постараться, чтобы купец этот до Динабурга не доехал. По-русски он хорошо говорил. Скажем так, не хуже тебя, почтенный Финн…
– По-русски-то он говорил, а какого роду-племени, не догадался ты? – напрягся Никита.
– Не догадался…
– А деньги? – спросил литвин. – Чьи деньги? Какой чеканки? Что, тоже не посмотрел?
– Да посмотрел. Чего там… Пражские гроши.
– Прага? – задумался Никита. – Прага – это где?
– Богемия, – подсказал Вилкас. – Пражские гроши везде ходят. Равно как и денарии. Это все равно как золотые дукаты. Где хочешь можно повстречать.
– А все-таки… Кто тамошний король? С кем дружит, с кем не дружит?
– Ой, брат Никита, вопросы ты задаешь… Это тебе с рыцарем Жоффреем поговорить надо было в свое время. Уж кто все хитрости превзошел, каждого короля подноготную знает. А я что? Слуга.
– Что, не знаешь даже, кто там королем?
– Ну почему же не знаю? Знаю.
– Так и я это знаю, – пожал плечами Любослав. – Я же с купцами часто болтаю… Болтал. А кто слухи носит по нашим землям? Король Богемии – Генрих Хорутанский. Совсем недавно корону напялил. Говорят, когда на престол всходил, не все его поддержали. Да и соседи, немецкие герцоги, его недолюбливают, хоть он из ихнего брата вроде бы. Да кто их там разберет? Грызутся меж собой, словно голодные собаки за кусок мяса.
– Немцы, говоришь, не любят? – задумался Никита. – Если Андраш Чак к немецким рыцарям в Ливонию собрался, то…
– Что-то я не пойму, – подал голос Финн, – вам, вьюноши, хочется девицу вызволить или разобраться, кто из правителей кого поддерживает?
– Конечно, девицу выручить! – спохватился Никита, ощущая, как кровь приливает к щекам. – Мы, это… Прежде чем вас с Любославом повстречать, как раз спорили, куда бы мог Андраш направляться. Ведь если в Ливонию, это по одной дороге его искать надобно, а если, скажем, к Витеню в Новогрудок, так совсем по другой.
– Вряд ли к Витеню, – покачал головой Любослав. – Как пить дать в Динабург.
– Тогда нам гнаться по Полоцкому тракту надо, – вздохнул парень. – Только как его догонишь? Они верховые, кони сытые. А мы?
– А у нас тоже кой-чего в запасе найдется, – рассудительно произнес старик. – Так, Любослав?
– Как скажешь, наставник, – пожал плечами здоровяк.
– Вам все равно с мадьярами не совладать, если и догоните, – продолжал оборотень. – А у нас против них свои ухватки найдутся. Да и след мы сыщем быстрее. И побежим быстрее коней. Принимаешь нашу помощь, Никита, отрок московский?
– А взамен? – осторожно спросил Никита.
– А ничего я взамен не попрошу. Захочешь, сам мне поможешь. Потом. Договорились?
– Ну… Чем смогу.
– А я больше и не прошу.
Парень рывком вскочил на ноги. В пояс поклонился оборотням.
– Спасибо вам.
– Не за что. Только смотрите, ребята, чур, не пугаться. На медвежьей спине согласны ехать?
Никита похолодел. Такого предложения он не ожидал. Даже язык прилип к гортани.
– Э, нет, у меня конь есть, – покачал головой Вилкас. – Я своего Пегаша ни на что не променяю.
Улан выглядел напуганным, но нашелся с ответом:
– А туром златорогим не можешь, бабай?
– Могу, – усмехнулся старик. – Только за медвежью шерсть держаться легче. Сам увидишь.
– Ух, повезло тебе. – Вилкас, поднимаясь, хлопнул Улана по плечу. Да так, что татарин едва-едва на ногах устоял. – Поскачешь, как Иван из сказки. На сером волке. А нам с Никитой вдвоем на пегом придется трястись.
– А зачем вдвоем на пегом? – Финн разгладил бороду. – Хотите, лыжи свои отдам? Хорошие, собачьим мехом обтянутые. От самой Карьялы[127] на них бежал.
– Тогда уж лучше я на лыжах, – произнес Никита, стараясь, чтобы зубы не стучали.
– Погоди! Никита-баатур, это я один, что ли, верхом на звере ехать должен? – растерянно озирался Улан, да так потешно у него выходило, что ни друзья ордынца, ни оборотни не смогли сдержать смех.
Глава шестнадцатая
Снежень 6815 года от Сотворения мира Берега Двины, Полоцкая земля, Русь
Снег негромко поскрипывал под лыжами. Никита летел, словно на крыльях.
Давно уже он не испытывал такой свободы, душевного подъема и уверенности в победе. Да какой Андраш Чак способен противостоять таким союзникам? На бегу парень косился на стелящихся справа и слева огромных медведей. Если в разговоре с новыми знакомцами у костра его глодал червь сомнения – ну мало ли что тебе наплетут? – то теперь всякое недоверие отпало. Финн с Любославом были самыми всамделишными оборотнями. Несмотря на то что старик предупредил ребят и объяснил, кто в кого перекинется, в первый миг, когда за елки ушли два человека, а обратно появились две медвежьи морды, у Никиты пропал дар речи. Два огромных зверя: один бурый, привычной масти, а второй – желтовато-белый. Такие водятся на далеком севере: в Лапландии, в землях самоедов и лопарей. Шкуры белых медведей очень редко попадали на торжища и вовсе не потому, что зверь редкий или везти далеко, а потому, что охота на них сопряжена с огромной опасностью. Если разлютится хозяин северных пустошей, то никому мало не покажется.
Улану, как самому младшему, поручили собрать одежду оборотней, уложить ее в мешок и везти с собой. На привалах они намеревались отдыхать как обычные люди. Финн вообще заметил, что долго быть в зверином обличье нехорошо – можно привыкнуть и навеки утратить человеческую сущность. С неопытными оборотнями, которых не нашел вовремя умудренный наставник, подобное иногда случается. А чтобы по собственному желанию перекидываться туда и обратно, то в зверя, то в человека, дети Протея давно придумали особый знак – громовое колесо. Старинный символ, сохранившийся у народов, населявших земли от легендарной Похъёлы[128] до греческих островов, от реки Итиля до белых берегов Альбиона. Он изображал колесо повозки бога грозы – Перуна у славян, Перкунаса литовцев, скандинавского Тора, галльского Тараниса. Достаточно было начертить его на пне или валежине, воткнуть в середку нож и перепрыгнуть. Обычно, намереваясь побыть какое-то время в звериной шкуре, оборотни оставляют знак, чтобы вернуться к нему и вновь стать человеком. Но в походе-то вернуться не получится. Вот потому Финн подробно объяснил ордынцу, как рисовать громовое колесо, в какую именно сторону должны быть загнуты его спицы, как втыкать нож.
Теперь перед стоянкой Улан уходил в лес, искал подходящий пень и делал засечку, вырезая на ней громовое колесо. Нельзя сказать, что ордынец тяготился этой службой. Если первый день или два он слегка дичился огромного бурого медведя, на котором ему пришлось ехать верхом, то потом приноровился к размашистой, но мягкой иноходи, начал глазеть по сторонам, болтать на ходу с друзьями. Даже лук снарядил, успевая следить за кустами – вдруг взлетит тетерев? И бил птицу влет мастерски. В одной стае, выпорхнувшей из заснеженного ельника, успел подбить трех птиц подряд, прежде чем они отлетели слишком далеко.
Хуже всех приходилось Вилкасу. А все потому, что его верный Пегаш, в отличие от людей, никак не хотел привыкать к бегущим рядом хищникам. Конь дичился, прижимал уши, вращал глазами, плохо слушался повода. Литвину приходилось непрестанно с ним бороться, а от этого к вечеру изматывались оба. И, вместо того чтобы просто стреножить, сыпануть в сумку зерна и отпустить, коня, взмыленного, приходилось отшагивать, чтобы хоть чуть-чуть остыл.
Поэтому двигались обычно так. Финн – белый медведь – отправлялся вперед на разведку. Отстав шагов на пятьдесят, скользил на лыжах Никита, радуясь приволью, свежему морозному воздуху, упруго ударяющему в щеки, искристому снегу, тихому лесу. Рядом с ним вроде бы лениво, но удивительно быстро перебирал лапами Любослав – бурый медведь, а на его спине важно восседал Улан-мэрген. Позади них, еще на полсотни шагов, рысил на Пегаше Вилкас. Жеребцу приходилось нелегко под тяжестью здоровяка-литвина и переметных сум с припасами, поэтому время от времени всадник переводил его на шаг, давая передохнуть. Иногда Никита замедлял бег, чтобы поговорить с Вилкасом, понимая, что тому скучно все время ехать в одиночестве. Ближе к вечеру, когда тени от елей становились длинными и причудливо змеились по подкрашенному закатным солнцем сиреневому снегу, оборотни с Уланом уходили далеко вперед. Выбор спокойного и удобного места для ночевки Финн всегда оставлял за собой.
Обычно, когда Никита и Вилкас догоняли медведей, на поляне весело горел костер, а в тот вечер, когда Улану удалось славно поохотиться, жарились насаженные на палки тетерева.
Берегов схваченной льдом Двины отряд достиг так быстро, что у парней затеплилась утраченная было надежда перехватить Андраша Чака до того, как он нырнет в город, занятый немецкими крестоносцами. Ведь если он и в самом деле возглавляет посольство к Великому магистру Ливонского Ордена, брату Готфриду фон Роге, то рассчитывать на справедливость властей нечего и думать. Самим не попасться бы… Еще неизвестно, что наболтала Василиса мадьярам. У девчонок, известное дело, рот не закрывается, вначале говорят, а потом думают. Так что, не исключено, что пожоньский господарь уже знает об идущем из Франции обозе все. И вовсе не трудно предугадать, как поступят ливонцы, проведав о плывущих к ним в руки несметных сокровищах рыцарей Храма.
Багровый солнечный диск подкрасил наползающие с севера облака, предвещая на завтра ветреную, ненастную погоду. Бурый Любослав как-то незаметно прибавил ходу, уносясь вперед, – не всякая лошадь догонит. Не был бы Никита лесным жителем, очень удивился бы, узнав, как быстро умеет бегать неповоротливый с виду лесной хозяин.
Поглядев вслед удаляющемуся ордынцу, который, и правда, напоминал сказочного Ивана-царевича, перепутавшего волка с медведем, парень сократил шаг, поджидая отставшего Вилкаса, и огляделся по сторонам.
Над высоким обрывистым берегом Двины ельник сменялся березняком. Никита любил сосновый лес почти так же, как дубраву, что может быть краше белоствольных, одетых в призрачное покрывало инея берез?
Вроде бы черная птица взлетела над верхушками елей. Хорошо, если тетерев. Хоть парень и уступал Улан-мэргену в мастерстве стрелка, но набить дичи на пропитание вполне мог и сделал себе легкий охотничий лук в первый же день. Стрелы далеко не летели, поэтому к добыче пришлось бы подбираться близко, значит, за ордынцем не угонишься, но сейчас он далеко впереди.
Никите захотелось просто утереть нос Улану. Пускай знает, что не один он тут охотиться умеет.
– Я сбегаю, погляжу! – негромко сказал он литвину.
Вилкас кивнул, безоговорочно отпуская Никиту. Во-первых, он не боялся за друга, потому что видел его в драке и считал одним из лучших бойцов от Волги до Вислы. А во-вторых, не собирался вмешиваться в охоту. Осторожно подкрадываться к добыче он так и не выучился – нет-нет да сучок треснет под ногой или чихнуть захочется так сильно, что прямо спасу нет. Вот в охоте на медведя Вилкас со своей силищей был бы незаменим. Но для тетерева важнее легкая походка. Он только перевел жмудка на шаг, чтобы Никите не пришлось слишком уж быстро гнаться.
Приблизившись к укрытой елями поляне, парень сразу понял собственную ошибку. И выругал себя. Ведь можно было издали сообразить, что к чему. Тоже мне, охотник! Принять ворона за тетерева.
Правда, ворон, сидящий на ветке и деловито точащий клюв об кору, чуточку не был похож на привычных Никите иссиня-черных птиц. Больше, что ли? Присмотревшись, парень понял: нет, толще! Потому и не улетел далеко, а лишь приподнялся над сосной и тут же тяжело опустился на прогнувшуюся под его тяжестью ветвь.