– Halten Sie es! Schnell![160]
Первого немца, бросившегося на него, Никита пнул в колено. Следующему швырнул в лицо солому и свалил подсечкой. Увернулся от распахнутых объятий. Ударил с двух рук. Хрустнула кость. Парень почувствовал кровь на костяшках.
– Lebend gefangen![161] – словно плетью стегнул брат Фридрих.
Позади с громким «хэканьем» Василько размахивал алебардой.
Никита в прыжке сбил с ног еще одного немца – из тех самых расфуфыренных гордых рыцарей, что стояли у крыльца особняком. Проскользнул между двух ратников, столкнувшихся плечами. И уже на краю освещенного факелами круга обернулся. Новгородец, окруженный врагами, как медведь сворой лаек, умело отмахивался алебардой, но не мог сделать ни шагу по пути к спасению.
«Сам же придумал идти в открытую, нет чтобы дать мне в окошко залезть», – промелькнула гадкая мысль, которую Никита тут же отогнал. Нельзя так. Русские своих не бросают. Вместе пришли, вместе уйдем.
Парень бросился обратно, на ходу свалив коренастого ратника в войлочном колпаке.
– Держись! – крикнул он.
– Уходи, дурень! – прорычал в ответ Василько.
– Еще чего!
Никита налетел на ливонцев, нанося удары руками и ногами. В считаные мгновения он разбросал толпу, оставив широкий проход для себя и новгородца, жалея лишь об оставленных у свояка Аникея течах. Хотел как лучше, чтобы без крови….
– Unmоglich! – донесся удивленный голос командора. – Armbrustschutzen fur die Schlacht![162]
– Все! Уходим! – тяжело выдохнул Василько. Видно, драка здорово измучила его.
Сухо «тренькнула» тетива арбалета. Новгородец охнул и схватился за плечо, роняя оружие на снег.
Вот тут Никите стало по-настоящему страшно.
Немцы сноровисто, показывая отличную воинскую выучку, отбежали, оставляя их с ловцом посредине истоптанного круга.
– Сдавайтесь, русские! – громко проговорил Фридрих фон Штайн.
– Беги, парень, брось меня… – шептал Василько, пошатываясь и зажимая ладонью рану. Между его пальцев торчал черенок арбалетной стрелы.
«Не убегу ведь… – тоскливо подумал Никита. – Стрела догонит. А мне погибать нельзя, пока дело не сделано…»
Он медленно поднял руки.
– Беги! – рявкнул новгородец, изо всех сил толкая парня.
Никита от неожиданности сделал четыре огромных шага, не устоял на ногах и покатился кубарем.
Защелкали арбалеты.
– Беги-и-и!!!
Никита вскочил на ноги и помчался в темноту, петляя как заяц, под свист и улюлюканье крестоносцев. Выскочившего навстречу слугу перелетел, оттолкнувшись ногой от бревенчатого сруба. Повинуясь какому-то бессознательному чувству самосохранения, просыпающемуся, должно быть, в каждой жертве, которую травят и преследуют, он несколько раз менял направление, перепрыгивал, не касаясь, огромные сугробы и наконец добрался до стены совсем не там, где они с Васильком перелазили и оставили на всякий случай веревку. Но что такое бревна полоцкого детинца для ученика Горазда, взбирающегося каждый день на столб для упражнений на равновесие?
Уже шагая извилистыми улочками посада, успокаивая дыхание, Никита прислушивался – нет ли погони, не закричат ли караул? Но все было тихо. Погоня или отстала, или вернулась, потеряв интерес к беглецу.
Глава девятнадцатая
Снежень 6815 года от Сотворения мира Полоцк, Русь
Улан-мэрген подобрал много совершенно справедливых, но очень неприятных слов, чтобы дать понять Никите, насколько тот неправильно поступил ночью. Зачем связывался с новгородцем? Надо было ломать ему руку и уходить подобру-поздорову. А лучше ногу… Еще неизвестно, чье поручение ловец выполняет – Юрия Даниловича или какого-нибудь Михайлы Тверского. Зачем полезли напролом? Неужто нельзя было ограничиться малым – подглядеть, подслушать, не выдавая себя? Ах, Василько предложил?! Ох и скользкий человек этот Василько. Не нарочно ли в засаду заманивал? А потом, во дворе… По словам ордынца, Никита должен был отвернуться от Андраша Чака, даже если бы это кто-то другой оказался, просто похожий, или лицо закрыть, а лучше вообще не соваться пред светлы очи мадьярского жупана и немецкого командора. И удирать тоже нужно было сразу. Подумаешь, чувство долга! Своя шкура должна завсегда быть дороже! А если бы поймали?
Никита долго слушал, вяло огрызаясь, то кивал, то пытался возражать. Наконец, не выдержал. Сказал, что легко рассуждать, сидя на сеновале, а неизвестно, чем бы дело закончилось, пойди ордынец на ночную разведку. Уж новгородец бы ему сразу шею скрутил, не вступая в разговоры. А так хоть что-то узнали.
– Что ты узнал? – возмутился Улан, уже кривя губы от обиды. Сын нойона никогда не плачет, но это не значит, что ему не хочется заплакать. – Чего ты такого разузнал, чего не знал вечером? Хочешь, я тебе скажу, чего ты добился?
– Ну, скажи…
– Теперь тебя половина немцев в лицо знает! Как теперь по городу ходить будешь?
– Да кто меня запомнил?
– Будь уверен, все запомнили! Ты, Никита-баатур, когда начинаешь прыгать и ногами людей по голове бить, тебя быстро запоминают!
Парень промолчал. Татарчонок говорил убедительно – нечего возразить, нечем оспорить. И в самом деле, вляпался он своим ночным приключением по самое не могу. Андраш Чак теперь настороже будет – охрану Василисы удвоит. Рыцарь Жоффрей, если он еще в Полоцке, тоже задумается. Не говоря уж о том, что пленного новгородца можно разговорить – способов много разных существует, и когда заплечных дел мастер, хорошо знающий свое дело, возьмется, то редко кому удается удержать язык за зубами.
Самым разумным решением было бы убраться из Полоцка прочь и попытаться поймать мадьярского посла где-нибудь на лесной дороге. Ведь не к Фридриху фон Штайну он в гости приехал, а – бери повыше – к самому магистру наверняка. Но литовское войско, которое, как выяснилось поутру, плотным кольцом обложило городские стены, намертво заперло здесь всех. И охотников, и добычу. Правда, кто теперь кто, Никита сказать затруднялся. По всему выходило, что водить теперь будут мадьяры с немцами, а ему в этих прятках осталась незавидная доля – постараться как можно лучше скрыться.
Приход князя Витеня полочане приняли по-разному. Аникей ругался сквозь зубы, что застрял теперь в посаде вместе с лошадью и санями невесть на какой срок. А между тем дома работы хватает, и никто ее за него не сделает. Его свояк, шорник Лука, напротив, сдержанно радовался: во-первых, его жена позволяла с родичем хлебнуть бражки, чего ни за какие коврижки не допустила бы, если бы не дорогой гость, а во-вторых, мужик очень не любил немцев и приветствовал любую возможность от них избавиться. «Это они сейчас всерьез за нас не взялись, да и то потихоньку ущемляют русского человека, – сказал он, стукая волосатым кулаком по столешнице. – А как силу почуют? Усядутся на шею и ножки свесят. Веру православную запретят, заменят своей латинской тарабарщиной, а там и по-русски слова уже не скажи. Мы для них разве люди? Так, скотина рабочая…»
Никита в душе соглашался с Лукой. Из рассказов Вилкаса он знал, что литвины – это те же русские, бьющиеся насмерть с крестоносцами, исповедующие православную веру, да и разговаривают они тоже на русской речи. Ну разве что чуть-чуть измененной. Так Русь большая, люди живут в ней разные. Новгородцы и смоляне, киевляне и рязанцы не всегда одинаковым словом одно и то же называют. И ничего тут не поделаешь. Вот только радоваться приходу войска Витеня парень не мог. Тысячи вооруженных ратников отрезали его от оставшихся за городом друзей. Ни туда, ни сюда. А ведь Вилкас будет волноваться. Чего доброго полезет их выручать в город. Оставалось только рассчитывать на умудренного опытом Финна, который не допустит безрассудных поступков.
– Я пойду, поброжу по улицам, – сказал Никита ордынцу, который аж взвился.
– Еще чего! Чтобы тебя поймали?
– Да я осторожно.
– Знаю я твою осторожность. Сейчас же вляпаешься куда-нибудь! А ну как Андраш Чак тебя увидит или из немцев кто?
– Да я переоденусь.
– Толку с того!
– Лицо сажей намажу…
– Чтобы все только на тебя и смотрели?
– Да я же не совсем намажусь. Так, мазану чуток… По щекам, по лбу. За подмастерье углежога разве не сойду?
– И малахай мой на голову наденешь!
– И малахай надену, – обреченно согласился Никита.
– И я с тобой пойду.
– Это еще зачем?
– Должен же кто-то тебя за руку схватить, если ты опять глупость решишь сделать!
Никита задохнулся от возмущения, но потом вспомнил, сколько раз Улан-мэрген выручал его, и согласился, что в житейских вопросах мальчишка, выросший в Орде, разбирается лучше него, сидевшего несколько лет в лесной избушке со стариком-отшельником.
Они начали собираться. На этот раз парень решил не отказываться от оружия. Спрятал теча за пазуху, но так, чтобы в любое мгновение мог их выхватить. Напялил татарский малахай. А еще они поменялись с Уланом кожушками. Татарчонок настоял, чтобы взять лук и парочку стрел – саблю он оставил в лесу, на сохранение Вилкасу, и чувствовал себя беззащитным без оружия. К счастью, одежда Никиты была Улану великовата – ордынские стрелы поместились за пазуху, и даже наконечник из-под полы не выглядывал.
Вместе с ребятами увязались Аникей и Лука – с одной стороны, непредвиденное осложнение, а с другой, подумал Никита, может, и к лучшему. Если Андраш Чак будет разыскивать, то двоих парней. А вместе с двумя мужиками могут и проглядеть. Мало ли? Может, и правда, мастера с подмастерьями куда-то по срочному делу идут.
Народа по улицам Полоцка слонялось много.
Прознав о приходе литовского войска, мастеровые и торговцы в одночасье бросили работу, покинули лавки, отказались от домашних дел и высыпали на улицы города. Посад кишел людьми. Армяки и шубы. Зипуны и тулупы. Шапки-треухи и куколи. Русые и рыжие бороды. Морщинистые старики и безусые юноши.
Никита ловил обрывки разговоров. Полочане вовсю ругали немцев. Пока еще вполголоса, оглядываясь по сторонам – не мелькнет ли белый плащ с красным крестом? Но зачастую, умолкнув при виде пробирающегося сквозь толпу немецкого отряда, мужики метали глазами такие молнии, что, не приведи Господь, в скирду соломы попадет – не миновать пожара. Нельзя сказать, чтобы ремесленный люд слишком уж радовался приходу литвинов – как ни крути, а Полоцк испокон веков был вольным городом, никому в пояс не кланялся и уж тем паче на коленях ни перед кем не стоял. Напротив, в те годы, когда Полоцкое княжество расцветало и силы набирало, ему и Витебск, и Минск, и Браслав дань платили. Но, как говорится, жить захочешь, не так раскорячишься. Из двух зол людям свойственно выбирать меньшее. Сильная рука православного Витеня все же лучше, чем сильная рука Тевтонского Ордена. Но русскому народу, чтобы взбунтоваться, взять в руки дубину и выбить захватчиков к растакой-то матери, всегда нужно долго раскачиваться. То лень, то боязно, то нет подходящего вожака, чтобы зажег толпу и повел за собой.
Поэтому полочане ограничивались косыми взглядами и вполголоса произнесенными обидными словами в спину немцам. В особенности когда увидели конных, без зазрения совести направляющих укрытых белыми попонами скакунов прямо на людей. Никита бросил быстрый взгляд на пятерых крестоносцев – вроде бы ни один из них не стоял этой ночью у крыльца с братом Фридрихом.
Четверо ливонцев, вооруженных до зубов, будто прямо сейчас на битву собрались, внимательно поглядывали по сторонам, а один, ехавший впереди, одевался чудно́ – в яркую разноцветную безрукавку и плоскую шапочку с пером, свисавшим на ухо. В руках он держал свиток с большой – в ладонь величиной – печатью.
На перекрестке, шагах в двадцати от Никиты со спутниками, немцы натянули поводья. Обученные кони встали как вкопанные. Тогда чудаковатый, похожий на скомороха всадник привстал в стременах и, развернув свиток, неожиданно сильным и густым голосом проревел, безбожно коверкая русские слова:
– Слушайте, добрые жители славного города Полоцка, и не говорите, что не слышали! Сегодня ночью войско литовских варваров осадило город. Святое воинство Ливонского ландмайстерства берет на себя трудную, но почетную обязанность – защитить полоцкого обывателя от смерти и разграбления. Всякому, кто хочет вступить в ополчение и помочь христолюбивому воинству сражаться против схизматиков, будет выдано оружие и пять пражских грошей[163]…
– Ага, ищи дураков… – прошипел Лука. – Все равно обманут. За те гроши под стрелы погонят впереди немцев.
– Магистр Ливонского ландмайстерства, – продолжал тем временем глашатай, – брат Готфрид фон Роге надеется на сознательность славных обывателей города Полоцка. Вы не должны чинить препятствия нашим воинам. Вы не должны оказывать содействие литвинам. Вы должны помогать христолюбивым рыцарям Ливонского ландмайстерства, готовым пролить кровь за свободу славного города Полоцка. А тот, кто станет действием или бездействием вредить рыцарям, а также замеченные в городе лазутчики князя Витеня будут наказаны умерщвлением через повешение. Сегодня же, в назидание прочим, будет казнен лазутчик, обманом проникший сквозь стены нынче ночью и злоумышлявший против командора Фридриха фон Штайна. Слушайте, добрые жители славного города Полоцка, и не говорите, что не слышали!
Ливонец свернул свиток, толкнул шпорами коня.
Полочане мрачно расступились перед холеными, вычищенными волосок к волоску конями.
– Все бы им русских людей убивать, вражья сила… – сплюнул на снег плечистый мужик с застрявшей в бороде стружкой.
– Когда им только Витень накостыляет! – поддержал его другой, невысокого роста, кривоплечий с козлиной бородкой.
Едущий последним немец обернулся, и болтуны тут же замолкли, каждый принялся что-то заинтересованно рассматривать в небе, над тесовыми крышами.
– Это Василько, – удрученно шепнул Никита.
– С чего ты взял? – откликнулся Улан-мэрген. – Мало ли кого им удумалось вешать…
– Да кого они еще могли ночью схватить?
– Тебя! – огрызнулся ордынец.
– Могли, да. – Никита покосился на Аникея с Лукой – не слышат ли разговора? – и продолжил: – Но я убежал. Бросил его раненого.
– Лучше было бы, если бы тебя рядом повесили? – Улан передернулся. – Что за народ эти немцы? Зачем душить человека? Зарезать или хребет сломать – это я понимаю. А петлю на шею? Цх! Как душа к Великому Небу вознесется, когда горло передавлено?
– Я пойду… – решительно заявил парень. – Где у них тут лобное место?
– Дядьку Луку спроси… – не задумываясь, ответил татарчонок и вдруг вскинулся: – Эй! Ты что это выдумал?! Не пущу!
– Да я в сторонке постою, – взмолился Никита. – В драку не полезу.
– Знаю я тебя…
В это время Аникей повернулся к ребятам, подмигнул:
– Что приуныли? Скучно? Хотите посмотреть, как немцы русского человека казнить будут?
– Да!
– Нет!
Одновременно выкрикнули друзья.
– Я понимаю, что не хочется. Но надо, – веско проговорил полочанин. – Мы-то уже старые, с нас спросу мало, а в вас, молодых, должна быть злость здоровая. Чтобы никакого врага не пускали на землю нашу. Помните, как Александр Ярославич говорил? Кто с мечом к нам придет, тот от меча и смерть примет. Вам за Русь Святую сражаться, а для этого вы должны быть злыми и ненавидеть врагов. Чтобы не пускали их, как мы, в Полоцк.
– Да что там смотреть… – начал было Улан, но захлопнул рот, аж зубы клацнули. Наверное, гордый сын нойона решил, что его сейчас заподозрят в трусости.
А Никита решительно кивнул:
– Пойдем, уважаемый, проведи нас.
До лобного места оказалось топать не далеко, не близко, а где-то с полверсты. Никита вспомнил, что вчера, направляясь в Верхний замок с санями, они проезжали через рыночную площадь. Но тогда помост в дальнем ее конце не привлек внимания. Сейчас же вокруг сбитого из досок сооружения стояла густая цепь ратников с алебардами и в шлемах, похожих на горшки, в которых хозяйки ставят кашу в печь. Все, как на подбор, рыжеусые, красномордые – самые настоящие немцы, хотя Аникей сказал, что это – прусаки. Но Никита не видел особой разницы. Главное, что он разглядел, – ненавистные балахоны с красными крестами.
Несмотря на ранний час, толпа собралась немаленькая. Полочане глядели хмуро, но волю языкам не давали. Так что шума и гомона, обычных для большого скопления народа, не было. Глухой гул, напоминающий шмелиное гудение, только усиленное в сотню раз.
Над помостом возвышались четыре виселицы, а перед ними прохаживался палач в красном куколе, закрывающем все лицо, оставляя лишь дырки для глаз и рта. Никита никогда такого не видел. Хотя, если разобраться, что он видел, сидя в лесу с Гораздом? Почти все в «большом» мире казалось парню в диковинку.
Близко к лобному месту подойти не удалось. Толпа становилась все плотнее и плотнее. Наконец, они просто уткнулись в сплошную стену спин, вонявших кислым духом отсыревшей овчины. Аникей и Лука выглядывали поверх плечей стоящих впереди без всякого труда, а вот Улану с Никитой пришлось тянуться на цыпочках, чтобы увидеть хотя бы палача.
К счастью, долго ждать не пришлось. Загудел рожок. Толпа качнулась, как поверхность заводи от брошенного камня.
– Что там? – тщетно пытаясь что-то разглядеть, спросил татарчонок.
– Ведут, – ответил ему сутулый мужик в старой, пропаленной кое-где дохе.
– Немчура поганая, совсем себя хозяевами возомнили! – добавил стоящий сзади крепыш с ровно подрезанной светлой бородкой. С виду – купец не из бедных.
– Что ж вы терпите? – неожиданно для самого себя брякнул Никита.
– А что ты с ними поделаешь? – грустно проговорил Лука. – С голыми руками против мечей-копий не попрешь.
– Да и всяк из нас о семье думает прежде всего, – вмешался седобородый морщинистый дедок слева. – Молодым боязно без кормильца жену да детей оставить. На что я уже старый, а как подумаю, что они из-за меня моих внуков куска хлеба лишат, и боязно становится…
– Новгородцы за князем Александром пошли и на берег Невы, и на Чудское озеро, – словно нехотя заметил широкоплечий дядька, чей выговор Никите что-то смутно напомнил. – И не боялись, что детей малых осиротят. Зато каждый подумал, кем его дети вырастут, если немцы свою власть над Господином Великим Новгородом установят.