Поравнявшись с надвратной башней, Никита обернулся. С пригорка Великий посад выглядел как игрушка, а поле и берег Двины по ту сторону стен чернели от литовской конницы. Дружинники и ратники Витеня не спешили к воротам, которые гостеприимно распахнули полочане. Ждали подвоха? Может быть…
За воротами Василько обессиленно опустился на снег.
– Простите, братцы, Христа ради! Не могу больше.
На него и смотреть было страшно – лицо посерело, глаза ввалились. Краше в гроб кладут. Новгородец закусил до крови губу, а на рубахе расплывалось красное пятно. Видимо, открылась ночная рана.
– Ладно, сиди! – не стал спорить Векша. – Мы сами. Вот, отрок московский проведет. Проведешь к княжьему терему, парень?
– Проведу. Меня Никитой кличут, а то забыли познакомиться.
– Ну, Никитой так Никитой. А крыжака Жоффрея ты в лицо знаешь?
– Знаю, само собой. От Москвы до Смоленска вместе ехали.
– Тогда нам точно без тебя никуда.
Они вновь сорвались на размеренный, но быстрый бег. В отличие от посадских, растекающихся по Верхнему замку кто куда, новгородцы шли прямиком к цели. Каждый нес при себе оружие, которое легко спрятать и так же легко выхватить для драки в тесной толпе. Короткие дубинки из твердого дерева, кистени, цепи, маленькие самострелы, чтобы одной рукой управляться. Сила вроде бы не великая, но грозная. Никита прикинул, если каждый из них врукопашную дерется, как Василько, то с таким отрядом горы своротить можно. А если лучше, то и подумать боязно…
Возможность убедиться в этом представилась парню очень скоро. В княжеском дворе царила суета. Бестолково бегала челядь, затравленно озираясь, жались к крыльцу стражники в накидках с красным крестом. А посреди этого беспорядка стоял пароконный балок, знакомый по витебскому тракту. Конюх, испуганно вжимающий голову в плечи, затягивал супонь, а рядом замер с обнаженной саблей в руке Лайош.
Никита бросился к нему.
Телохранитель пожоньского господаря тоже его заметил. Поднял клинок на изготовку.
Парень и рта открыть не успел, как свистнула сталь. Пришлось принимать бой.
Да, Лайош не зря ел свой хлеб. Двигался он легко и грациозно, меняя ноги, будто в зажигательном танце. Сабля порхала легким мотыльком, стараясь по-осиному ужалить Никиту в плечо, в голову, в грудь. Косые хлесткие удары сменялись не менее опасными выпадами.
Ученик Горазда призвал на помощь все умение, вколоченное в него старым отшельником, и начал ответный танец, состоявший из высоких прыжков, подсечек, ударов ногами и сжатыми в кулаках течами. Легкость и подвижность спасли его. Когда Лайош после очередного выпада «провалился», делая лишний шаг, острие правого теча ударило его под мышку. Мадьяр плюнул кровью и осел.
– Держите их! – крикнул Никита новгородцам. – Рыцарь с ними приехал!
Напуганные его словами слуги кинулись врассыпную.
Ливонцы-стражники подались в сторону от крыльца, выставляя перед собой алебарды и совни[167].
– У-у, я вас! – замахнулся на них Бессон.
В ответ рыжий бородач вякнул что-то по-немецки, на что новгородцы только рассмеялись:
– Бегите, убогие, а то будет вам Чудское озеро!
Немцы попятились, и тогда Бессон оглушительно свистнул «в четыре пальца».
Видимо, стражники решили, что за излишнее геройство все равно никто не заплатит, и медленно, не спуская глаз с ловцов, пошли прочь от княжеского терема. Но Никите на них было уже наплевать, потому что украшенные резьбой двери распахнулись и на крыльцо вышли Дьёрдь и Чабу, а следом за ними Андраш Чак, багровый от ярости, холодный и высокомерный брат Жоффрей де Тиссэ и Василиса. Девушка была бледной и хмурой, но запуганной или сломленной не выглядела. Увидев Никиту, мгновенно сообразила, что надо делать. Изо всех сил саданула Чабу коленкой промеж ног и прыгнула с крыльца.
– Хватай! – крикнул Андраш, толкая Дьёрдя ей вслед.
– Вот он! – воскликнул Никита, указывая кончиком кинжала на рыцаря Жоффрея.
Новгородцы молча, как волки, окружающие затравленного по глубокому снегу лося, пошли вперед.
Де Тиссэ скривился и вытащил меч из ножен.
– Non nobis Domine! Non nobis sed nomini Tuo da gloriam!
– Живьем брать! Живьем! – деловито напомнил Векша.
Никита в прыжке налетел на Дьёрдя, ногой выбил саблю, локтем ударил в горло. Вряд ли Андраш Чак прирезал Мала собственноручно. Наверняка поручил своим верным псам. Так что жалости к охранникам-мадьярам у парня не было, да и быть не могло.
– А! Щенок проклятый! Не ждал тебя! – зарычал пожоньский владыка, выхватывая саблю со сноровкой, выдающей вовсе не купеческое происхождение.
– Ты у меня за все ответишь! – хмуро пообещал парень, шагая навстречу врагу.
Но ему помешала Василиса. Подняв саблю поверженного Лайоша, она решительно вклинилась между мужчинами.
– Я своей рукой тебя посеку, кобель старый!
Как это случилось, Никита сразу и не понял. Скорее всего, у сурового, властолюбивого и беспощадного богатея из далекого Венгерского королевства не поднялась рука на смолянку. Последняя любовь, она, как и первая, бывает слепой и всепоглощающей, заставляет мудрых с виду, убеленных сединами мужчин совершать глупые мальчишеские поступки. Даже ценой собственной жизни.
Острие клинка, направляемое рукой Василисы, вроде бы легонько коснулось виска почтенного Андраша Чака из Пожоня, но взгляд его сразу остекленел, пальцы разжались. Мгновение-другое он постоял, а потом колени пожоньского жупана подогнулись, и он тяжело рухнул навзничь. Крови вытекло совсем мало. Несколько капель.
– Собаке собачья смерть! – яростно прорычала Василиса. Будто волчица, защищающая логово. Повернулась к парню. – Вы где так долго шлялись? Или ждали, чтобы меня аж в сам Венден отвезли?
Никита понятия не имел, где находится этот Венден, но ответил честно:
– Спешили, как могли. Уж извини, что сразу в погоню не кинулись… Ладно! Все это я потом расскажу. Сейчас убираться отсюда надо подобру-поздорову.
Он глянул по сторонам. Двое зарубленных новгородцев на крыльце. Остальных не видать, как и рыцаря-предателя. Ну что ж, поймают, скрутят, Юрию Даниловичу доставят – молодцы. Не сумеют, значит, не судьба. А он не собирался задерживаться в Полоцке. Мало ли что там болтают о князе Витене? С сильными мира сего лучше не встречаться. Тем более, Вилкас с оборотнями ждут. Поди уже изволновались.
– Ты знаешь, что литва Полоцк приступом берет? – спросила между тем девушка.
– Уже не берет, – рассеянно ответил Никита.
Где же Улан-мэрген? Куда запропастился татарчонок? Не хватало еще его выручать! Так жизни не хватит, чтобы до Вроцлава добраться.
– Как это не берет?
– А уже взяла. Полочане немцев на воротах перебили, и путь в город Витеню теперь свободный.
Василиса нахмурилась. К ней возвращалась прежняя уверенность в себе, свойственная княжне.
– Тогда нам уходить надо. Витень, вроде как и православный, а литва пограбить никогда не отказывалась. Будет еще полочанам горе.
– Уходить-то надо, я не спорю. Только куда Улан подевался?
– И он здесь?
– Само собой. Без него вода не освятится!
– А Мал?
Никита отвел глаза.
– Про Мала я тебе позже расскажу. И про воеводу Люта тоже. Сейчас бежать надо.
– Бегом далеко не уйдешь. Давай коней из балка выпрягать. Ты без седла усидишь?
– Постараюсь… – неуверенно ответил парень. Ох и не любил он верховую езду, да еще охлюпкой.
– Так выпрягай.
– Сейчас, сейчас… Где Улан?
– Никуда не денется твой татарин.
– Да мало ли…
Парень задумчиво подошел к ближайшей лошади, переступающей ногами и косящей лиловым глазом. Напуганные криками и запахом крови, кони готовы были сорваться и умчаться, даже не обращая внимания на сани, но кто-то из конюхов – спасибо ему – обмотал вожжи вокруг резной балясины на крыльце. С чего начинать? Ни запрягать, ни распрягать Никите в жизни не приходилось. Можно, конечно, «чикнуть» течами по первому попавшемуся ремешку и посмотреть, что выйдет, да боязно – вдруг непоправимо испортишь сбрую?
– А эти людишки кто? – спросила из-за плеча Василиса. – Да что ты тянешь? Вот тут режь и вот тут!
Парень послушно провел лезвием там, куда указал ее палец.
– А это – новгородцы, – пояснил. – Их ловить рыцаря Жоффрея отправили.
– Его в Смоленск надо! Он от наших дружинников сбежал обманом и чародейством!
– Да? А кто его туда отвезет? Может, ты? Меня что-то не тянет…
Девушка открыла рот, но тут в стуке копыт и вихре вздымаемого снега из-за приземистого сруба молодечной вылетел всадник на золотисто-рыжем скакуне. Как не узнать сухую горбоносую морду с белой проточиной, тонкие ноги, длинную шею? Это же Aranyos – аргамак Андраша! По-русски – Золотой.
Лихо сидящий в седле всадник казался маленьким и черным. Он натянул поводья, останавливая чудесного скакуна у самого балка.
– Что вы тянете?! – закричал Улан-мэрген, стараясь напустить на лицо приличную баатуру суровость, но губы татарчонка против его воли растянулись в улыбке едва ли не до ушей. – Айда из города! – И добавил: – Рад видеть тебя, Василиса-кызым! Живая-здоровая и даже веселая!
– А ты, я гляжу, коней сводить начал? – не осталась в долгу княжна.
– У врага коня украсть – не позор! – гордо пояснил ордынец. – У врага коня украсть – честь для баатура! Он теперь мой! Хургун – лучший конь под Великим Небом!
– Ишь ты, уже и имя коню придумал… – протянула Василиса.
– Придумал, придумал… Мы тут долго стоять будем? Пока литвины заявятся?
– Верно! Что ты тянешь, Никита?!
– Да я уже все вроде бы…
– Тогда погнали побыстрее!
Смолянка схватилась за гриву коня и одним прыжком взлетела ему на спину. Парень последовал ее примеру, намотал вожжи на кулак, оттолкнулся…
– За мной! – выкрикнул Улан, ударяя пятками бока аргамака.
Золотой конь рванулся, переходя с места в размашистый намет. Лошадки Никиты и Василисы – тоже неплохие, но по всем статям уступавшие рыжему скакуну – понеслись за ним вскачь безо всяких понуканий.
Снующие по Верхнему замку люди шарахались из-под копыт, выкрикивая гневные слова в спины несущимся всадникам. Один попытался замахнуться жердью, но сабля, занесенная Василисой над головой смельчака, сразу остудила его пыл.
Вот и ворота.
Умелой рукой Улан сдержал заплясавшего на задних ногах скакуна и скомандовал:
– Под мост и по реке!
Никто и не думал возражать. Самый разумный выход, ибо из посадских ворот показалась конница Витеня. Ближайший к беглецам усатый литвин что-то гаркнул, смешно выпучивая глаза, и поудобнее перехватил сулицу.
Ордынец, выудив невесть откуда последнюю стрелу, выстрелил не целясь. Литвин покатился через круп мышастого конька.
– Шибче! Что вы как неживые!
Разбрасывая копытами снег, Хургун понесся вдоль Полоти.
Вцепившись двумя руками в гриву, обхватив ногами горячие конские бока, Никита молил Господа лишь об одном – не дай свалиться!
Может, за ними и гнались, но преследователи не выдержали бешеной скачки и отстали. В конце концов, у литовских дружинников хватило в тот день занятий и поинтереснее. Не все ливонцы разбежались, словно крысы. Кое-где немногочисленные отряды в бело-красных одеждах пытались оказать сопротивление или хотя бы с боем вырваться из враждебного города.
Копыта выбили гулкую дробь по скованной льдом Двине, а на левом берегу кони увязли в сугробах по грудь. Но Улан не сбавлял хода, окриками вынуждая друзей не отставать, и, лишь забравшись поглубже в лес, позволил перейти на шаг, дать роздых взмыленным коням.
– Я знала, что вы меня не бросите! – проговорила разрумянившаяся Василиса.
– Да уж куда мы без тебя?! – усмехнулся Никита и, вздохнув, добавил: – Мне нужно о многом рассказать. С новыми друзьями познакомить. И о новых, а может, и старых врагах предупредить.
– Ничего, успеешь, – улыбнулась девушка. – Ведь наша дорога еще не закончилась?
Никита не ответил, только подумал про себя, что не берется судить, когда их дорога закончится, да и закончится ли она? До Вроцлава еще ой как далеко, а ведь предстоит еще обратный путь. Уж враги постараются расставить такие ловушки, чтобы добыча наверняка попалась. А что они могут противопоставить чужому коварству, хитрости и вероломству? Только дружбу, взаимовыручку и верность.
Эпилог
Бескрайни русские просторы. Равнины, всхолмья и долины рек.
По праву и по справедливости славится Русская земля бескрайними лесами, раскинувшимися с севера на юг от заснеженных северных пустошей, где только олени да волки бродят, сбиваясь в огромные стаи, до жарких южных степей, волнующихся седыми ковылями, алеющих маками, где парят над лысыми курганами бурокрылые гордые орлы, протянувшимися с востока на закат, от реки Итиля, такой широкой, что с одного берега другого не видать даже в ясную погоду, до Карпатских гор, чьи круглые вершины заросли густой шелковистой травой, на которой так славно жиреют овцы.
Славится Русь и реками полноводными – Дон, Днепр, Ока, Припять, Волхов, Онега, Нева, Двина, Березина, Днестр, Буг, Шексна. Здесь гуляют на приволье стерляди и щуки, язи и лещи, налимы и сиги, прячутся под корягами сомы и угри, не говоря уже о всяческой мелочи, навроде ершей, пескарей, окушков и карасиков, а в камышах гнездятся тысячами гуси, кряквы, чирки, цапли.
Славны в Русской земле и озера синие, бездонные, с ледяной водой, и поля-луга с разнотравьем цветочным, такие, что упадешь, раскинув руки крестом, зароешься лицом в духмяную зелень, и голова кругом, будто бы ковш крепкого вина до дна осушил, и нивы тучные, где земля плодючая и жирная, хоть на хлеб мажь.
Но более всего в иных народах гремит Русь своими городами. Не зря же купцы варяжские и хищники-урманы, на драконоголовых кораблях приплывающие к берегам нашим, прозвали эту землю Гардарикой, сиречь страной городов.
Самые древние, что, кажется, от начала времен стояли и были всегда: Киев, Изборск, Полоцк, Ростов, Муром, Ладога, Новгород Великий, Белоозеро, – будто пращуры, в семье сидят на почетном месте, во главе общего стола. Города чуточку помоложе, но все едино старые, как деды, давно имеющие взрослых внуков, но все еще крепкие, будто кряжистые дубы, и телом, и разумом: Смоленск, Любеч, Переяславль, Псков, Чернигов, Вышгород, Искоростень, Овруч, Владимир, Суздаль, Рязань. И еще более молодые – середовичи, на плечи которых легли все тяготы и заботы о прокорме и защите семьи: Курск, Новгород-Северский, Елец, Брянск, Галич, Витебск, Друцк, Изяславль, Городно. А вскорости войдут в силу и совсем юные, которым не занимать молодой здоровой наглости: Устюг, Нижний Новгород, Кострома, Новгородок, Ржев, Тверь, Ярославль, Москва, Львов. Кое-кто из них успехов уже добился.
Города большие и малые. Города, сожженные врагами и отстроенные после нашествия. Города, заложенные пришлыми людьми или соседскими народностями. Города, растущие и полнящиеся людом из окрестных деревень, и города, теряющие жителей.
Стоят они на излучинах рек, на холмах, на обрывистых берегах, окруженные стенами и палисадами с башнями и заборолами, рвами и валами. Оседлали торговые пути – речные и сухопутные. Пристально следят за рубежами – не появится ли откуда черная орда?
Об их стены разбивались Батыевы тумены, ломали зубы крестоносцы. Помнят они гудящие стрелы половцев и печенегов, цветные бунчуки хазар и полосатые паруса урманских ладей. Их защищали насмерть все, от мала до велика, и сдавали, уходя в леса.
Над стенами русских крепостей всегда возвышались золотые маковки церквей. Храм Успения Богородицы в Киеве, Спасо-Преображенский собор в Чернигове, собор Архангела Михаила в Смоленске, Софийский собор в Новгороде Великом, Дмитриевский собор во Владимире и Георгиевский в Юрьеве-Польском, Спасский монастырь в Муроме и Борисоглебский в Торжке, Федоровский монастырь в Городце и Никольский в Ладоге, Богоявленский в Москве и Благовещенский в Нижнем Новгороде. И тянулся люд из сел и деревень, дабы поклониться святым местам, почувствовать снисходящую на сердце и душу благодать, шли богомольцы и паломники.
Любили на Руси свои города и даже княжества нарекали их именами. Смоленское и Рязанское, Тверское и Полоцкое. Где так поступали в просвещенной и мудрой Европе? Там княжества то Бургундские, то Лотарингские, а то и вовсе Баварские и Швабские.
Города – это сердца Руси, головы Руси, руки Руси, душа Руси.
За них борются, плетут заговоры, подкупают, за них стоят до последнего израненные бойцы, за них ездят в Орду с богатыми подношениями, за них молятся Господу и ставят свечи перед иконостасом.
Витень, сын Будивида, с пригорка Верхнего замка смотрел на раскинувшийся меж Полотью и Двиной посад. Великий князь Литвы уже давно был не мальчиком, но зрелым мужем, отличался прозорливостью, цепкостью ума и дальновидностью, однако никак не мог взять в толк, как вышло, что Полоцк упал к нему в ладонь, словно зрелое яблоко? Ливонские рыцари известны всему миру как умелые и упорные бойцы, а город отлично укреплен. Направляясь сюда с большим войском, Витень рассчитывал на длительную осаду и кровопролитный штурм. И вдруг, будто по волшебству, пред ним распахнулись ворота. Сперва он заподозрил ловушку. Предположим, втянется литовская конница на улицы, а тут со всех сторон по ней и ударят. Всадники, растянувшиеся на узких улочках в цепочку, слабы. Тут их можно зажать в клещи и вырубить подчистую. Поэтому князь приказал сотникам удерживать воинов.
А в городе происходило что-то неладное. Многоголосо ревела толпа, изредка звенела сталь. Потом из Верхнего замка вырвался отряд крестоносцев. Витень распознал хоругвь Фридриха фон Штайна. Ливонцы сцепились с толпой полочан на мосту и, к вящему удивлению князя, проиграли схватку. Тогда он послал несколько десятков на разведку. Дружинники донесли, что посадские и примкнувшая к ним городская стража взбунтовались, недовольные утеснениями, чинимыми немцами, и перебили вначале ливонских ратников, а потом и кинувшихся на подмогу рыцарей.
Витень торжественно вступил в Полоцк, впервые в жизни получив победу как подарок.