Он внимательно взглянул на нее. Протянул:
– Да… Я уже понял, что вы, Машенька, отнюдь не глупы… Сразу видно: москвичка, аспирантка, я бы сказал даже – карьеристка…
К чему он клонит? Ладони у нее вспотели, сердце забилось чаще. Эх, надо было себя скромнее держать…
А Кривцов продолжал:
– Первый раз такую няню встречаю: чтоб и молодая, и красивая… и диссертацию пишет…
Неужели он что-то узнал?.. Заподозрил?.. Да нет, быть не может. И Маша, как могла спокойно, произнесла:
– Но, по-моему, вашей дочке и требуется кто-то равный. Достойный ее уровня – а не няни-клуши.
Кривцов загадочно улыбнулся. А у нее пульс уже ударов сто пятьдесят в минуту, не меньше. И краснеть она, кажется, начала…
Если Кривцов сейчас спросит: с чего это она, вся такая амбициозная, решила податься в няни, значит, ясно – Евгения Юрьевна все же решила покаяться… И выдала ее.
Однако хозяин произнес совсем другое:
– Скажите, как Лиза пережила вчерашнее, м-мм… происшествие?
– Да прекрасно, – пожала плечами Мария. – По-моему, даже обрадовалась. – И не удержалась, добавила: – Это ведь только для меня все как гром среди ясного неба. А Лизу вы к этому, мне показалось, готовили…
– Да, – кивнул Кривцов. – Лиза знала, что мы с ее матерью собираемся разводиться. И сказала мне, кстати сама, что хочет остаться со мной.
– Что ж, ее право, – склонила голову Маша.
– Вы, конечно, возмущены. И полагаете, что ребенок после развода должен обязательно достаться матери, – саркастически произнес хозяин.
– С чего вы взяли? – удивилась Мария. – Ребенок должен оставаться с тем, кому он нужен.
Встретила недоверчивый взгляд Кривцова и решительно добавила:
– Это не мое дело, конечно. Но если бы Лиза вчера расстроилась, плакала – тогда я бы еще могла вас упрекать. Но она, я уже сказала, восприняла то, что случилось, абсолютно спокойно. Я с вашей дочкой не так давно работаю – но понять успела: с матерью у нее отношения напряженные. Куда хуже, чем с вами.
«Неправда это все, конечно. Да, Лиза боится матери. Да, обижается на нее. Но только все равно любит. И готова на что угодно, чтобы и мама наконец обратила на нее внимание. Но если я скажу ему об этом – ведь тогда все. Выгонит в ту же секунду».
Кривцов, кажется, проглотил ее ложь. Удовлетворенно произнес:
– Что ж. Я рад, что мы с вами говорим на одном языке. Давайте в таком случае перейдем к деталям. Первое. Я категорически требую, чтобы у Лизы с ее матерью не было никаких контактов. Ни телефонных звонков, ни встреч. Ничего.
«Глупо», – пронеслось в голове у Маши. Но она покорно ответила:
– Да, я поняла.
– Второе, – продолжил хозяин. – Нашим разводом, конечно же, заинтересуются журналисты. Будут, возможно, пытаться выйти на контакт и с Лизой, и с вами. Надеюсь, вы понимаете, что этого допускать ни в коем случае нельзя?..
– Да, – вновь склонила голову она.
Кривцов пронзил ее взглядом:
– А ведь вас будут соблазнять, Мария… Предлагать за интервью немалые деньги…
– Я никуда не выхожу без вашей охраны, – возразила она. – И мобильный телефон вы у меня отобрали.
– Ну, журналистов это не смутит – они такие проныры! – усмехнулся хозяин. И деловито добавил: – Чтобы удержать вас от искушений – я удваиваю вам зарплату.
«Ох, ничего себе! Но если я соглашусь слишком быстро – он может насторожиться…»
И Маша неуверенно произнесла:
– Но я же не могу… находиться совсем уж в вакууме. У меня есть друзья, какая-то личная жизнь… родители, в конце концов. И выходные дни мне положены…
– Родителям можете звонить, – мгновенно парировал Кривцов. – Друзьям тоже. Но в ближайший месяц из дома ни ногой. А выходные – по накопительной системе. Когда вся эта истерия закончится – поедете в отпуск. В любой уголок мира. Тоже, естественно, за мой счет.
– Спасибо… – пробормотала Маша.
– Лиза вас хвалит, – без перехода заявил Кривцов. – Говорит, что ей с вами интересно. И я надеюсь, что вы поможете ей пережить происходящее с наименьшими потерями…
– Да, я постараюсь, – пообещала Мария.
И немного расслабилась – кажется, пронесло.
А Кривцов светски предложил:
– Налить вам еще кофе?
– Да, пожалуйста.
Но едва она сделала глоток, бизнесмен, словно продолжая табл-ток, произнес:
– Ваши родители ведь частной школой, кажется, владеют?
Она поперхнулась:
– Откуда вы знаете?
– Всего лишь из вашей анкеты, – пожал он плечами. – Школа «Лидер», на Пречистенке, верно?..
– Ну… да…
А он иезуитски продолжил:
– Хорошенький такой особнячок, в двух шагах от храма Христа Спасителя… С ним еще, если мне память не изменяет, какие-то проблемки небольшие давно уже возникли. То ли договор аренды к концу подходит, то ли СЭС нарушения нашла, точно не помню…
– На самом деле там… – начала Мария.
Но он перебил:
– Нет, нет, не рассказывайте ничего, не забивайте мне голову. Просто не забывайте: собственность в самом центре Москвы на вес золота. А я в кругах тех, кто ее распределяет, не самый последний человек. И, раз вы теперь работаете на меня, это исключительно в ваших силах – огорчить своих родителей. Или не огорчить. Вы меня поняли, Мария?..
– Но… – растерянно пробормотала она.
– Тогда совсем уж напрямую, – выпалил Кривцов. И внезапно перешел на «ты». – Играешь на моей стороне – особняк останется школе. Начнешь финтить – поедет этот ваш «Лидер» куда-нибудь в Южное Бутово. А то и вовсе без лицензии останется. И произойдет это только по твоей вине. Сейчас поняла?
* * *Лиза ненавидела желтый цвет. Хотя вообще-то он хороший.
Солнце – желтое. И цыпленок. И песочек на пляже. И цветы есть красивые желтого цвета – тюльпаны, нарциссы, мимозы.
Но она все равно его боялась, и даже новая няня это заметила, когда они вместе опавшие листочки во дворе собирали. Сама Маша именно золотистые подбирала и все спрашивала ее: «Ну, разве не красота?» А Лизе куда больше красные листья нравились. Или коричневые с бурыми прожилками. А желтые она всегда ногой отпихивала.
Няня (ей все про Лизу было интересно), конечно, заинтересовалась:
– Почему ты желтый цвет не любишь?
А как объяснишь? Лиза уже пыталась это сделать однажды, когда совсем маленькая была и мама ее по всяким неврологам с психологами водила. Сказала приятному такому доктору, похожему на Айболита из книжки, что у нее от желтого голова болит. А тот немедленно к голове прицепился: «Где болит? Как? Стучит? Колет? Ноет?» Ну, Лиза и замолчала сразу, и даже мама, которая сидела рядом, упрекнула врача: слишком многого, мол, хотите от ребенка.
Но желтый ее действительно… слепил, что ли. Или вот еще, новое слово, подавлял. Сразу как-то жарко от него становилось, неловко и воздуха переставало хватать.
И тот самолет, на котором они должны были лететь из Анапы, – он тоже был весь желтый. Мама показала ей на него сквозь стеклянную стену, и Лиза сразу начала плакать. Солнечный день, жаркое марево, мощные корпуса стальных птиц… Птицы ревели моторами, разевали огромные рты, пропускали в свое чрево людей… Но ни одна из них не вызывала у Лизы страха. Кроме той, про которую мама сказала: «На этом самолете мы полетим домой». И Лизу будто по лицу ладонью шлепнули, а в глаза много-много иголок впилось. Как бывает, если долго на солнце смотреть безо всяких темных очков, конечно. И страшный жар пошел от самолета, прямо сквозь стекло…
И совсем зря все говорили: сначала что она избалованная, капризная и надо просто волочь ее в лайнер силком. А потом, когда оказалось, что самолет разбился, будто она провидица, ангел, спасла их всех и прочие глупости. Ничего она на самом деле не чувствовала. Просто не могла заставить себя войти в этот раскаленный, будто взорвавшееся солнце, комок…
Хотя самолет, потом Лиза вспомнила, был обычным. Белым, и только на хвостике флаг российский.
И няня ее бывшая, Настя, тоже такой вся светленькой была… Лицо бледное, волосы – как у кукол («погано покрашенные», говорила мама). Но только Лизе все равно казалось: вокруг Насти не то чтобы нимб (нимб – это совсем другое, это у ангелов над головой), но какие-то желтые крапинки все время присутствуют. То в уголке рта золотая звездочка мелькнет, то пальцы – словно в песке, хотя они только что вместе руки мыли. А уж когда Настя однажды приколола на кофточку брошку в виде янтарного скорпиона, с Лизой и вовсе истерика случилась. Потому что лучи от украшения не просто слепили – врезались в голову тоненькими, очень острыми кинжалами.
Настя брошку, конечно, сняла и больше не надела ее ни разу и даже охраннику, Сашке, пожаловалась: «Совсем осатанела барская дочка. Уже из-за бирюльки несчастной – и то скандалит». Хотя будь скорпион синий, или малиновый, или хоть какой – Лиза и слова бы не сказала. Ей вообще на Настю было плевать – и на приказы ее, и на рассказы (про Украину родную, допустим, и какие там люди добрые и леса красивые кругом). Но с того дня, как Настя этого скорпиона надеть пыталась, их отношения совсем разладились. Лиза изо всех сил старалась быть спокойной, терпимой, и это еще слово, как его… лояльной, вот. Но няня все равно ее просто бесила. Вся. Всем. И как выглядит, и как противно хихикает, и даже как к окну подходит, чтобы на уличный градусник посмотреть. И главное: желтизна вокруг Насти продолжала сгущаться. Уже не просто золотые точечки, но сплошная пелена. И говорит что-то, а с губ словно кусочки желтой сахарной ваты срываются.
Лиза даже маме пожаловалась (папе-то совсем бесполезно, он ни во что сказочное нисколько не верит). Дождалась ночью, пока няня уснет, добежала босиком через весь дом до маминой спальни, поскользнулась на бумагах-договорах, как всегда рассыпанных по полу, прыгнула в кровать, прижалась… Разбудила, конечно. Мама даже ругаться не стала. Просто спросила усталым голосом:
– Ли-иза… Ну, что еще?..
И девочка виновато произнесла:
– Извини, мам… Я просто… просто очень Насти боюсь.
Но мама не поняла. То есть поняла все, как понимают взрослые. Велела охранникам наблюдать, как няня себя с ребенком ведет. И Настю даже премии лишили за то, что она Лизу «засранкой» обозвала. (Обозвала, если честно, абсолютно за дело: вела она, Лиза, себя в тот момент ужасно плохо, причем специально, чтоб вывести няньку из себя.)
А перепуганная Настя после этого уж совсем с ней как с малым ребенком носилась: ах, Лизочка, да чего бы тебе хотелось, да во что ты желаешь поиграть, ну, надень, пожалуйста, эту шапочку, я тебя очень прошу… И лицо ее виделось сквозь сплошное желтое марево…
Лиза попыталась в тот, последний, вечер уничтожить эту проклятую краску, разбавить. Кажется, если желтый с синим соединить, должен получиться зеленый? Вот и начала смешивать краски, и испугалась еще больше. Потому что вместо радостного зеленого на бумаге начала проступать бурая, страшная кровь… Настя потом ей объяснила, что она просто цвета перепутала. Вместо баночки с синькой красную взяла.
А на следующее утро Лиза побежала в нянину комнату сказать, что уже проснулась, и застала Настю недвижимой и бледной. И ни единого желтого оттенка в ее облике теперь не присутствовало…
Ну а потом ей объяснили, что няня умерла.
А новая няня, Маша, Лизе сразу понравилась. Хотя у этой и волосы были золотистые, и цепочка золотая на шее. Но только у Марии Николаевны желтый – совсем не страшный.
Только и с ней Лиза тоже чувствовала себя необычно. Никаких цветов не видела – но няня ее к себе словно притягивала. Как этот, как его… магнит.
А желтый теперь переместился внутрь дома. То вдруг в гостиную солнечный зайчик ворвется, хотя день пасмурный. То повариха торт испечет, украсит его маленькой золотистой маковкой – и та, Лизе кажется, раздувается, пухнет, заполняет собой всю кухню… И поделиться страхами совершенно не с кем.
Лиза уже поняла: если самолет желтый – он разобьется. Если человек желтый – он умрет. А что, их дом такого цвета – сгорит, получается?.. Она, конечно, сказала папе – но тот человек, как это… приземленный. Приказал пожарную сигнализацию проверить, успокоил Лизу, что все работает, – и забыл…
А маме теперь и вовсе не скажешь. Она с ними больше не живет. И правильно, мама сама виновата. Все равно она бы ничего с этим желтым не сделала, конечно.
Может, Маша поможет? Но только и ей ведь, наверно, не объяснишь…
* * *Новая няня весь день сегодня ходила грустная. Носится с Лизой в салочки – а лицо нерадостное. Наряжает куклу – а сама вздыхает. Читает девчонке книгу – а вид отсутствующий, в текст, похоже, и не вникает. Явно тяготится работой и ждет не дождется, когда девчонку спать уложит.
Вот Костик и решил развеять нянину печаль. А заодно и присмотреться к ней. Прощупать.
Дождался, пока Лиза уснет, покинул свой пост в дежурке и отправился в особняк.
Марию застал в гостиной, с английской книгой на коленках.
Он осторожно приблизился к девушке. Опустился в соседнее кресло, улыбнулся, произнес:
– Привет!
Все ждал, не охватит ли его предательский озноб, но приступом пока и не пахло. Наоборот – улыбка Маши его согрела. А нежный голосок прозвучал музыкой.
Девушка весело произнесла:
– Я вас не знаю… но попробую угадать… Наверно, вы Костя? Вы в дежурке обычно сидите?
Ну, тут он себя совсем легко почувствовал. Кивнул:
– Он самый.
А няня заулыбалась:
– Вот удивительно, да? Я уже сколько здесь работаю, а с вами только сейчас познакомилась!
– Зато я вас вижу все время! – усмехнулся он.
Споткнулся о настороженность в ее глазах и поспешно добавил:
– У меня ведь в дежурке целый наблюдательный пункт. Шестнадцать камер, изображение транслируется на мониторы. И две из них – над детской площадкой.
– И в комнате Лизы тоже видеокамера есть? – нахмурилась девчонка.
– Конечно, – кивнул он.
– А в моей? – продолжала его пытать Мария.
Щечки, кстати, у нее слегка зарумянились – что она там творит, в своей комнате в одиночку?
– Нет, в вашей не имеется, – успокоил ее охранник.
– Спасибо хоть на этом, – буркнула она. И строго произнесла: – Значит, вы – главный контролер. А если я вдруг Лизу по попе шлепну – хозяину меня заложите?
– Маша, Маша, вам не идет быть строгой, – усмехнулся Константин. – Да и чему вы удивляетесь? У вас в контракте разве нет согласия на видеозапись?..
– Да было там что-то на эту тему, – проворчала она. – Но я думала: так, иногда. Не то чтобы тотальный видеоконтроль.
– Первые несколько дней – был, – не стал оправдываться Костя. – И записи даже хозяин просматривал, по вечерам. Кстати, при мне и хвалил вас – молодец, говорит, девчонка, хорошо Лизу приструнила… А теперь только изредка включаем.
Окинул ее взглядом и добавил:
– Хозяева больше не просят – так для себя самого смотрю. Вами любуюсь.
Она фыркнула:
– Вы тоже, что ли, озабоченный? Как этот Сашка?
– Ох, Маша, как вы подозрительны! Нет, не волнуйтесь. Я любуюсь вами исключительно из эстетических соображений. Как… моделью. Прекрасной и недоступной.
– Издеваетесь?
– И еще мне нравится, как вы с Лизой ладите, – поспешно добавил он. – Просто удовольствие получаю: как две подружки!
– Спасибо, – сменила гнев на милость няня. – И спасибо, что насчет шпионской аппаратуры предупредили. А то я сегодня Лизе как раз стишок рассказывала… не самый уместный…
– Ага, – улыбнулся Костя. – У машины ЗИЛ-130 отказали тормоза… Только чего тут неуместного? Его все дети знают.
– А неправильное ударение в слове шóфер? – хихикнула Мария. – А слово «жопа»?
– Ну, вы «попа» сказали…
– Тоже вроде не совсем детское…
– Да не волнуйтесь. Я вас не выдам.
И вздохнул:
– Да и некому теперь выдавать… Кривцовой – нет. А Хозяину все равно, попа или жопа.
Маша оглянулась, понизила голос, произнесла:
– А в этой комнате камера есть?
– Да. Но сейчас она выключена. Я только те оставил, что на входе.
– Впрочем, я бы и в камеру сказала: жаль мне Кривцову, – вздохнула Маша. – До сих пор помню, как она стояла под воротами, когда ее домой не пустили, настолько растерянная… Выгнали, подумать только! Как служанку! Мне и в голову не приходило, что они с Макаром настолько не ладят. Не просто развод затеяли – еще какой скандальный…
– Да они давно об этом поговаривали, – возразил Константин. – Раз в месяц – точно. Или мадам Макара к его девчонкам приревнует, или он ее – к фигуристу. Или из-за Лизы ругались. Или просто так, из-за пустяка. Слово за слово, скандал – и понеслось. «Я подаю на развод!» – «Да пожалуйста! Катись!» Но только до дела ни разу не доходило. Подуются друг на друга пару дней – и как ни в чем не бывало. Не милуются, конечно, но и ужинали вместе, и отдыхать даже ездили иногда.
– Интересно, – задумчиво произнесла Маша, – а что сейчас-то будет? Кривцов заявление в суд подаст? На раздел имущества?
– Наверно, – пожал плечами Костя. – Я сегодня утром слышал – хозяин с Нурланом по телефону разговаривал, со своим адвокатом. И говорил ему что-то вроде: еще неделя на артподготовку, и только потом, со всем материалом, к судьям.
– Это как понимать?
– А хрен его знает. Может, документы какие надо сначала собрать.
– Или… или, – предположила Маша, – Лизе за эту неделю голову окончательно задурить.
Она вздохнула. Печально улыбнулась Косте. Произнесла – вдруг перейдя на «ты»:
– Да ты и сам, наверно, видел в свои камеры. Лиза только и говорит: мама плохая. Мама меня не любит. Неприятно…
– А ты ее переубедить не пытаешься? – Костя тоже легко и непринужденно избавился от официального «вы».
– А ты почему спрашиваешь? – усмехнулась она. – Из любопытства – или хозяин поручил?
– Не волнуйся, я еще до подобных поручений не дорос, – успокоил ее охранник. – Моя миссия в мониторы смотреть. Просто меня тоже коробит, когда так о родной матери говорят…
– Нет, не пытаюсь я ее разубеждать, – заверила Маша. – Потому что, во-первых, это бесполезно. А во-вторых – оно мне надо, работу потерять?
И неожиданно резко перевела разговор:
– Ты мне лучше, Костя, вот что скажи. Я ж в Настиной бывшей комнате обитаю. И очень мне там некомфортно. Когда сплю, то вдруг женский плач послышится. То будто рукой кто-то щеки коснется… Глюки, наверно. Знаю, что в этой комнате человека убили, – вот и чудит воображение. Хотя Кася сказала, что это Настин дух успокоиться не может. Не нашли убийцу-то, не знаешь?