– В этом доме мне дадут чаю? Я хочу тебе кое-что рассказать.
* * *…Молодость, красота и свобода. Что еще надо в жизни? Мамаша, правда, про ум вещает, но кто б квакал! Сама-то свою жизнь построила курам на смех. Сначала папаню, алкаша и дебошира, терпела. Что ни творил, сносила покорно, словно овца. Только голову руками прикрывает да умоляет: «Пожалуйста, не надо!» И дочку все наставляла: «Не зли его, Леночка!»
Хотя Ленка уже лет в семь поняла: алкаши – те трусливые. Слабого и убить могут, а сильных – боятся. Ей-то самой с отцом, бугаем, драться бесполезно, но однажды, когда он бушевать начал, она в милицию побежала – отделение у них в соседнем доме располагалось. Ну, менты и пожалели заплаканную девчушку с фингалом под глазом, приехали разбираться. И папашка мигом скис. Только что грозил, орел орлом, мебель крушил, а у ментов – чуть не в ногах валялся. А мать, ослица, потом еще и ругалась на дочку, что сор из избы выносит.
В общем, у самой ума ноль. Когда сгинул наконец папаня – нет бы свободе порадоваться! – мигом нового мужика в дом привела. А тот, хоть и непьющий, еще хлеще оказался. Иеговист или еще какой-то там хрен. Посты, молитвы, одеваться мать заставлял в одну черноту, волосы под платок прятать. А уж развлечься, с подружками винца выпить – и думать не смей, даже телевизор в комиссионку сдал.
Отчим Ленку тоже построить пытался – чтоб глаза долу, вечерами дома сидела и слушалась его беспрекословно. Но того обломать оказалось куда легче, чем родного папашу, к тому же она и постарше стала, и поумней. Даже ментов вызывать не пришлось: просто пожаловалась мамане, что иеговист к ней в комнату заявился, когда спала. И ручонки свои шаловливые под рубашку ночную запускал.
Правдоподобно вышло, мать муженька своего вообще чуть не выгнала. Кричала, что он предатель и извращенец. Потом, правда, помирились – продолжали вместе молиться да пустую пшенку по три раза на дню поедать. Но Ленку иеговист теперь за километр обходил и расцветал просто, когда она из дома исчезала.
А исчезала девочка часто: чего в родной духоте сидеть? Квартирка у них маленькая, все окна на восток, никаких, естественно, кондиционеров, и пекло почти всегда жуткое. Жили-то в Сочи.
Город свой Ленка любила – всегда, с самого детства. В других и не бывала, правда, но по телику видела: в той же Москве из деревьев одни чахлые липы с березками, и дожди вечные, холод, и купаться все ездят один месяц в году на какие-то чахлые прудики. А у них – кипарисы! Эвкалипты! Пальмы! Солнце почти всегда. Море. И нарядно как: на Курортном бульваре кругом кафешки, кинотеатры, парки… А вкусностей сколько: и кукурузу молодую продают, и чурчхелу, и сахарную вату, и соки из апельсинов прямо при тебе давят, стаканчик – всего десять копеек.
Нужно совсем глупенькой быть, чтоб жить в таком городе и в свободное время дома торчать, вышивать, там, или с книжечкой.
Впрочем, в школе тоже было довольно скучно, но ее Ленка как-то терпела. А отдушиной у нее была секция плавания, которую девочка по-настоящему обожала.
В спорт она попала случайно. Других-то ребят мамы за ручку привели, да еще и дрожали, пока просмотр шел: возьмут? Не возьмут? А Лена, когда возле дома бассейн отгрохали, сама туда заглянула. Любопытно же: снаружи как дворец смотрится, весь мрамором и плиткой отделан. А внутри, интересно, как? Боялась, правда, что вахтер не пустит, но тот только спросил: «Ты на просмотр?»
Ленка кивнула. Ну, дедуля ей и объяснил, где отбор в секцию проходит. Пока, по приказу тренера, нагибались да приседали – получалось у нее не ловчее остальных. А когда на дорожку пустили (купальник Ленка у какой-то девочки выпросила, у той запасной оказался), она сразу вперед вырвалась. Хоть и по-собачьи плавала (правильно-то кто научит?), зато быстро. Потому что в море купалась безо всякого надзора с девяти лет и заканчивала сезон только в конце октября, когда шторма начинались.
Вот и взяли ее. И даже очень быстро в перспективные записали. За технику, правда, всегда ругали, зато Ленке, в отличие от остальных, домашних девчонок, спортивной злости было не занимать. Тренер даже специально ее перед соревнованиями накручивал. Улыбнется презрительно, скажет: «Да ты последней придешь, слабачка!» – и у нее в кровь сразу гнев выделялся. А по-научному – адреналин.
Чтобы совсем в большой спорт и в сборную страны попасть, об этом речи, конечно, не шло – слишком поздно она начала тренироваться. Но за город, а потом и за край – выступала. И даже за границу несколько раз ездила, в Болгарию и в Чехословакию. Жизни чужеземной особо не повидала – только и возили, что из гостиницы в бассейн да обратно. Но даже из окна автобуса было видно: жизнь заграничная еще и поярче, чем у них в Сочи. На каждом углу кафешка, и дискотек полно, и в магазинах всякой красоты завались.
А у Ленки к красивой одежде всегда слабость была. По контрасту, наверно, с маменькой, которая с годами совсем на своей секте помешалась. Единственное черное платье могла весь год носить. И дочке если и покупала что, так самое убогое.
Вот Лена и начала потихоньку, лет с шестнадцати, о себе самостоятельно заботиться. Благо внешностью Всевышний ее не обделил, и фигурка что надо, и подать себя умела. Совсем уж вниз, чтоб в проститутки, не рисковала: мигом поставят на учет и из секции выгонят. Но поклонников себе выбирала, чтоб обязательно с какими-никакими деньгами и щедрый.
А таких в их городе – выше крыши, особенно в летний сезон. Только в бар загляни… И на симпатичных восемнадцатилетних девчонок (Ленка всегда врала, что уже совершеннолетняя) мигом стойку делают.
Немного рискованно, правда: можно и на бандита нарваться. И на мента переодетого, кто нравственность юных горожанок блюдет. А иногда, девчонки болтали, и вовсе сумасшедшие попадались, по-научному – маньяки. Но только интуиция у нее была с детства развита. И людей Ленка чувствовала. Потому всегда выбирала себе удачно: чтоб мажорчик какой-нибудь. Или инженеришка, что тринадцатую зарплату заначил и от жены в Сочи выбрался, чтоб красиво сбережения прокутить. Старые перцы тоже иногда ничего попадались. Многого им не надо, а денежкой сыплют щедро.
Бывали, конечно, и проблемы: один раз под облаву попала. В другой раз – замели, когда двадцать долларов пыталась продать, подарок очередного кавалера. Что поделаешь: за все платить приходится, и за красивую жизнь тоже. Выкрутилась – и слава богу.
Иногда только задумывалась: и как это другие девчонки влюбляться умудряются? Ночами не спят, мечтают, стишки любовные пишут? У нее ничего подобного ни разу и близко не случалось. Одни мужики нравились меньше, другие больше, но чтоб голову потерять – этого она вообще не понимала. Хотя в нее саму влюблялись. Многие. И самым настырным Макарка Кривцов оказался.
…С Макаркой они познакомились необычно – на диком пляже. Лена туда часто ходила поздней осенью, когда курортники разъезжались: чтоб безо всяких спортивных результатов поплавать вволю, да еще и купальником себя не обременять. Славное местечко – от города два шага, но народу никого. Потому что дно гадкое, на берегу – сплошной мусор да острые валуны. Но вода чистая.
Она рассекала морскую гладь своим красивым кролем, улыбалась вялому осеннему солнышку, когда вдруг увидела: совсем далеко, от берега метрах в пятистах, что-то черное колышется. По виду дельфин дохлый, а может, даже и утопленник. Ленке любопытно стало – она и поплыла. И минут через десять услышала: посторонний предмет еще и какие-то звуки издает, вроде как скулит или плачет. Ну, ей совсем интересно показалось. Прибавила ходу и очень скоро увидела: мужик. Худенький такой, хилый, физиономия бледная. Держится за матрас надувной – тот сдулся наполовину, только подушка осталась. И бормочет потерянно: «Черт… черт…»
Увидел Ленку – остолбенел. Заткнулся.
А она подплыла совсем уж близко, кричит:
– Эй, мужик, ты чего?
Ну, тот и выложил прерывающимся голосом, что его течением унесло. Матрас сдулся. А плавает он не так чтобы очень… И спасателей, как назло, не видно.
– Какие тебе на диком пляже спасатели? – хмыкнула девушка.
Подхватила матрас и велела несчастному вцепиться, коли силы еще остались, в плавсредство.
– И ногами подгребай, а то не дотащу.
Запыхалась, раскраснелась, сердце колотилась как бешеное, но приволокла-таки несостоявшегося утопленника к берегу. А мужичонка, хотя только что умирал, едва увидел, как она, обнаженная, из воды выходит, мигом воспрянул. Чуть глазами не съел и загорелую попку, и стройные ноги. Но руки распускать не решился, только телефончик потребовал. Чтоб, как сказал, отблагодарить.
Телефона своего Ленка никому не давала (все равно ее дома почти не бывает, да и не нужно, чтоб очередной поклонник на мамашу с отчимом нарвался), но встретиться с ним согласилась. С удовольствием сходила в ресторан, съела шашлык, выпила немного красненького, послушала, как хилый Макарка себя, драгоценного, нахваливает.
Большой шишкой ее дохляк оказался, если не врал. Говорил, что из самой Москвы и работает, ни много ни мало, в ЦК ВЛКСМ.
Впечатляет, конечно. И карьеру комсомольцы делают мощную, все говорят. Только Ленка всех этих идеологических работников терпеть ненавидела. Лживые они насквозь. С трибун про коммунизм вещают и про «лучше будем работать – лучше станем жить», только по рожам ведь видно: ни одному слову не верят из того, что говорят. И про равные возможности ерунда. Все знают: партийные функционеры в обычный магазин даже не заглянут – в распределителях отовариваются. И ездят не с народом, не в трамваях – у каждого служебная «Волга».
Потому и мысли не возникло, чтобы его охомутать. Самой в спецраспределителе продукты покупать, конечно, хорошо, но спать с таким слизнем ей совсем не хотелось. Тем более что Лене всегда спортивные ребята нравились, мускулистые. А этот – натуральный доходяга.
Посылать Макарку тоже не стала – пригодится. Но давать ему – не дала. И денег с подарками не брала, принципиально. Потому что любовь не любовь – а хоть сколько-то мужик нравиться должен. Макарка же одно чувство брезгливости вызывал.
Но тот, нет бы прочухать, что ничего ему не светит, да отвалить, прицепился к ней накрепко. Каждый раз, как в Сочи приезжать собирался, обязательно ей, своей спасительнице, телеграммку отбивал. Свидание назначал. Сувенирчики привозил. Обнимать пытался. Разливался: до чего она молода и прекрасна. А Ленка твердо на своем стояла: нет, и все. И наврала даже, что мужчины у нее и не было еще. А тот и поверил, наивный. Или не поверил, просто отложил свои постельные атаки.
А под Новый год, в десятом, выпускном, классе у Ленки настоящая любовь случилась. Как-то совсем неожиданно подобралась, незаметно… И нашла она ее совсем не в баре, не среди подвыпивших и галантных курортников. Возвращались после тренировки с Мишаней, давним приятелем, болтали о том о сем, что тренер – зануда и химия – самая ужасная наука в мире. А уже у дома остановились, и вдруг какое-то волшебство, по-другому не скажешь, случилось. Ленка взглянула в светлые, жаркие глаза Мишки и неожиданно поняла: Он! Почему вдруг сейчас? Свет от фонаря по-особому упал? Или виной всему снег был – а он в Сочи выпадал редко, от силы раз в три года?
Но пошло с Мишкой у них все серьезно. Цветы. Стихи. Разговоры о будущем. Ну, и близкие отношения, конечно.
А в апреле Ленка узнала: она ждет ребенка.
Срок, к счастью, оказался совсем небольшой, и врачиха попалась нормальная: моралей не читала, родителей вызвать не грозилась. Раз, сказала, тебе уже семнадцать, можно без их согласия. И сразу выписала направление в больницу. Лена сначала и Мишке ничего говорить не хотела, а то ж мужик, если нормальный, всегда расстраивается, себя винить начинает, что недосмотрел. Но друг сердечный чутким оказался. Только встретились вечером накануне операции, сразу пристал: почему грустная? Чего не смеешься?..
Ну, Лена и ляпнула сдуру, что ей завтра аборт делать и она боится: вдруг врач попадется злобный? И наркоза, даже за деньги, не даст?..
Что тут началось! Мишка, даром что сам парень семнадцатилетний, ее едва не растерзал. Аборт? Да как ты смеешь? Да ты с ума сошла?.. С какой стати?.. Мы ж оба почти совершеннолетние. А когда родишь – тебе и вовсе восемнадцать будет. Сразу поженимся, и я ребенку свою фамилию дам.
– Да ты что, Мишка?! – возмущалась Елена. – Какой может быть ребенок? У тебя – ни кола ни двора, с мамой в «однушке» живешь, ни работы, ничего. А мои вообще уж взбесятся!
Мишаня тут же оборвал свои пылкие речи. Замолчал. Взглянул на нее грустно-грустно. И сказал:
– Да, сейчас будет сложно. Зато представь. Ему или ей – семнадцать лет. А нам – только по тридцать пять. Совсем еще молодые, а ребенок уже взрослый. Вот тогда и нагуляемся! С чувством выполненного долга!
– Ага, – хмыкнула Ленка. – Только я в эти тридцать пять уже буду измученной, жирной коровой. Да и ты все проклинать будешь, что молодость за пеленками провел…
И Мишка больше не спорил.
Спросил сухо:
– Тебе завтра во сколько?
– В восемь, сказали.
– Я зайду за тобой. Провожу.
– Спасибо, – улыбнулась она. – Давай тогда к семи, чтоб точно успеть.
…Долго потом уснуть не могла. Выползала на кухню, пила воду. Подходила к окну, смотрела на звезды. О ребенке, непонятном существе у нее внутри, и не думала. Что о нем думать – досадная случайность, и завтра врачи все исправят. А вот Мишкина улыбка перед глазами все время всплывала. Вспоминала его светлые, внимательные глаза. Его руки, бережно бегущие по ее телу…
Уснула в итоге совсем под утро. И разбудили ее возбужденные голоса – доносились они с кухни. Ленка взглянула на часы: дьявол, девять! Она проспала! Пулей выскочила из постели. Может, еще не все потеряно? И ее примут?
Как была, в ночной рубашке, ринулась на кухню – отчима она не стеснялась. И в изумлении застыла на пороге. Бог мой! Откуда здесь взялся Мишка? И почему он в костюме? А у мамы слезы на глазах?..
– Доброе утро, – растерянно пробормотала Елена.
– Привет, – спокойно откликнулся Мишка. Деловито велел: – Надевай халат, будем пить кофе.
А мама руками всплеснула:
– Да какое ей сейчас кофе?.. Нельзя же, Мишенька, ты разве не знаешь?
Лена пораженно уставилась на мать.
Отчим скрипнул зубами и отвернулся к стене.
А Михаил виновато произнес:
– Извини, Леночка, что опередил. Ты, наверно, сама хотела маме сказать. Про внука.
– Ты что? – взорвалась она. – Обалдел?!
– Как ты разговариваешь с будущим мужем? – усмехнулся парень. И лукаво добавил: – А мы с твоими родителями как раз обсуждали, когда устраивать свадьбу. И где.
Лена бессильно опустилась на табуретку. Ну, Мишка! Ну, дает! А еще говорят, что парни, только заикнись им о ребенке, сразу в кусты, и хорошо, если деньжат на прощанье подкинут…
Ну не отвечать же отказом!
Тем более что и Мишка – парень просто обалденный. Пусть бедный, но все равно не сравнить ни с одним из ее прежних кавалеров.
…Со свадьбой решили подождать до июля – окончить нормально школу и тогда праздновать. Лена и радовалась, с одной стороны что за такого замечательного человека замуж пойдет, но и переживала тоже. Мишка, конечно, супер и от одного взгляда на него у нее сердце до сих пор замирает, но только как они жить-то будут? Ни профессии у обоих, ни денег, ни квартиры. Да еще и ребенок появится. Орать будет, писаться, капризничать. И фигуре конец придет, хотя Мишка и уверяет, что ей, спортсменке, восстановить прежнюю форму будет легче легкого.
Да и прежней жизни, яркой и беззаботной, было немного жаль. Это ж когда она теперь выберется в бар? Когда сможет позволить себе обновку?.. Услышит комплимент, наконец?.. Скоро ведь совсем растолстеет. Отечет. На лице пигментные пятна выступят, как у всех беременных… Спасибо, если кто пожалеет, в автобусе место уступит. Но восхищаться ею теперь станут не скоро. Или вообще уже никогда не будут. Потому что за девчонками, юными, длинноногими и веселыми, мужики бегают охотно. А вот мамаши, даже молодые, их совсем не интересуют…
Да и теперь, пока беременности еще не видно, впрок не нагуляешься. Мишка от нее ни на шаг не отходит – волнуется, бережет… Все кругом восхищаются, конечно, что совсем молодой мальчик таким серьезным и ответственным оказался, но ей-то до чего это надоело! Вечные Мишанины тревоги: не простудись, не оступись, не прыгай – вдруг маленькому навредишь?! И никакого, конечно, больше пива, и никакой сигареты… Жених даже просто в кафе покушать да на людей посмотреть ее водить перестал. Потому что, говорит, им теперь экономить надо, откладывать деньги к моменту, когда ребенок родится. Да и накурено в кафешках, дымно – беременным туда нельзя…
В общем, будь она уродиной какой-нибудь, лет за тридцать, наверно, только бы радовалась такой заботе. Но пока что новое состояние невесты, да еще и беременной, Лену изрядно раздражало.
И когда в начале июня пришла очередная телеграмма от Макарки, ее столичного поклонника, девушка впервые этому обрадовалась. Хоть в свет вырваться! В ресторанчике посидеть! Комплименты послушать – их бесцветный Макар всегда расточал щедро…
Наврала бдительному Мишане, что тетку проведать идет, а сама принарядилась и на встречу с московским гостем отправилась. Ох, до чего хорошо: уже забытый, беспечный, ресторанный шум! Влюбленные глаза поклонника! Огромный букет цветов!..
Лена даже раскисла. Обычно-то с Макаром она разговаривала резко, насмешливо (чтоб ненароком надежды не подать), а сегодня, будто благодарная девочка, опустила глаза. Пробормотала:
– Спасибо тебе… Ты – замечательный!
И тот совсем уж воспрянул: шампанское, осетрина, песню немедленно заказал – для самой красивой в мире девушки.
Лена плыла в его объятиях и глотала слезы. Что же за невезение! Ведь все, кто сейчас в ресторане, смогут прийти сюда и завтра, и через неделю, и всегда. И только ей сидеть взаперти в квартире. Есть отвратительную, но полезную ряженку. И с каждым днем все больше толстеть и дурнеть.