Куда-то в сопку дала два выстрела «старшая пушка» боевой машины пехоты. Вслед за этим тремя длинными очередями отметился и верхний пулемет БМП. Но после этого БМП больше не стреляла. И после боя над дорогой повисла какая-то неестественная, тревожная тишина. Это была тишина ожидания…
* * *Из облака дыма, уже чуть-чуть поредевшего, вышел на звуки активной автоматной перестрелки подполковник Калужный. Наверное, и выстрел «РПГ-7» слышал. А это всегда серьезная угроза. И потому Калужный сначала посмотрел на боевую машину пехоты и только потом на позицию полиции. Свой автомат подполковник спецназа ГРУ держал в левой руке, а правой зажимал малую саперную лопатку. Хумид Цокович даже с расстояния в тридцать метров увидел, что лопатка обрызгана кровью. Он уже многократно слышал про то, как в спецназе ГРУ возвели умение драться саперной лопаткой сначала в науку, а потом и в искусство и даже создали собственную школу фехтования, где изучались действия бойца, вооруженного малой саперной лопаткой, против противника, вооруженного автоматом или пистолетом, ножом, просто палкой, ломом или еще чем-то, что попадется под руку. Отдельно проходило обучение по метанию лопатки. Все это Тарамов узнавал не из простого любопытства, а из желания внедрить систему подготовки у себя в полицейском спецназе. Вслед за подполковником из дыма вышли с почерневшими закопченными лицами несколько солдат. Значит, с бандой в песочном камуфляже было покончено. Иначе солдаты продолжали бы дело. Вся операция, как наблюдал подполковник полицейского спецназа, была задумана и воплощена, с его точки зрения, великолепно. Но перед глазами подполковника Тарамова была и другая операция, проведенная на этом же месте, и не подполковником спецназа ГРУ Калужным, а его давним противником и соперником амиром Уматгиреевым. Та операция была, возможно, не хуже продумана и организована, хотя готовилась, наверное, не час, а несколько дней, и это следует отнести в плюс Калужному, который действовал, не выбирая место и тактику, а только исходя из обстоятельств. Смог ли бы так же действовать Уматгиреев, Хумид Цокович не знал. Он вообще раньше относился чуть свысока к бывшему школьному приятелю. В самом деле, когда Джабраил был действующим спортсменом, он еще что-то значил, хотя тоже звезд с неба не хватал. Бывали в республике звезды бокса и более значимые, и даже с мировым именем, такие, как недавно умерший Хамзат Джабраилов. На фоне Хамзата Джабраил выглядел бледно. А потом он и вовсе стал никем. Даже хорошим тренером не стал. Тогда как сам Хумид Цокович весьма высоко оценивал свои заслуги. Службу в милиции он начал сразу после службы в армии. В армии служил в ВДВ, в милиции пошел служить в ОМОН, получил офицерское звание. В первую чеченскую войну он безоговорочно вошел в состав отряда Бислана Гантамирова и воевал против генерала Дудаева. Потом вынужден был из Чечни, назвавшейся тогда Ичкерией, уехать в Нальчик, но после второй чеченской войны вернулся и снова стал служить в милиции, причем всегда только в силовом ее крыле, в ОМОНе и СОБРе, а потом и возглавил районный полицейский спецназ. Свою карьеру подполковник Тарамов видел достойной мужчины. И все бы шло хорошо, если бы не эта встреча с бандой Уматгиреева, закончившаяся практически полным разгромом и уничтожением отряда полицейского спецназа. Те двенадцать человек из общего состава в шестьдесят три бойца, что остались живы, — это уже не спецназ. Хоть и говорят в народе, что за одного битого двух небитых дают, это не всегда правда. В том же боксе существует такой термин, как «пробитый» спортсмен. После одного полученного нокаута боксер может и полностью потерять интерес к своему виду спорта, и, как чаще случается, начинает падать после сравнительно несильного пропущенного удара. Он — «пробит». После нокаута голова уже не в состоянии держать удары, потому что любой нокаут после удара в голову — это гарантированное сотрясение мозга. То же самое и с полицейскими спецназовцами. Выжившие тогда, когда погибло большинство их товарищей, они уже не готовы идти на риск, даже когда этот риск оправдан, они вздрагивают от выстрелов и скорее всего со службы уйдут сами, по собственному желанию, и без возражений со стороны командования. Как так получилось, что Уматгиреев, ничего особого собой не представлявший, как думалось Тарамову, вдруг провел качественную, почти великолепную операцию, и даже без ущерба для себя, против значительно превосходящих его сил полицейского спецназа? Эти мысли злили Хумида Цоковича и рвали его душу…
* * *Подполковник Калужный, на ходу поправляя бронежилет и одергивая «разгрузку», сразу направился к окопу, из которого только что выбрался, оглядываясь и опасаясь, что бандиты вернутся, подполковник Тарамов. Юрий Михайлович выглядел недовольным, но сосредоточенным, словно готовился продолжать боевые действия. Спросил быстро и по-деловому, хотя спокойно:
— Что здесь за стрельба была, Хумид Цокович? Вроде бы бандиты из нашей «завесы» не выбирались…
Тарамов в знак согласия кивнул:
— От вас не выбирались. Снизу банда подошла. Уматгиреев со своими головорезами. Рабочие его первыми заметили и обстреляли. Потом и мы подключились.
— Понятно. Сам тоже был?
— Сам был. В атаку своих вел. Я его уже почти на мушку взял, а потом заметил гранатометчика. В БМП прицеливался. И гранатометчика подстрелил. Он только в воздух успел гранату послать. Или в сопку… Куда-то туда… — Тарамов показал рукой.
— Спасибо. Спасли ситуацию. Бандиты, думаю, по обе стороны от дороги разбежались?
— Как обычно… Как вода сквозь пальцы…
— Сейчас их можно было бы преследовать. Сразу на «хвост» садиться. Они неподготовленные вышли в бой. И мы бы к вам присоединились.
— После прошлого преследования я поосторожничал, — признался Хумид Цокович. — И вы еще из дыма не вышли. Сейчас, думаете, поздно?
— Поздно… Они тропинки здесь изучили. Знают, куда идти. Рассыпаются как горох, потом в одно место скатываются. Если бы знать это место, можно было бы.
С этим трудно было не согласиться. Преследование было возможным только тогда, когда видно хоть одного преследуемого.
— Как у вас успехи?
— «Зомби» встали из могил… Мои бойцы прятались за могилами. Почти всех в «рукопашке» перебили. Да их и осталось немного. Старший лейтенант Березкин отлично стрелял. И гранаты он же хорошо выставил. Половину дела, можно сказать, сделал.
— Надо бы было хоть одного захватить в плен, — сказал Тарамов. — Это вопрос политический. Отряды «Аль-Каиды» из Сирии выводятся на Кавказ. Об этом можно говорить на международной арене. И надо, наверное, говорить. Они не по воздуху летают, кто-то им границы открывает, кто-то приказывает открыть.
Теперь, соглашаясь, закивал подполковник Калужный.
— Должны быть пленные. Я двоим солдатам давал такой приказ. Сейчас выведут…
Оба подполковника обернулись в сторону еще не рассеявшегося дыма и сразу увидели, как четверо солдат подгоняют стволами автоматов двух бандитов. Подполковники шагнули навстречу. Один из бандитов упирался, но выглядел он впечатляюще. Обладатель крупного носа, скорее всего, лишился самого заметного украшения на своем лице. Солдатский кулак сплющил этот нос так, что тот расплылся по всему лицу.
— У нас нет наручников, — признался Калужный. — Не догадались взять. Они нам вообще-то и по штату не полагаются. Так… Запас в батальоне имеем, перехватили где-то, но не всегда носим.
— У нас это профессиональный инструмент, — сказал Тарамов, вытащил из чехла на спине наручники и нацепил на одного из бандитов. Сделал знак своему сотруднику, тот тут же подскочил и сковал руки бандита со сплющенной гордостью.
— Уматгиреев не может вернуться? — спросил Хумид Цокович.
Калужный знаком подозвал солдата.
— Сбегай в БМП, передай командиру взвода, чтобы использовал тепловизор. Пусть просматривает склоны. Бандиты вернуться могут.
Солдат побежал в гору с такой же скоростью и так же легко, как бегают с горы. Было видно, как Березкин высунулся из верхнего люка и выслушал солдата. Что-то ответил, и солдат так же бегом направился к комбату. Приблизившись, козырнул, и доложил:
— Командир взвода контролирует обстановку. Он пытался обстрелять бандитов из пушки, но мешают стволы. Елку снарядом сломал. И пулеметом их припугнул, чтоб быстрее бежали. Ни в кого, говорит, попасть не смог.
В это время послышались шум, непонятный и не к месту зазвучавший громкий смех и какие-то крики около эвакуаторов. Подполковники повернулись туда. Рабочие тащили за шиворот человека небольшого роста в богатом, расшитом золотом халате.
— Это что за ворону поймали? Откуда взялся?
— В машине сидел. Спрятался. Боя испугался…
Рабочие толкнули человека к подполковникам.
— Я требую уважения к моему сану. Я — имам! — сказал человек.
— У нас нет наручников, — признался Калужный. — Не догадались взять. Они нам вообще-то и по штату не полагаются. Так… Запас в батальоне имеем, перехватили где-то, но не всегда носим.
— У нас это профессиональный инструмент, — сказал Тарамов, вытащил из чехла на спине наручники и нацепил на одного из бандитов. Сделал знак своему сотруднику, тот тут же подскочил и сковал руки бандита со сплющенной гордостью.
— Уматгиреев не может вернуться? — спросил Хумид Цокович.
Калужный знаком подозвал солдата.
— Сбегай в БМП, передай командиру взвода, чтобы использовал тепловизор. Пусть просматривает склоны. Бандиты вернуться могут.
Солдат побежал в гору с такой же скоростью и так же легко, как бегают с горы. Было видно, как Березкин высунулся из верхнего люка и выслушал солдата. Что-то ответил, и солдат так же бегом направился к комбату. Приблизившись, козырнул, и доложил:
— Командир взвода контролирует обстановку. Он пытался обстрелять бандитов из пушки, но мешают стволы. Елку снарядом сломал. И пулеметом их припугнул, чтоб быстрее бежали. Ни в кого, говорит, попасть не смог.
В это время послышались шум, непонятный и не к месту зазвучавший громкий смех и какие-то крики около эвакуаторов. Подполковники повернулись туда. Рабочие тащили за шиворот человека небольшого роста в богатом, расшитом золотом халате.
— Это что за ворону поймали? Откуда взялся?
— В машине сидел. Спрятался. Боя испугался…
Рабочие толкнули человека к подполковникам.
— Я требую уважения к моему сану. Я — имам! — сказал человек.
— Бандитский? — спросил Калужный.
— Что мне за дело до ваших бандитов! За мной должна была машина приехать. Не приехала. Я пешком шел из дальнего села в свое. Мне в пятницу намаз проводить нужно. Я не могу опаздывать. Мимо вас через лес шел. А тут стрелять начали. Я и спрятался. Я же не воюю и не воевал никогда. Я даже без оружия…
— Ладно. Разберемся с имамом. Посадите его рядом с пленниками. Этого можно без наручников держать, — распорядился командир батальона.
Имама без всяких церемоний подтолкнули и заставили сесть рядом с двумя пленными бандитами. Но один из пленников, посмотрев в сторону нового соседа, вдруг вскочил и начал что-то яростно говорить имаму на незнакомом языке.
— На арабском говорит, — объяснил Калужному Хумид Цокович. — Я арабский, к сожалению, не знаю. Только отдельные слова…
— Он его обвиняет, что имам сдал отряд и заманил всех в ловушку, — вполголоса перевел один из полицейских. — Он зовет имама Гойтемиром. Пусть говорит, не перебивайте его…
Полицейские тоже иногда бывают мудрыми. Этот оказался мудрым и отвернулся, словно его не интересовал разговор. Но перевод продолжил, так же вполголоса:
— Имам оправдывается. Говорит, что он привел навстречу отряду джамаат Уматгиреева и Уматгиреев его бросил здесь, а сам сбежал после первых же выстрелов вместе со своими людьми. И имаму пришлось спрятаться в машине. Хотел уехать, но в замке не было ключей. Бандит ему не верит. Обещает повесить в камере.
— Пусть вешает. Наденьте наручники и на имама. Он на намаз все равно не успеет. Мы еще подумаем, как с ним поступить. Тебя как зовут? — спросил полицейского Калужный.
— Габис.
— Откуда знаешь язык?
— Дедушка научил. Он у меня имам. И я в школе с религиозным уклоном учился. Там тоже изучали. И сам читал, учился.
— Молодец, Габис. Я попрошу тебя постоять часовым рядом с этими. Может, переговариваться будут. Слушай.
— Я понял, товарищ подполковник, — согласился Габис, но посмотрел в сторону подполковника Тарамова, не будет ли возражений. Тарамов в знак согласия кивнул.
Глава восьмая
Заставить уговорами имама Гойтемира быстро идти было невозможно, но вот возможность остаться в горах в одиночестве его пугала, и это пришлось использовать. От бункера ушли уже далеко. Одному туда возвращаться имаму было страшно, да и не уверен был Габисов, что сумеет найти дорогу, и потому приходилось подчиняться Уматгирееву, заставлять себя идти. Скоро закололо в боку. Наверное, подводила печень. Но как объяснить этому бывшему спортсмену, что не все рождены для того, чтобы скакать по горам, как дикие кабаны, как объяснить ему, что не всем даровано Аллахом здоровье жеребца. Он этого просто не поймет. Однако имам Гойтемир был уверен, что, когда Джабраил не будет здесь единственной властью, а власть перейдет к людям, больше уважающим имама, он найдет способ рассчитаться с амиром. Ждать этого, судя по всему, осталось недолго. Тогда Уматгиреев узнает свое место.
Сам Джабраил прекрасно видел состояние имама и понимал его душевные и телесные муки. И не знал, что имаму переносить труднее: то, что приходится идти, или то, что его заставляют идти. Он прибыл в джамаат незваным, сам себе присвоив право командовать Уматгиреевым и другими его людьми. И сразу поставил себя так, будто Джабраил обязан подчиняться и давно подчиняется тем решениям, которые выносит «Аль-Каида». Хотя такой вопрос перед Джабраилом в принципе не стоял. Он просто подчинялся из уважения к сану имама. И если Уматгиреев, из того же уважения к сану имама, слушал его и не возражал, это вовсе не значило, что он со всем соглашался. То есть он вроде бы соглашался, не спорил, но соглашался до тех пор, пока это не шло вразрез с его собственными понятиями. Он сам себе выбрал такую линию поведения. Пока имам Гойтемир не проявлял излишней активности, только давал советы, которые выглядели приказами, но Джабраил желал воспринимать их только как советы и сам себе говорил, что делает все так только до той поры, пока это совпадает с его собственными желаниями. И думал до сегодняшнего дня, что сам Гойтемир Габисов видит ситуацию точно так же. А приказные нотки в его тоне — это просто черта характера. Каждый мужчина с Кавказа старается олицетворять власть. Если, конечно, власть не принадлежит кому-то другому. И видимо, имам неверно понял внешнее смирение Уматгиреева.
Но вот пришло первое несовпадение…
Амир Уматгиреев не понимал, почему он должен предоставлять свой кров чужому отряду, тем более превосходящему его джамаат по численности. Это просто опасно. Сначала придут эти, потом к ним другие присоединятся и весь джамаат посреди зимы просто выгонят из бункера на мороз. Такое продолжение начатого имамом Гойтемиром дела выглядело вполне возможным. Изначально Джабраил хотел сразу и категорично отказаться от роли гостеприимного хозяина. Хотя честь горца требовала открывать ночью дверь даже замерзающему и умирающему врагу. Гость — священное и неприкосновенное лицо в доме, даже если это гость незваный. Но можно ли считать общий бункер домом и соотносить его с правилами адата, этого Джабраил решить самостоятельно не мог и не знал, у кого попросить совета. Вообще-то по своему рангу совет должен был бы дать имам Гойтемир. Но его ответ был известен заранее. И амир Уматгиреев не стал советоваться с Габисовым. Решил, что у него будет время присмотреться к моджахедам из прибывающего отряда и сразу поставить свои условия.
Он хорошо знал, что даже среди его народа, который всегда гордится своей честью, не все люди принимают законы чести. Сам он принял и оказал когда-то помощь раненому Гайрбеку. В итоге оказался не в зале бокса, который обещала ему отстроить районная администрация, а здесь, в горах, где самостоятельно и без помощи администрации строил своему джамаату теплый зимний бункер.
* * *После того как Жовсари оказала Гайрбеку необходимую медицинскую помощь, сам Гайрбек отоспался и почувствовал в себе прежние силы, согласился, что ранения его не тяжелые и он сам будет стремиться поправиться как можно быстрее, чтобы покинуть дом, оказавший ему гостеприимство, и не подвергать хозяев риску. Но волновался Гайрбек при этом, как видел Джабраил, больше всего не о себе и не о хозяевах дома, а о содержимом своего рюкзака. По крайней мере, спрашивал о нем несколько раз. Но он уже знал, что за этим рюкзаком охотятся «кадыровцы», и потому его беспокойство было естественным.
На следующий день опять позвонили из милиции в школу и потребовали, чтобы Уматгиреев зашел к ним. Правда, в этот раз уже не просили прекратить уроки, а звали тогда, когда освободится. Причем очень вежливо, как сказал директор школы. Как только Джабраил освободился, он и пошел. На крыльце его встретил майор Тарамов, на правах старого приятеля, дотянувшись, похлопал по плечу и сказал:
— Начальник райотдела вызывает. Сам! Пойдем… — В глазах Тарамова такое приглашение было равнозначным приглашению на торжественный прием в Кремле.
Маленький и круглый полковник с выбритой головой, но не выбритыми щеками старался показаться радушным хозяином своего просторного кабинета. Тарамов вышел в коридор и для пущей важности пригласил пять офицеров, в присутствии которых полковник и вручил Джабраилу от имени районного отдела внутренних дел почетную грамоту за активную и действенную помощь в работе районного отдела милиции. Потом чуть не силой усадил за стол и заставил пить чай. И только после этого Уматгиреев, сославшись на то, что у него скоро начинается урок, сбежал из гостеприимного райотдела. Он интуитивно чувствовал там какое-то напряжение и, как оказалось, не напрасно.