Мне неприятно, что я их так напугала, не просто неприятно, а как-то очень тяжело на них смотреть. Что делать? Думаю! В музыке после такого фортиссимо можно сразу… на пиано! В музыке можно, а с ними, наверное, надо постепенно.
— Девочки! — говорю спокойно, но уверенно и твёрдо. — Ведь вы понимаете — всё это в переносном смысле. Нельзя ведь человеку голову оторвать! Нельзя! Это просто такое выражение — конечно, неприятное выражение. Но подумайте сами, разве можно человеку оторвать голову, подумайте! И я никому не собираюсь отрывать голову! Ведь голову оторвать — это значит убить человека! Разве я могу это сделать?!
Делаю паузу и смотрю на них, они уже все немножко оживились, но лица тревожные.
И тогда я говорю тихо и спокойно, как Мамочка:
— Девочки! Не обижайте Анночку!
И тут они совсем пришли в себя, близко ко мне подошли и почти хором говорят: «Она такая хорошая!», «Она такая добрая!», «Она во второй класс сейчас пойдёт!», «Мы не будем её обижать!» И вот самое главное: «Ниночка, не волнуйся! Мы никогда не будем её обижать! Мы будем с ней дружить!»
— Хорошо! — опять говорю, как Мамочка. — Всё в порядке, девочки!
Улыбаюсь им, машу рукой и ухожу. Иду в нашу комнату — там Анночка на моей кровати сидит, но уже не грустная! Спрашивает меня немножко лукаво:
— Ты на них накричала? Они испугались?
Вот это да! Я так орала, что через комнату всё слышно было!
— Знаешь, Анночка, — рассказываю ей, — я сначала не сдержалась и наорала на них… глупости всякие говорила! Потом вернулась… и мы спокойно всё решили. Они обещали тебя не обижать и дружить с тобой! А с Наташей я договорилась так: ты теперь не звеньевая и будешь жить вместе со мной, скоро тебе кровать сюда принесут!
— Значит, мы теперь будем вместе жить? — радуется Анка и улыбается, улыбается!
— Да, вместе! — говорю.
Я так рада, что она со мной, что уже не ругаю себя за всю эту идиотскую историю с Анкой-звеньевой.
— Как дома! — говорит Анночка и смотрит на меня… как дома!
Мы танцуем
У нас в лагере произошло такое замечательное событие, что мы все втроём, даже Ёлка, ждём вечера! Потому что вечером мы танцуем!
Не знаю, когда построили этот зал для танцев — Ёлка называет его верандой, — не помню, был ли он в прошлом году, но это не важно, важно, что это замечательное место для танцев, там даже в дождь можно танцевать — он попадает только на ступеньки веранды и ещё на пол — на метр от края, не больше. В общем, здание такое: две ступеньки — и ты входишь в очень большой деревянный зал, он широкий и глубокий, и даже потолок высокий — это большой дом, где нет передней стены. Там много электрических лампочек — терпеть не могу тусклый свет, — а в заднем левом углу пианино, но на нём редко играют, потому что у нас есть Яш А — он играет на аккордеоне, учит нас танцевать, всё время шутит, говорит что-то очень симпатичное и весёлое. Он молодой, высокий, у него чёрные кудрявые волосы, приветливое и доброе лицо. Анночка сразу в него влюбилась — по-моему, все девочки в него влюбились. Кроме меня и Ёлки — про себя я знаю точно, а если на Ёлку посмотреть, то даже и думать нечего — не влюбилась!
То ли ужин сделали раньше, то ли отбой играют позже, но мы долго танцуем — это так здорово! Яша уже научил нас танцевать вальс — правда, мы втроём уже танцевали его дома, — танго и фокстрот. Сначала мы танцуем то, чему мы научились раньше, а потом учим новый танец. Яша рассказал нам, что мы ещё научимся танцевать падеграс, падекатр, падепатенер и гавайский вальс. И потом он назвал ещё какой-то танец, но я не поняла его название. А гавайский вальс — это, наверное, что-то необыкновенное!
Мы приходим туда не строем, но как-то вроде отрядами. Самое смешное, что приходят мальчишки — зачем они тут нужны, совсем непонятно — ни один мальчишка не танцует и даже не пробует, но их никто и не заставляет — кому они нужны? Вот говорят, что девочки кривляки! Но я считаю, судя по нашему двору и лагерю — а я в лагере уже третий раз, — мальчишки такие же кривляки, как девочки. Только кривляются по-разному: девочки вертятся и хихикают, а мальчишки щурятся, ухмыляются, иногда плюются, но здесь им плеваться не разрешают.
Девочки танцуют с девочками — и у меня получается одна неприятность. Ёлка всё время заставляет меня танцевать с ней, а я хочу иногда потанцевать с Анночкой — она сидит на скамейке, и у неё нет пары. Я очень расстраиваюсь из-за этого и говорю Ёлке: сейчас я буду с Анкой танцевать! Ёлка сердится, она считает, что Анка ещё маленькая, чтобы танцевать, а я так не считаю! Но я иногда бросаю Ёлку и танцую с Анночкой — она так радуется!
Какая это замечательная вещь — танцы! Как жалко, что дома нет места потанцевать! Но зато здесь мы теперь можем каждый вечер танцевать — это огромная радость.
Сегодня мы будем разучивать падеграс, но сначала мы станцуем всё, что выучили раньше, потом разучим падеграс, а потом ещё будем танцевать то, что заиграет Яша — он такой молодец, всё очень интересно организовал!
Яша объявляет танго. Мы танцуем с Ёлкой, я иногда смотрю на Анночку и решаю: следующий танец буду танцевать с ней! Танго закончилось, Яша объявляет: «Танцуем вальс!» И тут происходит очень странная, но интересная вещь — я ещё не успеваю сказать Ёлке, что сейчас буду с Анкой танцевать, а Яша вдруг снимает аккордеон, ставит его на скамейку, за пианино садится какая-то женщина — так было уже два или три раза, но тогда Яша куда-то уходил. А сейчас он выпрямляется, поправляет воротничок рубашки… и идёт — я сразу это поняла, почувствовала, — он идёт к Анночке! Подходит к ней, голову наклоняет, протягивает руку — она улыбается ему, встаёт, кладёт свою руку на его руку, и он ведёт её в центр зала. «Тысяча чертей!» — как иногда говорят герои американских книг, когда им что-то очень нравится. «Тысяча чертей!» Где она всему этому научилась? Ей всего семь лет, но сейчас, издалека, она мне кажется почти девушкой. Женщина за пианино начинает играть вальс, Анночка с Яшей танцуют. Они танцуют одни — совсем одни посередине зала! Потом ещё несколько пар начинают танцевать, но к ним не приближаются. Весь лагерь смотрит на Анночку с Яшей, и я вижу: Анночка похожа на Маму — какое-то естественное изящество, спокойная улыбка, и она так легко танцует, в этом зале никто ещё так красиво не танцевал, ни одна пара, и мне приходит в голову такая «книжная» мысль: так танцуют принцессы на балу!
Музыка кончается, Яша берёт Анночку за руку, ведёт её к скамейке, к тому месту, где она сидела, наклоняет голову, Анночка садится, он что-то говорит ей — она с улыбкой отвечает ему. Он ещё раз наклоняет голову и отходит, идёт, берёт свой аккордеон и объявляет:
— Танцуем фокстрот!
Все, по-моему, так обалдели, что не сразу встают со скамеек или не сразу отходят от стен. Яша всё это замечает и громко и очень весело кричит:
— Танцуем! Все танцуют фокстрот! — Начинает играть, девочки начинают танцевать, а я кричу Ёлке:
— Стой здесь, сейчас приду! — И бегу к Анке. Анночка сидит, улыбается, я кричу ей: — Вы замечательно танцевали — следующий танец буду с тобой танцевать!
Анночка кивает головой, улыбается, но по её улыбке я понимаю: она ещё не здесь!
Прибегаю к Ёлке, танцуем, я говорю:
— Как они замечательно танцевали!
— Да! — говорит Ёлка, улыбается и качает головой. — Не ожидала от них, совсем не ожидала!
А я давно знаю: Анночка — принцесса!
Мои дети никогда…
Сегодня второй родительский день — мы так всегда его ждём, но в этот раз Мамочка приедет одна — Папа уехал в какую-то командировку. Он теперь часто куда-то ездит надолго, но Мамочка приедет — и мы счастливы. А Папа приезжал в первый родительский день и очень много нас фотографировал. Мы с Анночкой не любим фотографироваться, потому что Папка всегда ставит нас так, что солнце прямо в глаза, а потом говорит: «Улыбайтесь! Откройте глаза! Почему у вас у всех глаза закрыты?» Мы говорим: «Из-за солнца!» Тогда он нам в десятый раз объясняет, почему мы должны стоять лицом к солнцу, а он спиной, а мы ему в десятый раз объясняем, что мы не можем под ярким солнцем открыть глаза! Мамочка обычно смеётся и предлагает открывать глаза на счёт «три»!
Мамочка приехала — нам так хорошо, что даже вспомнили Свердловск: там тот, кто с Мамочкой сегодня сидел, назывался Привилягой. Но Мамочка сидела у окна — и Привиляга была одна. А сейчас, так как у Мамочки две руки, две Привиляги! Но меняемся!
Мы сидим на Бабушкиной поляне, гуляем по лесу, рассказываем Мамочке в основном про танцы — она почему-то очень удивилась, что нас учат танцевать танго и фокстрот!
— А это что, плохие танцы? — спрашивает Ёлка.
— Замечательные! — отвечает Мамочка.
— Тогда почему ты удивляешься? — говорит Ёлка подозрительно.
Мы сидим на Бабушкиной поляне, гуляем по лесу, рассказываем Мамочке в основном про танцы — она почему-то очень удивилась, что нас учат танцевать танго и фокстрот!
— А это что, плохие танцы? — спрашивает Ёлка.
— Замечательные! — отвечает Мамочка.
— Тогда почему ты удивляешься? — говорит Ёлка подозрительно.
А я по Маминому выражению лица — у неё такое редкое выражение лица, как будто что-то вспоминает, радуется и печалится, почему не знаю, — понимаю: это «диван», очень грустный «Диван перед маленькими детьми».
— Элка! — возмущаюсь я. — Ты что, не понимаешь, что это «диван»?!
И тут Мама с Ёлкой начинают хохотать! Мы с Анночкой удивляемся: чего они хохочут?
Потом Мамочка рассказывает про Мишеньку и Бабусю. Мишенька сам себе поёт колыбельные песни, а Бабуся поёт ему днём. Мамочка говорит, что он слушает её с такой же внимательностью и радостным желанием, как и мы.
Мы так много и так хорошо говорили, но сейчас будет ужин. Мамочка сказала, что нам после ужина дадут ещё минут пятнадцать. И только потом их увезут.
— Ужинайте спокойно! — говорит Мамочка. — У нас после ужина ещё будет много времени, чтобы попрощаться.
Мы ужинаем — мы с Анкой за одним столом, а Ёлка от нас далеко, даже в другой палатке. Всё так хорошо, мы с Анкой такие счастливые, но вдруг я слышу какой-то странный… гул — ничего не понимаю! А гул усиливается, как будто приближается. У Анки становится тревожное лицо.
— Да не обращай внимания, ешь спокойно! — говорю.
И сама спокойно ем — мало ли что там гудит? Но гул всё ближе. В нашу палатку из соседней вбегает довольно большая девочка и кричит:
— Сейчас родителей посадят в автобус и увезут, и мы с ними не сможем попрощаться! — А лицо уже зарёванное.
У Анки начинают дрожать губы. Я встаю и говорю:
— Не может этого быть! Глупости это и чепуха!
В нашей палатке все сразу немножко успокаиваются, но совсем ненадолго, просто на несколько секунд. Потому что вдруг гул врывается в нашу палатку — это не какой-то там гул, а это, оказывается, ревёт весь наш лагерь — наша палатка последняя, и вот докатилось до нас.
Мгновенно зарыдала вся палатка — у меня начинает сильно биться сердце, я никогда не плачу, но в горле что-то скребётся, что-то в груди переворачивается, и я вдруг как зареву! Вскакиваю, хватаю Анку за руку, за нами вскакивают все остальные, и мы не выбегаем, а прямо вываливаемся из палатки. И вижу: из всех палаток вываливаются зарёванные лица! А перед палатками огромная толпа родителей — и все женщины рыдают… Я сразу вижу Мамочку… но она не рыдает, ищет нас глазами. А где Ёлка? Вот бежит зарёванная Ёлка — ищет Маму! Я кричу: «Ёлка!» — и показываю рукой, куда бежать. Рядом с Мамой рыдает женщина, а Мамочка ей что-то говорит.
Мы бежим к Мамочке, она замечает нас, у неё становится сначала очень удивлённое лицо, она широко-широко разводит руки — и вот мы все прижались к ней, она обнимает нас крепко-крепко! Целует, обнимает, опять целует и обнимает. Мы уже совсем немножко всхлипываем, и тут она начинает… хохотать! Ей даже приходится снять очки, чтобы вытереть слёзы от смеха. От удивления мы совсем перестаём плакать!
— Девочки! Милые мои! — говорит Мамочка и смех прямо еле-еле сдерживает. — Мы, толпа родителей, стоим и слышим: дети плачут всё больше и больше. Кто-то из родителей говорит, что по лагерю прошёл слух и все дети считают, что родителей увезут и не дадут попрощаться. Мужчины нервничают, женщины плачут. Дама рядом со мной рыдает и спрашивает меня: «Почему вы так спокойны, ведь бедные наши дети там рыдают!» — я ей отвечаю: «МОИ ДЕТИ НИКОГДА НЕ ПЛАЧУТ!»
Отец родной
Вот мы уже вернулись из лагеря, отпраздновали день свадьбы родителей. И пошли в школу — ив такую и в музыкальную. Анночка пошла во второй класс простой школы и в первый — музыкальной, по классу рояля. И у неё и у Ёлки там преподавательницы так себе — не то что мой Александр Сергеевич! Мишка наш чудный, так замечательно говорит, поёт и очень ласковый.
Сегодня на большой переменке к нам пришла старшая пионервожатая. Я почему-то не могу её запомнить и, когда вижу, думаю: «Это кто такая?» Она сказала, что проведёт с нами беседу «Самая прекрасная страна в мире!». Я думаю: ведь это и без неё все знают, зачем проводить беседу?
Я не понимаю, зачем некоторые люди рассказывают, проводят беседы о том, что известно всем? Зачем они это делают? Я слышу, она говорит слово «Сталин». Я не слушаю её беседу и начинаю думать о Сталине. Его любит вся страна. Очень давно, когда я ещё была маленькая, я прочитала стихи Квитко про Сталина. И я была потрясена, ведь можно попасть в любую самую ужасную историю и в любом месте нашей огромной страны, но человек, попавший в беду, знает: он не погибнет, потому что Сталин спасёт его. Это очень важно человеку знать, что о нём всегда думают и его всегда спасут! Я очень люблю Сталина! Но я совсем не могу представить себе Сталина просто как человека! Как он сидит и ест — не могу себе представить, как он ложится спать… У некоторых людей есть пижамы — не могу себе представить Сталина в пижаме. И я сейчас думаю: если я не могу себе представить некоторые вещи, то лучше их и не представлять! Какое счастье, что я родилась в нашей семье, а наша семья родилась в нашей Прекрасной Стране! Страшно думать о людях, которые живут при капитализме. Какие они несчастные и какая тяжёлая у них жизнь! Когда я читаю об их жизни, я поражаюсь, почему они это терпят, почему они, как мы, не сделают Революцию и не станут свободными, счастливыми людьми?
И вдруг я слышу фразу: «Сталин — он всем нам отец родной! Всем и каждому!» Я знаю, что Сталин всех нас любит, как и мы его. Но «отец родной» — это совсем другое дело!
Я пришла домой и всё-всё пересказала Мамочке и мысли все свои пересказала — даже про пижаму! И спросила про «отца родного». Мамочка очень внимательно меня выслушала. Немножко от меня отвернулась и думает. И тут у меня вдруг такая тревога в груди: а вдруг Мамочка Сталина не любит так, как я? Нет, этого быть не может, как можно его не любить, потому что мне иногда кажется, что я люблю его больше, чем… просто человека! Но это очень трудно самой себе объяснить, потому что трудно понять. Мамочка поворачивается и говорит:
— Нинуша! Отец родной у каждого человека, у любого человека, один! Твой отец родной — Георгий Львович Шнирман! А Сталин — руководитель нашего государства и руководитель коммунистической партии.
Нет, Мамочка Сталина любит так же, как я!
Я видела много портретов Сталина — у него красивое, благородное лицо!
Мне очень хочется увидеть его не на портрете, а так, вблизи.
Может, когда-нибудь это случится?
Так хочется поскорее вырасти!
Сюрприз
Родители уезжают в санаторий — врач сказал Мамочке, что непонятно, «как она ноги таскает», — по-моему, ужасная глупость, потому что она очень красиво ходит. А про Папу он сказал, что семнадцать лет без отпуска — это хуже, чем безобразие! Я не понимаю, что может быть хуже, чем безобразие. Пошла к Бабусе, Бабуся объяснила, что родители очень устали — война, голод, работа почти без выходных по двенадцать часов, жизнь в разлуке, четвёртый ребёнок — им надо отдохнуть. А врач очень хороший! Тогда я всё поняла: Бабуся тоже всё очень хорошо объясняет.
— А где этот санаторий? — спрашиваю.
— В Кисловодске! — Бабуся улыбается. — Это горы, очень много солнца и почти нет дождей! Замечательный климат — они прекрасно отдохнут!
— На чём они поедут? — спрашиваю, и уже одна мысль в голове крутится.
— На поезде поедут.
— А это далеко, ехать долго?
— Наверное, — Бабуся задумывается, — суток двое! Поточнее Папа скажет.
— Знаешь, Бабуся, — говорю, — я хочу им в дорогу испечь что-нибудь вкусное! Но ты не обижайся — я хочу испечь сама!
— Замечательно, деточка! — радуется Бабуся. — Знаешь, как родителям будет приятно! Дочка в дорогу испекла! Да, а что бы ты хотела испечь?
— Я сама не знаю, что лучше в дорогу испечь. Давай посоветуемся.
Бабуся думает, а я смотрю на её «Кулинарную книгу» — вот кому действительно надо голову оторвать, так это автору этой книги! Я её много раз смотрела… Что он там пишет! Какие продукты! Какие названия! Да где же это, чёрт побери, всё можно взять?
— Деточка, — говорит Бабуся задумчиво, — наверное, лучше всего в дорогу на поезде испечь печенье к чаю. Вот тебе книжка, найди в кондитерском разделе «Печенья» и смотри, — тут Бабушка становится очень серьёзной, — смотри сразу, какие продукты нужны для этого печенья. Всё, что есть в доме, ты знаешь.
— Спасибо! — говорю довольно мрачно, потому что знаю… что есть в доме.
Сажусь на табуретку за столик у стены — у нас очень маленькая кухня, но есть маленький столик и есть две табуретки. Нахожу нужный раздел, смотрю, листаю — «мускатный орех», «оливковое масло», «сливки», «цукаты», «шоколадная кроша» — и всё время чертыхаюсь, про себя конечно! И вдруг — неужели нашла?!