Звоню в дверь. Мамочка дверь открывает — смотрит на меня, и глаза у неё становятся широкие-широкие. Она прижимает палец к губам — мол, тихо, под мышки меня берёт, тащит в ванную, это близко. Быстро туда затаскивает и быстро запирает дверь.
— Что, Нинушенька? — спрашивает тихо. — Где?
— Спину поцарапала, — говорю, — или продрала, не знаю…
Мамочка быстро снимает с меня платье и тихонько охает. Она ставит одну из Папиных фотографических досок на ванну и сажает меня — я сижу на доске, ноги в пустой ванне. Мамочка включает воду и газ, пробует рукой воду, говорит мне очень тихо:
— Рубашка в одном месте присохла — надо размочить, я сделаю немножко тёплую…
В дверь стучат, и Бабушкин голос спрашивает тревожно:
— Почему вы заперлись? Что случилось?!
— Всё хорошо! — говорит Мамочка. — Я Нинуше коленку мажу!
И поливает мне спину водой — вода тепловатая, но мне холодно, и вдруг кажется, что я куда-то вся стекаю.
— Почему вы заперлись? Открой дверь! — У Бабушки какой-то двойной голос — то ли с рыданием, то ли с гневом.
— Держись за меня! — говорит Мамочка, и у неё уверенный голос. — Сейчас быстро промоем — стрептоцид, йод, забинтуем — у меня здесь всё есть! Раны глубокие — придётся потерпеть!
— Хорошо! — говорю и держусь за неё.
— Открой дверь! — И Бабушка вдруг как стукнет кулаком по двери.
— Мама! — У Мамочки сухой, почти спокойный голос. — Всё в порядке!
— Открой дверь, изверг! — кричит Бабушка и как даст несколько раз кулаком по двери.
Мы с Мамочкой смотрим друг на друга с изумлением. Я собираю все свои силы и говорю почти нормальным громким голосом:
— Ба! Ну что ты, коленок драных, что ль, не видела?
— Ну хорошо, деточка, хорошо, милая! — Бабушка тихо плачет, потом отходит от двери.
Вечером я лежу вся забинтованная на Бабушкиной кровати на боку. Все ко мне «приходят в гости»: Мишенька гладит меня по голове, Анночка говорит, что Мамочка сказала: «Нинушенька быстро поправится, на мне и на ней всё как на собаках заживает!» Ёлка говорит:
— Видишь, как здорово, — в школу теперь несколько дней можно не ходить!
Приходит Папа, берёт стул, садится рядом:
— Ну, Мартышка, расскажи вкратце!
Я рассказываю. Папа внимательно всё слушает и, когда я заканчиваю, говорит:
— Мартышка, когда ты в следующий раз полезешь в собачий лаз, ты…
Я его прерываю и говорю:
— Не собачий лаз — это мальчишки делают!
Мы начинаем спорить — Папка страшный спорщик, но, вообще-то, мы все страшные спорщики, а тут Папка быстро сдаётся.
— Хорошо, не важно, как назвать, — говорит он, — но если ты подлезаешь под забором или каким-то другим препятствием, то запомни: после того как голова оказалась за препятствием, как бы на свободе, ты, не меняя позы, вжавшись в землю, ползёшь не меньше десяти ползков по-пластунски — я тебе объяснял, что это такое. Потом голову поворачиваешь, смотришь, что сзади, и только после этого встаёшь.
— Поняла! — говорю.
И так вдруг хочу спать — боюсь, что прямо при Папке засну, а это очень некрасиво!
— Пора тебе спать, Мартышка! — Папа гладит меня по голове, встаёт, делает один шаг и говорит: — Значит, теперь ты знаешь, как себя вести, когда в следующий раз ты полезешь в собачий лаз!
Я начинаю хохотать!
Больно в спине, но всё равно хохочу!
Удивительный подарок
В этом году мы хотим сделать Мамочке на день рождения настоящий взрослый подарок. От нас троих! И мы несколько месяцев копим деньги, которые нам Мамочка даёт на завтраки, кино и мороженое. Это всё Ёлка придумала, она такая молодец! Но она нам не разрешила «экономить на завтраках», а только на мороженом. Потому что, сказала она, завтраки вообще не обсуждаются, кино тоже — дома спросят, что смотрели, как понравилось и что именно понравилось. Остаётся мороженое — но копили долго и много накопили — всё-таки нас трое!
— А что мы купим? — Мы чуть не хором с Анкой спрашиваем.
У Элки загадочное лицо, и она говорит:
— Мы пойдём с Ниной вдвоём, я уже наметила тут, недалеко, один хороший магазин. Чтобы не вызывать подозрений, ты, Анночка, — она так хорошо и ласково ей говорит, как Мамочка или Бабушка, — вызовись с Мишенькой погулять, ты ведь часто с ним гуляешь!
— Да! Пойду погуляю с Мишенькой! — Она так серьёзно это говорит, потому что понимает: подарок Мамочке — дело серьёзное.
А мне немножко стыдно — я почти всегда Мишеньку на Анку перекладываю. Бабушка сейчас, летом, часто нас просит: девочки, погуляйте с Мишенькой, ты часочек и ты часочек! Это нам с Анночкой. Дома я с ним чем угодно могу заниматься и занимаюсь, но на улице сидеть в песочнице или гулять за ручку — он пока не рвётся бегать — больше десяти минут не могу. Улица и двор — они для того, чтобы бегать, носиться, играть во что-то очень интересное! А песочница всегда мне казалась чем-то очень унылым, непонятным и мучительным! Я себя помню с двух с половиной лет — так вот, с этих самых двух с половиной лет я никогда не сидела в песочнице! И обычно я через десять минут «гуляния» с Мишенькой прошу Анночку:
— А ты с ним не поиграешь в куличи?
— Конечно поиграю! — всегда говорит Анночка.
Мы с Ёлкой доезжаем до Грохольского, идём по Мещанской, выходим на Садовое — там есть комиссионный магазин, и в нём продаются старинные красивые вещи. Мы заходим туда — у меня, как говорят взрослые, «разбегаются глаза»! Сколько здесь совсем разных вещей: подсвечники, лампы, фигурки, тарелки огромные и маленькие, сервизы, блюдца, чашки, рюмки, вазочки, корзиночки! И вдруг я думаю: так с ума можно сойти и ничего не выбрать. И я начинаю каждую вещь примерять к нашей квартире, но ничего не примеряется — не знаю, куда поставить, а если всё-таки ставлю, красиво не получается. Тогда я говорю Ёлке:
— Мы так с ума сойдём! Давай подумаем и поищем что-то!
— Я уже придумала, — говорит Ёлка. — Будем искать чашку с блюдцем, тоненькую и изящную!
— Как Мамочка! — говорю.
— Да! — радуется Ёлка.
Как хорошо иметь старшую сестру, да ещё такую умную! И мы подходим к месту, где много чашек, и… ищем. Молча ищем. Трудно, потому что они далеко, а я знаю, что далеко и близко одна и та же вещь выглядит по-разному. Но мне кажется, что я нашла две чашки. Я говорю:
— Ёлка, я две чашки нашла!
— Какие? — спрашивает Ёлка и улыбается.
Я показываю. Ёлка опять улыбается и просит продавщицу:
— Покажите нам, пожалуйста, вот эти чашки!
Продавщица осторожно снимает их с полки и ставит перед нами на прилавок. Они обе очень красивые.
— Какую бы ты выбрала? — спрашивает Ёлка, но я почему-то чувствую, что она уже выбрала!
— Не знаю, — говорю, — обе красивые, маленькие!
— Я бы выбрала вот эту! — И Ёлка показывает на нежно-зелёную.
— Почему? — спрашиваю.
— А ты возьми их по очереди и приподними, — улыбается Ёлка.
Продавщица испуганно дёргается и хочет что-то сказать.
— Не волнуйтесь, у нас дома есть такие чашки, — говорит Ёлка, как Мамочка. — Мы очень аккуратно!
Приподнимаю сначала нежно-зелёную, а потом розовую. Ух ты! Розовая значительно тяжелее! Откуда Ёлка всё знает? Ёлка смотрит на меня, смеётся и говорит:
— На взгляд видно, что розовая толще — значит, тяжелее!
Мы покупаем нежно-зелёную чашку, едем домой, дома запираемся с Анкой в ванной, ставим две Папины фотографические доски, а на них — чашку с блюдцем. Анка прижимает руки к щекам и говорит с восторгом:
— Какая красивая!
— Чего-то не хватает. — Ёлка так задумчиво говорит и серьёзно.
Она опускает голову и думает.
— Чего не хватает? — удивляется Анночка.
— Чашка пустая! — Ёлка говорит это себе, а не нам.
— Мамочка чай туда будет наливать, — говорю.
— Завтра рано утром идём на рынок за цветами! — У Ёлки даже глаза заблестели. — И купим там ещё немножко вишни или черешни — что будет — и положим в чашку.
Я охаю от восторга, Анка хлопает в ладоши!
Мамочкин день рождения! Мы утром ставим цветы в вазы, а потом торжественный момент — дарим подарок, хором поздравляем с днём рождения! Эллочка просит:
— Мамочка, разворачивай аккуратно!
Мамочка аккуратно разворачивает и застывает — любуется. Она качает головой, как будто сама себе не доверяет, берёт чашку в руки, разглядывает, ставит на стол, обнимает нас всех троих, целует по очереди.
— Девочки мои ненаглядные, спасибо! Какой удивительный подарок! Какие вы уже большие! — Она смотрит на нас, у неё странная улыбка, такая странная, что я волнуюсь. — Совсем взрослые! — говорит она кому-то невидимому. — Как быстро выросли! — И уже нам говорит с такой любовью: — Спасибо, мои хорошие!
Ну ведь это замечательно, что мы так быстро выросли! Правда, мы с Анкой ещё не совсем выросли, но скоро будем совсем взрослые.
Я охаю от восторга, Анка хлопает в ладоши!
Мамочкин день рождения! Мы утром ставим цветы в вазы, а потом торжественный момент — дарим подарок, хором поздравляем с днём рождения! Эллочка просит:
— Мамочка, разворачивай аккуратно!
Мамочка аккуратно разворачивает и застывает — любуется. Она качает головой, как будто сама себе не доверяет, берёт чашку в руки, разглядывает, ставит на стол, обнимает нас всех троих, целует по очереди.
— Девочки мои ненаглядные, спасибо! Какой удивительный подарок! Какие вы уже большие! — Она смотрит на нас, у неё странная улыбка, такая странная, что я волнуюсь. — Совсем взрослые! — говорит она кому-то невидимому. — Как быстро выросли! — И уже нам говорит с такой любовью: — Спасибо, мои хорошие!
Ну ведь это замечательно, что мы так быстро выросли! Правда, мы с Анкой ещё не совсем выросли, но скоро будем совсем взрослые.
Смотрю на Бабушку — она не плачет, не смеётся, но у неё в точности такая же улыбка, как у Мамочки, даже не верится, в точности такая же! Как будто она тихо, неслышно для нас говорит с кем-то, кого здесь нет! И она смотрит то на Мамочку, то на нас, то на Мамочку, то на нас. Потом смотрит куда-то далеко и качает головой.
А Мамочка повторяет: «Удивительный подарок!»
Провожаю папу в Ленинград
Папка теперь очень часто ездит в командировки — то в длинные, то в короткие. А сегодня уезжает на неделю в Ленинград. Бабушка утром мне говорит:
— А почему бы тебе Папу не проводить на вокзал — он сегодня в Ленинград уезжает.
Я говорю:
— Я бы с удовольствием проводила! Пойду спрошу у Мамы!
Мама улыбается:
— Нинуша! Конечно, пойдём проводим! Папа будет очень рад!
— А поезд поздно уходит? — Я боюсь, что, если поздно, Мамочка меня может не взять, а сейчас сказала, что возьмёт, потому что про время не подумала.
— Он на дневном едет, — говорит Мамочка.
Здорово — значит, меня точно возьмут провожать!
И тут приходит Бабушка и говорит:
— Деточка, я тебя пораньше обедом покормлю, а то вы на вокзал, обратно — это много времени, ты есть захочешь!
— Спасибо, Бабуся, я очень люблю пообедать пораньше! — говорю, потому что я не могу сразу много съесть, а потом очень быстро опять есть хочу.
Пообедала — наверное, первый раз одна обедаю, — но Бабуся со мной сидит, сама не ест и так ласково на меня смотрит. Я уже почти всё съела, а Бабуся вдруг говорит:
— Ты вот Папу пойдёшь провожать, может, наденешь своё нарядное платье? Я думаю, Папе это будет приятно!
— Конечно надену! — говорю, мне самой это платье очень нравится.
— Тогда иди, деточка, надевай, — говорит Бабушка, — вам скоро уходить.
Я побежала, платье надела и думаю: надо же, как повезло, Папка так часто сейчас в командировки ездит и ни разу меня не брали провожать. А сейчас взяли! Почему-то дома никого нет, я бы Анночку взяла, ведь ей, наверное, тоже очень хочется Папу проводить.
Стоим около поезда — Мамочка с Папой такие весёлые и такие счастливые! Они почти всегда весёлые и счастливые, но сейчас, мне кажется, они по-другому счастливые. Папа спрашивает:
— Мартышка, а ты не хочешь посмотреть, как выглядит купе мягкого вагона?
Я говорю, что, конечно, очень хочу, и Мамочку с нами зову. Мамочка улыбается, и мы все втроём заходим в тамбур вагона. Папа что-то отдаёт проводнице, Мамочка говорит, что это билет.
Заходим в вагон. Как там красиво! По всему коридору ковёр, а на окнах занавески! Входим в Папино купе — я никогда такого не видела: справа диван, я сразу на него села, а он мягкий! У окошка столик, слева дверь и небольшая лесенка, она не такая, как у нас дома, а с двумя ногами. Я спрашиваю:
— Пап, зачем тебе лесенка?
Папа смеётся и говорит, что лесенка не для него, а для того, кто поедет на второй полке, — и показывает вторую полку, она сейчас откинута, и я её не заметила.
— А кто поедет на второй полке? — спрашиваю.
Папа разводит руками. Действительно, думаю, глупости спрашиваю — откуда он знает, кто билет купил на эту полку?
— Поезд отправляется через пять минут! — говорит кто-то громко, наверное, из радио. — Просьба провожающих покинуть вагоны!
— Пора! — говорит Папа и улыбается.
Мы идём по коридору, выходим в тамбур — там никого нет. Мама целует Папу, он обнимает её — я вижу только его спину. Ой, поезд сейчас поедет, и я не успею его поцеловать — тогда поглажу по руке, думаю. Папа вдруг поворачивается ко мне лицом и спрашивает:
— Мартышка, а ты не хочешь со мной в Ленинград прокатиться?
— Как… прокатиться? — спрашиваю, потому что вдруг ничего не понимаю!
— Нинуша, ты хочешь с Папой в Ленинград поехать? — спрашивает Мамочка и улыбается, так радостно улыбается!
— Хочу! — Я говорю очень тихо — конечно, родители не могут так шутить, но это такое счастье, почти как волшебство! А билет-то, думаю, как же?
— А билет? — спрашиваю.
— Уже у проводницы, — говорит Папа.
— Поезд отправляется через две минуты! — сообщает радио. — Просьба провожающих покинуть вагоны!
— Ну вот, скоро в Ленинграде будете! — Мама целует меня, гладит Папу по щеке и выходит из вагона. — Вам там очень хорошо будет!
Мы с Папой из тамбура смотрим на Мамочку, она смотрит на нас — то на Папу, то на меня, как будто сравнивает.
В тамбур входит проводница — у неё строгое и суровое лицо.
— Отправляемся сейчас! — говорит. — Проходите в своё купе!
— Там Мама! — И я показываю рукой на Мамочку.
— Ладно! — кивает головой проводница.
Поезд скрипит, скрежещет, чем-то стучит и трогается. Я машу Маме рукой, проводница становится боком, и мы с Папой можем помахать Мамочке. Мама делает несколько быстрых шагов, потом останавливается, машет нам, мы машем ей… и вот её уже не видно.
Мы пьём чай в купе — проводница принесла — и едим оладьи, которые нам в дорогу испекла Бабушка. И чай вкусный, и оладьи вкусные, и всё так замечательно! Входит проводница — стаканы в подстаканниках забрать.
— Ленинградцы? — спрашивает.
— Да! — кивает головой Папа. — Но сейчас в Москве живём.
Проводница качает головой и уходит.
Папка столько мне сегодня интересных вещей рассказал, показал — мы долго с ним в окно смотрели, но сейчас чувствую, надо ложиться спать.
— Пап, можно мне на верхней полке? — спрашиваю и на всякий случай добавляю: — В эвакуацию я тоже на верхней ехала.
— Конечно можно, — разрешает Папа очень серьёзно. — Лесенка-то для кого? Для Мартышки! — И вдруг сам смеётся.
А я думаю: какой они мне необыкновенный сюрприз сделали!
Дядя Миша
Я не помню дядю Мишу — последний раз он был в Москве в 1939 году Мамочка сказала, что мне тогда было два с половиной года. Но мы с ним переписываемся с тех пор, как я научилась писать. Анночка и Ёлка тоже с ним переписываются — и он всегда отвечает на наши письма. И я очень хорошо знаю его по фотографиям. И я его люблю, а он тоже всех нас любит, он отвечает на каждое-каждое наше письмо, а ведь нас много! Иногда он пишет большие фотописьма — и тогда кажется, что его видно и слышно. И на день рождения всегда на стуле утром лежит его подарок среди других.
Поезд уже в Ленинграде на Московском вокзале. Он замедляется, замедляется и останавливается. Мы с Папой выходим из вагона, и я сразу вижу дядю Мишу — он в точности такой, как на всех фотографиях. Я мчусь к нему — он меня сразу замечает, руки разводит, наклоняется, я обнимаю его, целую и говорю:
— Дядя Миша! Как я рада!
Он гладит меня по голове и вдруг спрашивает:
— Нинуша, а тебе не противно целовать такого старого пня, как я?
Я ужасно удивилась, но почти сразу отвечаю:
— Ну что ты говоришь, дядя Миша?!
Подходит Папа, ставит чемодан — сейчас они обнимутся крепко-крепко, поцелуются и опять обнимутся! Они совсем неподвижно стоят, смотрят друг другу в глаза, потом дядя Миша протягивает Папе руку, а Папа долго её жмёт, и они всё время смотрят друг другу в глаза. Я остолбенела, онемела и, по-моему, обалдела! Почему?! Почему они жмут друг другу руки, как какие-то просто знакомые или даже незнакомые, которые знакомятся? Я, конечно, ничего не говорю, но у меня это совсем не укладывается в голове, ведь Мамочка несколько раз говорила, что дядя Миша им с Папой как отец — он на шестнадцать лет старше Папы. Папа так любит дядю Мишу, а дядя Миша очень любит Папу! Я всё помню — и про «мужское воспитание», и про то, что с Мишенькой нельзя сюсюкать. Но сейчас я ничего не понимаю!
Мы приезжаем на машине на улицу Писарева, в дом, где вырос Папа. Красивый дом, очень красивая лестница, высокая-высокая дверь. Она открыта, мы заходим в прихожую — там стоит маленькая, пожилая, странная женщина в платочке — я знаю, это Текля, бывшая «прислуга» их семьи, а сейчас домработница тёти Томуси — Папиной старшей сестры.