— Оставь, Суреза, — Ани вышла из ванны, глянула на себя в зеркало. И правда, лицо очень осунулось, одни глаза, и в талии стала тоньше. Но все равно — широкая и крупная. Хотя она давно перестала переживать по этому поводу.
Теплая ванна не дала нужного отдыха телу, привыкшему к вечернему плаванию, и, хотя очень хотелось просто упасть и полежать на прохладной плитке, остывая и охлаждаясь, она все же прошла в темноте по занавешенному коридорчику, отложила полотенце и спустилась в бассейн. И, не давая слабости даже малейшего шанса, поплыла, как всегда, до противоположного края чаши с водой и обратно, вдыхая чудесный горьковатый аромат какого-то цветущего кустарника и слушая привычные уже песни радующихся ночной прохладе птиц.
Звезды были словно подернуты дымкой, а полная луна, наоборот, светила ярко — сегодня был последний день полнолуния, и госпожа ночи старалась вовсю показать свою холодную красоту. Мир тихо и завороженно наблюдал за ней, царящей на небе, и даже разноцветные занавески поблекли, окрасившись в лунный голубоватый цвет. И Ангелина засмотрелась, почти задремала, облокотившись на бортик бассейна. В душе постепенно воцарялось умиротворение. Принцесса расслабилась, отпустила заботы. Здесь не с кем было воевать.
И не сразу она поняла, что в бассейне уже не одна. И не сразу смогла снова собраться, и растерялась, дернулась прочь, забыв о том, что нужно вести себя с достоинством и не показывать слабости.
— Не уходи, — пророкотал Нории тихо, словно боясь спугнуть. — Я не хотел пугать тебя. Думал, ты меня услышала.
Ангелина покачала головой.
— Я, наверное, заснула. Извини. Меня должны были предупредить.
Сердце все еще колотилось, как ненормальное, и она спешно приводила эмоции в порядок, и никак не могла совладать с ними.
— Ты меня боишься? — спросил он, склонив голову. Вода доходила ему до груди, он не двигался, и принцесса заставила себя прекратить вжиматься в бортик, выпрямиться — никакой слабости, никакого отступления. Хорошо хоть, что она скрыта водой, а свет луны не настолько ярок, чтобы он мог что-то разглядеть.
— Нет, — сказала она. — Нет.
Тело его мягко мерцало перламутром, но линии на его теле почти не светились.
— Я много летал эти дни. Поэтому хотел прийти к тебе ночью, — произнес он, поймав ее взгляд. — Но Зафир сказал, что ты здесь. Дай мне прикоснуться к тебе. Я не буду смотреть, обещаю.
У нее чуть не вырвался нервный смешок. То ли полнолуние так действовало, то ли усталость, то ли неожиданное появление дракона, но броня никак не желала вставать на место. А может, виной был запах белых, похожих на звездочки, цветов, наполнивших сад своим тонким ароматом.
Или ей было непривычно и приятно ощущать власть над древним и могущественным существом.
Да и не бежать же ей, первой Рудлог, прочь? Он пользовался ее силой и неумением отступать, превращая ее в слабость. Но если уйдет сейчас — значит, признает, что она слабее.
Разве она может быть слабее?
— Хорошо, — сказала принцесса и улыбнулась. С превосходством. Повернулась к нему спиной, положила руки на холодную плитку, отсвечивающую голубоватым. И прикрыла глаза. Потому что все равно было страшно. От плеска воды, от движения мужского тела сзади.
— Ты такая горячая, — рокотал он ей на ухо, прижимаясь, обхватывая ее, — такая яркая, что затмеваешь собой луну, — одна рука скользнула на живот, — такая сильная девочка, неуступчивая, яростная, — вторая легла чуть ниже, и она напряглась, не желая признавать то, что чувствует, разозлилась, — не сердись, — голос приглушенный, тело прохладное, крепкое, и он ничуть не стесняется, вжимается в нее, и застывает, — я не возьму больше, чем надо.
Низ живота под его большой рукой пульсировал непривычно и сладко, и она не могла не злиться и не желать, чтобы он позволил себе больше — чтобы она могла полыхнуть и запретить ему прикасаться к себе.
Но дракон молчал и не двигался, и дышал тихо, и щекотал ее плечи своими длинными волосами. Спиной она чувствовала, как размеренно бьется его сердце, и попыталась сосредоточиться на этом ощущении, отвлечься и расслабиться. Если бы в воде только можно было сохранять полную неподвижность! Но бассейн колыхался, едва заметно, и их тела тоже двигались, почти неощутимо. Соприкасались друг с другом то плотнее, то легче, двигались вверх-вниз, совсем чуть-чуть, и дыхание мужчины становилось все тяжелее, и тело его реагировало, наливаясь силой там, где его бедра прижимались к ее спине. И ей хотелось обернуться, ударить его, впиться ногтями в грудь, исцарапать до крови, так, чтобы он корчился от боли, чтобы упал на колени и умолял о прощении. Ярость полыхала внутри, сжигая и доводя до исступления, и, не найдя выхода, превращалась в тянущее, болезненное возбуждение, от которого пересыхали губы и мышцы на ногах сжимались почти до судорог. Потому что хотелось пошевелиться, повернуть голову и впиться зубами ему в плечо, или схватить за волосы и поцеловать, забыв обо всем.
Он отпустил ее так неожиданно, что принцесса пошатнулась, зашипела, обернулась — дракон медленно отплывал от нее, и линии его ауры на теле теперь светились ярко, пульсировали и мерцали.
Перевела дыхание. Выстояла. Снова победила.
— Ты прекрасна, — сказал он серьезно, зависнув в воде почти на середине бассейна. — Стойкая огненная принцесса.
— Я не поддамся, Нории, — ответила она ледяным тоном. Броня снова была на месте, и снова было спокойно и хорошо.
— Никогда? — спросил дракон и глухо, рокочуще засмеялся.
— Никогда, — подтвердила она, стараясь не улыбнуться.
— Хочешь уйти? Я отвернусь, — предложил красноволосый, отплывая еще дальше.
Разве первая Рудлог может сбежать?
— Нет, — ответила Ангелина, — я еще немного поплаваю.
И честно продержалась еще полчаса, затем сообщила, что выходит, и не глядя, отвернулся ли, ушла.
В спальне было прохладно и хорошо, и простыни были приятны к телу, и сон уже давно ступал за ней по пятам, обещая успокоение и отдых. Но принцесса засыпала долго, тяжело, и мысли в сковавшей тело полудреме текли то лениво, словно приглушенно, то вспыхивали яркими брызгами, заставляя ее сжимать кулаки и зло, глухо стонать от невозможности уснуть и не думать, отрешиться от эмоций от случившегося вдруг на тридцать первом году жизни чувственного откровения.
Кто бы мог подумать, что она способна реагировать так остро?
И почему, Великие Боги, она никогда не испытывала ничего подобного при общении с другими мужчинами? Образованными, достойными, родовитыми, привлекательными, которые ухаживали за ней, насколько позволяло ее положение, и допускали определенные вольности, и прижимались во время танцев, и признавались в любви? И были ведь при дворе и настоящие охотники, совсем не слащавые, знающие толк в соблазнении, которых не пугали ни ее холодность, ни неминуемое наказание от королевы Ирины. Ни одного она не хотела, прикосновения оставляли ее равнодушной, поцелуи, которые она позволяла себе, когда начала выезжать и все было внове — не вызывали ничего, кроме недоумения. Со временем любопытство ее к чувственной стороне жизни прошло, уступив место уверенности, что это не для нее.
Придворные дамы, ее фрейлины — молоденькие и не обязанные, в отличие от кронпринцессы Рудлог, хранить чистоту до брака, обсуждали мужчин, свои похождения и ощущения, даже составили список сексуальных красавчиков высшего света. Она не останавливала их разговоры, но и участие принимала лишь номинальное. Ей было недоступно — что такое сексуальный мужчина. Сильный, хорошо сложенный, выносливый, остроумный — это она понимала, и даже находила удовольствие в общении с несколькими представителями сильного пола, входящими в ее ближайший круг. Но ни один не волновал, не заставлял получать удовольствие от противостояния и желать того, чтобы мужчина покорился ей. Да она, обнимая сестер или гладя лошадь, испытывала больше приятного чувства, чем от прикосновений к мужчине.
Оказывается, желание, болезненно сжимающее все внутри и обостряющее до невозможного восприимчивость к прикосновениям, звукам, запахам, очень похоже по реакции тела на страх и такое же неконтролируемое, как ярость.
Хотя, разве она не достигла совершенства в самоконтроле?
В спальне было так тихо, что слышен был плеск воды в фонтане холла, и звук этот, как и терпкий запах цветущих белых звездочек, раздражал, заставлял ворочаться, скидывать тонкое покрывало, подставляя обнаженное тело едва заметному дуновению ветерка, подтягивать колени к животу, пытаясь найти удобную позу, глядеть на голубоватые полосы лунного света, льнущие к мраморному полу — что угодно, только бы измученный мозг угомонился и дал заснуть.
Ангелина смутно помнила отношения между матерью и отцом, первым мужем королевы. А когда тело принцессы начало меняться, и первая Рудлог из девочки становилась девушкой, — мама уже была замужем третий раз. Их общение со Святославом Федоровичем было теплым и спокойным. Но никаких страстей, описанных в классической литературе, никакой томности, ровные, почти родственные чувства. Он всегда был на втором плане, всегда был готов помочь и супруге, и ее детям.
Многие говорили, что Ани очень похожа по характеру на королеву Ирину, и уже потом первая принцесса приняла для себя, что ее идеальный брак должен быть таким же — доверительным, тихим, удобным. Как и мужчина рядом.
И уж точно она не сможет быть вместе с мужчиной, которым не сможет управлять.
Ани опустила босые ноги на прохладный мрамор, встала, налила себе лимонада, подошла к окну и начала медленно пить, глядя на залитый лунным призрачным светом сад. Нагую грудь и руки холодил ветерок, словно лаская, соски сжались, и она машинально провела пальцами по ноющему навершию, раздраженно дернула плечами, переступила с ноги на ногу. И пошла в купальню, принять теплую ванну с лавандовым мылом.
Из окон купальни была видна полная луна, и мысли принцессы перенеслись в Рудлог, к сестре и ее мужу-медведю. Василина была тоньше и чувствительнее ее, мягче, женственнее. И если ей, Ангелиной, восхищались и благоговели, то глядя на Васю — улыбались. Васюша умела наслаждаться вкусной едой, приятными тканями, любила запах цветов и с ранней юности увлекалась любовной поэзией. В ней как раз мягкая, сдержанная притягательность была всегда. И она не закрывалась от мира, была готова и приучена чувствовать, осязать, наслаждаться.
Королева Ирина настороженно следила за второй дочерью, которая привлекала к себе кавалеров всех мастей, волновалась, что Васюшино отзывчивое сердце изберет какого-нибудь автора дурных строк или успевшего прогоркнуть ловеласа. Но вторая Рудлог, с улыбкой принимая восхваления и заверения в любви, была со всеми одинаково мила и равнодушна. И Ани думала, что младшая сестричка такая же, как она.
Но Васе встретился Мариан. «Он первый и единственный мужчина, который вызывал и продолжает вызывать у меня дрожь в коленках», — сказала как-то сестричка после их свадьбы.
Дрожь в коленках! У принцессы Рудлог!
Тогда она фыркнула, а сейчас понимала ее и грустила, шевеля пальцами в теплой воде, легко поглаживая себя по рукам, животу, по бедрам и вдыхая знакомый запах лаванды, чуть настойчивый и навевающий мысли о каменистых и сухих, жарких, щедро политых солнцем холмах, где гуляет ветер и терпко пахнет цветами и травой.
Конечно, дрожь в коленках. Достаточно вспомнить, как они иногда замолкали во время общего разговора и смотрели друг на друга так, что всем становилось неудобно, или как барон, проходя мимо жены, поглаживал ее по шее, и Вася прикрывала глаза, мгновенно туманящиеся странной мечтательностью, или как вдруг пропадали посреди дня, и младшие хихикали и шептались.
Однажды Ани застала их в саду — в середине октября, днем, когда погода стояла сухая и солнечная, но было уже холодно. Вышла прогуляться. И прогулялась — так, что смущенная и негодующая почти бежала обратно к дому, а перед глазами стояла сестра, с неаккуратно задранной длинной юбкой, с запрокинутой головой, прижатая спиной к старой яблоне, всхлипывающая и как-то беспомощно цепляющаяся за резко двигающегося, обхватившего ее, вбивающегося в нее Байдека. Неужели вожделение так сильно, что Васе, с ее воспитанием, и Мариану, офицеру Севера, было не дотерпеть до спальни? А если бы в сад вышла не она, Ангелина, а кто-то из младших? Или отец? Или слуги? Что же это за чувство, которое так действует на здравый смысл, гордость, воспитание, чувство долга, ответственность?
Ангелина плеснула ладонью по воде, поболтала ногами. В купальне она не зажигала свет, и глаза отдыхали, да и спокойно становилось и тепло. Напряжение спадало, а с расслаблением возвращалась и способность связно мыслить. Ей подобное не грозит. Абсолютно.
Ани не любила ни мягких тканей, ни сладких строк любовных поэм, и пища должна была питать, а вкус — дело десятое. Ей не хотелось остроты чувств, как Марине, она не была поглощена учебой или спортом, как Алинка с Полей, и не находила удовольствия в рисовании, как Каролиша.
Единственной ее любовью была ее семья. И это она про себя знала точно.
Семья.
«Василина, Васенька, сестрички мои родные. Как вы там — без меня? Боги с ней, с короной, хотя очень хочется понять, почему выбрана была не я, а Василина. Что со мной не так? Где я недоделала, недоглядела, недостаралась?
Три недели — страшный срок. Я здесь, в безопасности, а что там — только Богам известно, а Боги молчат. Может, Васюту уже сожрали акулы из парламента, и она не выстояла, не смогла отбить свою независимость. Вдруг в стране уже гражданская война? Или, не дай Боги, с семьей что-то случилось? Во дворце ведь как на ладони, было бы желание причинить вред, а способ найдется.
Как, интересно, Василина восприняла то, что выбрана королевой? Если даже все в порядке, то справляется ли она? Без моей поддержки, без советов, объяснений?
Конечно, там есть кому поддерживать. Но куда спокойней было бы, если б я делала это сама.
Домой. Как я хочу вернуться, увидеть, что все хорошо, успокоиться, избавиться от удушающего, ставшего привычным чувства тревоги. Разве даже лучший мужчина в мире может остановить меня в этом стремлении?
А если все хорошо… все-таки Василина тоже училась, тоже слушала, наблюдала, хоть и никогда не любила светскую жизнь и тосковала на дипломатических встречах — если все хорошо, то я не буду мешать. Негоже, когда страной правит королева, а королевой правит еще кто-то. Но быть рядом, готовой прийти на помощь мне никто не помешает. А чем заняться я найду, в конце концов, займусь налаживанием отношений между Рудлогом и Песками. Здесь непаханое поле работы, и задачи интересные. И партнерство между двумя странами принесет Рудлогу выгоду, если вовремя взять развивающееся государство с богатейшими ресурсами под свое крыло, то надолго закрепим за собой первенство в международных отношениях… И с драконом, с этим драконом я смогу говорить уже не с позиции заложницы, а на равных, без ограничения моей свободы…»
— Госпожа, вы здесь? — испуганный и сонный голос служанки вырвал первую принцессу из разговора с собой, возвращая в ночной дворец Белого Города.
— Здесь, Суреза, — расслабленно сказала Ангелина, облокачиваясь на стенку ванны. — Не шуми.
— Я проснулась, а вас нет. Испугалась, что вы… ушли, — малита замялась. Она была испугана, Владыка бы спросил за побег, если б госпожа снова решилась.
— Все в порядке, — Ани села в ванной, и свежий воздух тут же охладил кожу. — Я просто не могла заснуть. Раз ты проснулась, принеси мне теплого молока с медом. Я сейчас выйду в спальню, помогать вытираться не нужно.
— Хорошо, сафаиита, — Суреза подняла руки к небу, видимо, благодаря высшие силы, что беспокойная драконья невеста нашлась, и ушла.
Молоко подействовало — а, может, не беспокоили больше мысли, приведенные в порядок, или легкий аромат лаванды, оставшийся на коже, сделал свое дело, но через двадцать минут Ангелина Рудлог уже крепко спала, и не слышала ни плеска фонтана, ни громкого пения птиц за окнами.
Владыка Истаила тоже не сразу заснул после будоражащих кровь прикосновений к обнаженной, полыхающей огнем, яростью и страстью принцессе. Тело его покалывало от избытка силы и жаждало женщину, но он не торопился, охлаждался прохладным шербетом и терпким виноградом, неспешно пил ароматный фруктовый чай и улыбался. Сколько же в ней гордости, сколько силы!
— Господин, — почтительно позвал верный и тонко чувствующий настрой повелителя Зафир, — вы давно не уделяли внимание вашим нани-шар. Позвольте, я позову женщин из гарема, служанки женской половины говорили мне сегодня, что ваши жены соскучились по вам и обижаются.
Нории помедлил. Но он не был евнухом и любил женщин. И сейчас ласковые руки дочерей пустыни были желанны — если та, которую он желал на самом деле, была еще не готова.
— Да, — сказал он гулко, — позови, двоих или троих. Ты помнишь…?
— Конечно, Владыка, — произнес Зафир, кланяясь. — Только тех, кто сам захочет прийти.
Эта ночь прошла для Нории в горячем дурмане плотской любви, и девушки, пришедшие к обожаемому Владыке-дракону, потом шепотом рассказывали, что был он особенно внимателен, нежен и страстен, и так и не дал никому из них поспать. И еще одарил наутро прекрасными украшениями, которые и драконице надеть не стыдно.
Среди пришедших к Нории в эту ночь была и черноволосая, черноглазая Зара. Ей нравилась невеста господина, и она, будучи поумнее многих в гареме, предчувствовала, что скоро дракон забудет про своих нани-шар. И что эта ночь вполне может быть последней, когда он позвал женщин к себе.
Зара любила Владыку не как женщина мужчину — как восторженная девочка, получившая возможность прикоснуться к чуду, и это тоже было причиной, почему она пришла к нему. Может быть, когда-нибудь, когда дракон наконец завоюет свою невесту и они будут жить долго и счастливо, он будет так добр, что вспомнит с улыбкой и нежностью и ее, Зару из Аль-Севедов.