Но сон не шел к нему, он долго ворочался, потом сел. Он слышал, как, отчаявшись, тихонько вздыхала мать; слышал, как прокричали первые петухи — значит, время уже за полночь. Ему исполнилось шестнадцать лет.
2Солнце еще не показалось на востоке, когда Мэй Цзянь-чи с опухшими глазами, одетый в синее, с вороненым мечом за спиною, не оборачиваясь, вышел за ворота и широко зашагал к городу. Роща криптомерий еще полна была запахов ночи. На каждой иголочке висели жемчужины-росинки. Но когда он дошел до конца рощи, росинки вспыхнули разноцветными огоньками; мгла постепенно рассеивалась, светало. Вдали смутно виднелись серые городские стены с башнями и бойницами.
Когда он вместе с крестьянами, несшими на рынок лук и прочие овощи, вошел в город, на улицах уже царило оживление. Мужчины праздно стояли рядами вдоль улиц; из дверей то и дело высовывались женщины — у многих были заспанные глаза, растрепанные волосы, желтые лица, еще не напудренные и не подкрашенные.
Мэй Цзянь-чи почувствовал, что все взволнованны и с нетерпением ждут какого-то важного события.
Он пошел дальше; вдруг сзади на него налетел какой-то мальчуган и чуть не наткнулся на острие меча, висевшего у него за спиной; от испуга его прошиб холодный пот. Свернув к северу, он увидел неподалеку от царского дворца плотную толпу людей, — все они вытягивали шеи. Плакали дети, кричали женщины. Мэй Цзянь-чи боялся, как бы его невидимый богатырский меч не ранил кого-нибудь, и поэтому не решался войти в толпу; однако на него уже напирали. Пришлось осторожно отойти назад; впереди он по-прежнему видел одни спины и вытянутые шеи.
Внезапно все опустились на колени; в отдалении проскакали два всадника. Подняв тучи пыли, прошли воины со знаменами, вооруженные дубинками, копьями, мечами и луками. Затем появилась колесница, запряженная четверкой лошадей; сидевшие в ней люди били в колокола и барабаны, дули в какие-то дудки, названия которых он не знал. Вслед за первой колесницей показалась еще одна, заполненная стариками и толстыми карликами в расшитых одеждах, со сверкающими от пота лицами. За ней ехал отряд конников, вооруженных кинжалами, копьями, мечами и трезубцами. Люди пали ниц. В это время Мэй Цзянь-чи увидел колесницу с желтым верхом. Лошади мчали во весь опор. В колеснице сидел толстяк в расшитой одежде, с седеющей бородой и маленькой головкой; на поясе у него висел едва видимый вороненый меч, такой же, как у Мэй Цзянь-чи за спиной.
Мэй Цзянь-чи похолодел, потом его бросило в жар, словно опалило пламенем. Схватившись за рукоять меча, он кинулся вперед, ступая между головами лежавших ничком людей.
Но не успел он сделать и несколько шагов, как вдруг полетел кувырком — кто-то дернул его за ногу. Он упал прямо на какого-то парня с изможденным лицом. Перепугавшись, что ранил его, он вскочил и тут же получил два основательных тычка под ребра. Но ему было не до того: он снова смотрел на дорогу. Однако колесница с желтым верхом и конники давно скрылись из виду.
Люди по краям дороги поднялись с колен, а тощий парень схватил Мэй Цзянь-чи за воротник и не хотел отпускать — Мэй Цзянь-чи, мол, сдавил ему низ живота и должен будет поплатиться жизнью, если парень умрет, не достигнув восьмидесяти лет. Их окружила толпа зевак. Вначале они молча и тупо глазели на происходившее; потом стали отпускать ехидные шутки, и было ясно, что все они на стороне тощего парня. Такая враждебность смутила Мэй Цзянь-чи, он не знал, сердиться ему или смеяться. Он никак не мог отвязаться от парня. Так прошло время, за которое можно было бы сварить котелок проса. Мэй Цзянь-чи сгорал от нетерпения, однако зеваки не расходились и смотрели на него с неослабевающим интересом.
Но вот кольцо людей дрогнуло, и внутрь протиснулся темнолицый человек с черными усами и глазами, худой, как палка. Ни слова не говоря, он холодно усмехнулся Мэй Цзянь-чи и, легонько взяв за подбородок тощего парня, пристально посмотрел ему в глаза. Рука парня, державшая Мэй Цзянь-чи, медленно опустилась, и он поспешно ушел; черный человек тоже скрылся. Зеваки, разочарованные, стали расходиться. Некоторые из них подходили к Мэй Цзянь-чи, спрашивали, сколько ему лет, где он живет, нет ли у него старшей сестры. Но Мэй Цзянь-чи не обращал на них внимания.
Он пошел на юг. «В городе такая толчея, — думал он, — еще ранишь кого-нибудь ненароком; лучше подождать за южными воротами возвращения царя и осуществить свою месть. Там простор, народу мало, есть где развернуться».
Между тем в городе только и было разговоров, что о нуте-шествии царя в горы, о его пышном кортеже, о его блеске и величии, которые людям довелось увидеть собственными глазами; по общему мнению, того, кто ниже всех склонился перед царем, следовало бы объявить образцом для народа. Толковали и о многом другом. Город гудел, как потревоженный улей. Наконец Мэй Цзянь-чи добрался до южных ворот, здесь было уже не так шумно.
Выйдя из города, он уселся под большим тутовым деревом и вытащил две лепешки; за едой он вдруг вспомнил о матери, в глазах и носу защипало, но потом все прошло. Постепенно кругом воцарилась такая тишина, что он явственно слышал свое дыхание. Уже смеркалось, и им овладело беспокойство. До боли в глазах всматривался он вдаль, но ничто не предвещало приближения царского поезда. Крестьяне, ходившие в город продавать зелень, один за другим возвращались с пустыми корзинами.
Время шло. Когда дорога опустела, из городских ворот вдруг появился черный человек.
— Идем, Мэй Цзянь-чи! Царь хочет схватить тебя, — прокричал он, словно сова.
Мэй Цзянь-чи задрожал и, будто зачарованный, сразу же пошел за ним; не пошел, а полетел как ветер.
Когда он, наконец, остановился и с трудом отдышался, то сообразил, что они уже на опушке рощи криптомерий. За рощей, далеко-далеко, появились серебристо-белые узоры — там всходила луна, но Мэй Цзянь-чи видел перед собой только глаза черного человека, светившиеся фосфорическим блеском.
— Откуда ты меня знаешь? — спросил перепуганный Мэй Цзянь-чи.
— Ха-ха! Я всегда знал тебя, — произнес голос черного человека. — Знаю, что за спиной у тебя богатырский меч, что ты хотел отомстить за отца, но это тебе не удалось. Мало того, уже отыскались доносчики, и тот, кому ты хочешь мстить, давно вернулся во дворец через восточные ворота и приказал арестовать тебя.
У Мэй Цзянь-чи заныло сердце.
— Эх, недаром мать так вздыхала, — произнес он едва слышно.
— Но ей было известно не все, она и не знает, что вместо тебя отомщу я.
— Ты? Ты отомстишь вместо меня? Ты кто — борец за справедливость?
— Не оскорбляй меня!
— Значит, ты сделаешь это из сострадания к нам — сироте и вдове?
— К чему эти затасканные слова — справедливость, сострадание, — сурово сказал черный человек. — Когда-то они были чисты, а теперь это капитал, отданный дьяволу в рост. Мне нет никакого дела до того, что зовется справедливостью и состраданием. Я просто решил мстить вместо тебя!
— Пусть будет по-твоему. Но как ты отомстишь?
— Для этого ты дашь мне только две вещи, — произнес голос, и два огонька сверкнули. — Ты спросишь — какие? Так вот слушай: первая — твой меч, вторая — твоя голова!
Мэй Цзянь-чи не сразу нашелся что ответить, в нем шевельнулось смутное подозрение, но страха не было.
— Ты думаешь, я обманом хочу отнять у тебя жизнь и завладеть твоим сокровищем? — по-прежнему сурово произнес таинственный голос. — Все зависит от тебя. Если веришь мне, пойду мстить, не веришь — не пойду.
— Но почему ты идешь мстить вместо меня? Ты знал моего отца?
— Я всегда знал твоего отца, так же, как и тебя. Но не в этом дело. Ты умный мальчик, и я скажу тебе все. Ты еще увидишь, как я отомщу. Твое — все равно что мое, а он — это тоже я. Люди, да и я сам так изранили мою душу, что я возненавидел себя!
Едва умолк таинственный голос, как Мэй Цзянь-чи поднял руку, взял висевший за спиной вороненый меч и ударил им себя по шее; голова скатилась на зеленый мох, а рука в это время передала меч черному человеку.
— Ха-ха! — холодно и резко рассмеялся тот, одной рукой взял меч, а другой поднял за волосы голову Мэй Цзянь-чи и два раза поцеловал еще теплые губы.
Смех его пронесся по роще, и тут же в глубине ее засверкали огоньки множества глаз. Они быстро приблизились, и стало слышно частое сиплое дыхание голодных волков. В мгновенье была разодрана синяя одежда Мэй Цзянь-чи, а в следующее мгновенье исчезло его тело; следы крови были тщательно вылизаны, и слышался только хруст пережевываемых костей.
Самый большой волк бросился на черного человека. Но тот взмахнул вороненым мечом, и голова волка скатилась на зеленый мох. Остальные волки в мгновенье разодрали шкуру, а в следующее мгновенье большой волк исчез; следы крови были тщательно вылизаны, слышался только хруст пережевываемых костей.
Черный человек подобрал с земли изодранную в клочья одежду, обернул ею голову Мэй Цзянь-чи, взвалил ее вместе с мечом на спину, повернулся и, довольный, зашагал в темноте к столице.
Волки стояли, втянув головы и высунув языки, и, прерывисто дыша, смотрели ему вслед сверкающими зелеными глазами.
А он широко шагал в темноте ночи к столице и пел пронзительным голосом:
3Путешествие в горы не развлекло царя; к тому же он получил секретное донесение о том, что на дороге его поджидает убийца. Это совсем испортило ему настроение, и он вернулся домой. Ночью он был страшно зол, говорил даже, что волосы девятой наложницы не так красивы и не так черны, как вчера. Хорошо еще, что, забравшись к нему на колени, она своими шалостями, кокетством и бесконечными ужимками сумела, наконец, разгладить морщинки между бровей царя.
После полудня царь встал уже не в духе, а пообедав, и вовсе разгневался.
— А-а, тоска какая! — вскричал он, широко зевнув.
И все — от царицы до придворных шутов — со страху потеряли голову. Душеспасительные беседы седоусого сановника и шутки толстого карлика давно уже наскучили царю; в последнее время он без малейшего интереса смотрел на всевозможные фокусы — на то, как ходят по канату, лазают по шесту, жонглируют, стоят на голове, глотают мечи и извергают огонь. Он то и дело выходил из себя, хватал свой вороненый меч и, придравшись к пустяку, убивал сразу по несколько человек.
В это время как раз вернулись во дворец два младших евнуха, которые, урвав минутку, шатались по городу. По мрачному виду обитателей дворца они сразу догадались, что стряслась беда, как это бывало уже не раз. Один из них помертвел от испуга, другой же, наоборот, казалось, почувствовал в себе уверенность и спокойствие и не спеша пошел к царю. Преклонив перед ним колени, он сказал:
— Ваш раб только что говорил с одним чужестранцем, необычно искусным. Он может рассеять вашу печаль, о нем я и пришел доложить вам.
— Что?! — только и воскликнул царь. Его речь всегда отличалась краткостью.
— Это черный, худой человек, с виду нищий. Платье на нем темное, за плечами круглая синяя котомка. Странник славно поет. И еще он говорил, что умеет показывать необыкновенные фокусы, каких никто не видывал. От этих фокусов тотчас рассеются все печали и заботы, и великое спокойствие воцарится в Поднебесной. Когда же его попросили показать фокус, он отказался и объяснил, что ему нужен золотой дракон и золотой треножник…
— Золотой дракон? Это я. Золотой треножник? У меня есть.
— Ваш раб так и думал…
— Приведите его.
Не успел царь это вымолвить, как четыре воина поспешно вышли вслед за младшим евнухом. У всех, от царицы до придворных шутов, просветлели лица. Всем хотелось, чтобы эти фокусы рассеяли печаль и заботы, чтобы в Поднебесной воцарилось спокойствие. Если же фокус не удастся, беда обрушится на этого тощего, черного человека, с виду нищего, значит, надо дождаться, пока его приведут.
Немного погодя показалось шестеро людей, быстро направлявшихся к золотым ступеням. Это евнух и четыре воина вели черного человека. Когда они приблизились, все увидели, что одежда у него синяя, а усы, брови и волосы черные; он был так худ, что скулы и надбровные дуги резко выдавались, а глаза глубоко запали. Почтительно преклонив колени, черный человек пал ниц, и тут все увидели у него на спине совсем круглую маленькую котомку из синей материи с темно-красными узорами.
— Говори! — рявкнул царь. Глядя на скудное снаряжение фокусника, царь решил, что тот вряд ли сумеет показать что-нибудь интересное.
— Вашего слугу зовут Янь Чжи-ао; я родился и вырос в деревне Вэньвэнь. Никакому ремеслу не обучался. К старости встретил мудреца, и он научил меня фокусу с головой мальчика. Но одному человеку этот фокус не под силу; перед золотым драконом надо поставить золотой треножник, наполнить котел чистой водой и греть ее на углях. Затем надо положить в котел голову мальчика. Как только вода закипит, голова начнет колыхаться на волнах, плясать и весело петь на разные лады. Увидит человек эти пляски и песни — и забудет все свои печали и заботы, а увидит народ — в Поднебесной воцарится спокойствие.
— Показывай! — громко приказал царь.
Вскоре перед дворцом поставили большой золотой треножник с котлом, в котором варят быков, наполнили его водой, положили под него уголь из костей животных и развели огонь. Черный человек стоял рядом. Когда уголь разгорелся, он отвязал котомку, вынул голову мальчика и высоко поднял ее обеими руками. Все увидели изящные брови, миндалевидные глаза, белоснежные зубы и алые губы, на которых застыла улыбка. Волосы вздымались, как клубы черного дыма. Черный человек поворачивался во все стороны, показывая голову, потом вытянул руки над треножником, пробормотал что-то и тут же разжал руки. Голова с плеском погрузилась в воду. Брызги взлетели выше, чем на пять локтей, и вода успокоилась.
Прошло немало времени, а вода оставалась неподвижной. Первым начал проявлять беспокойство царь, за ним заволновались царица и наложницы, сановники и евнухи, а толстые карлики начали сдержанно посмеиваться. Заметив их насмешливые улыбки, царь подумал, что его дурачат, и повернулся к воинам, чтобы отдать приказ бросить негодяя, посмевшего насмехаться над царем, в котел, где варят быков, — пусть сварится сам.
Но в тот же момент послышалось бульканье. Уголь разгорелся ярче, бросив на черного человека красноватый отблеск, отчего он стал похож на раскаленное железо.
Царь снова стал смотреть, а фокусник воздел руки к небу, уставился глазами в пустоту и, пританцовывая, начал вдруг пронзительно петь:
Вода в котле еще сильнее забурлила и вспучилась бугром, под которым клокотал водоворот. Голова, послушная движению воды, подымалась и опускалась, кружилась, плескаясь и кувыркаясь, и порой зрители могли видеть ее радостную, довольную улыбку. Потом она вдруг начала кружить против течения и засновала, словно ткацкий челнок, так что брызги горячим дождем разлетелись во все стороны двора. Один из карликов вдруг завопил, схватившись рукой за нос: несчастного обожгло кипятком.
Как только смолкла песня черного человека, голова остановилась и повернулась в сторону царского дворца, выражение ее лица стало величественно-строгим. Через несколько мгновений она снова закачалась, мягко и плавно, сначала медленно, потом чуть быстрее. Описав три круга, голова вдруг широко раскрыла черные, ярко сверкавшие глаза и запела:
Голова вдруг всплыла на поверхность воды и замерла; потом несколько раз перекувырнулась и закачалась, кокетливо поглядывая по сторонам и продолжая петь:
Тут она погрузилась в воду и осталась на дне, слов песни уже нельзя было разобрать. Вслед за стихшей песней перестала бурлить вода, как море во время отлива, так что издали уже не было видно, что делается в котле.
— Ну, что там? — нетерпеливо спросил царь, подождав немножко.