Наконец, мастер прекратил бить ученика и обращается уже к нам:
– Отцы, кто хочет попробовать, пожалуйста, можете его сами ударить.
Желающих не находилось, тогда учитель говорит:
– Ладно, в таком случае я покажу вам ещё кое-какие удары, правда достаточно болезненные. Но предупреждаю, от ударов в такие точки может и сердце остановиться, так что лучше ими не злоупотреблять.
Он уже было собрался продолжить, как из среды отцов вышел молодой батюшка, весом килограммов под сорок и предложил:
– Давайте я попробую. – И он робко так не то чтобы ударил человека – «грушу», а словно робко постучался тому в грудь.
– Ну, нет, так дело не пойдёт, это не удар, – забраковал его мастер. – Смотри как надо, – и, взяв в свою огромную ручищу маленький батюшкин кулачок, резко и профессионально отправил «грушу» в очередной нокдаун. – Теперь понял? А сейчас дай-ка ему по лицу, вот сюда, в эту точку бей, гарантированно неотразимый удар.
Худенький батюшка стушевался и со словами: «Нет-нет, по лицу я человека не смогу ударить», – убежал и спрятался за спинами зрителей.
Надо сказать, что автор системы уже успел познакомиться с нашими батюшками и знал, что отец Павел в юности много лет занимался боксом, и до сего дня не прекращает тренировок.
– Отец Павел, давай не отсиживайся, выходи вперёд. Продемонстрируй свой удар, – и указал рукой в сторону «мальчика для битья».
Надо сказать, что вместе с нами в зале находился и ведущий какого-то интернет-сайта. С фотоаппаратом наизготовку он то и дело щёлкал кнопкой, стараясь запечатлеть самые красивые моменты мастер-класса. Вот и сейчас мог бы получиться отличный кадр: священник, спортсмен, наносит отличный удар по человеку – «груше».
Батюшка оценивающе посмотрел на «грушу» в красной тренировочной майке, покачал головой и повернулся к автору боевой системы:
– Не могу, лучше ты меня бей.
Мастер уважительно взглянул на священника:
– Ладно. – И ударил.
Тот отдышался и снова получил удар, и так четыре раза. Понятно, что знаменитый боец бил не в полную силу, но и такие удары удержать нетренированному человеку было бы невозможно. Потом они обнялись, и отец Павел вернулся на место.
Мастер похлопал в ладоши:
– Хорошо, а сейчас я продемонстрирую обещанные мною удары.
И хотел уже было продолжить, как из общей толпы батюшек неожиданно выступил отец Фёдор и сказал:
– Бей меня.
Мастер немного было растерялся, не зная как поступить, но потом провёл пару резких ударов, как оказалось с целью расслабления определённой группы мышц. Всякий раз, когда спортсмен наносил удар, было непонятно бьёт он в полную силу или только слегка касается человека. Отец Фёдор закачался. Мастер обнял его:
– Молодец, уважаю. Итак, продолжим, должен же я показать вам, что обещал.
– Давайте-давайте, – ведущий сайта приготовился запечатлеть эксклюзивный удар мастера, но снимка так и не получилось, потому, что в круг вышел маленький отец Антоний:
– Мил человек, теперь бей меня.
Учитель посмотрел на маленького смиренного монашка и, видимо, понял, что с нами ему каши не сварить:
– Ладно, отцы, – сдался мастер, – тогда давайте покажу вам, как можно с помощью ударов лечить человеческие недуги. Если у кого что болит, подходите. Батюшки одобрительно загалдели и стали занимать очередь.
Вечером накануне отъезда во время ужина отец Фёдор собрал со стола остатки хлеба и спрятал в карман.
– Ты чего, – спрашиваю, – бать, не наедаешься? Нас же здесь вроде неплохо кормят.
– Да видишь, как получается. Мне ещё сутки придётся в аэропорту просидеть. Резервировал день на то, чтобы поехать в лавру к преподобному Сергию, да бандиты деньги отняли, – и рассказал историю, как он добирался в Москву из Домодедова. – На метро у меня хватит, а на пирожок уже нет, вот я хлебушком и запасаюсь.
Отцы переглянулись, и, не сговариваясь, молча полезли в карманы.
– Нет, батюшка, ты обязательно поезжай к преподобному. Когда тебе ещё такая оказия представится. Мы братья, так что не стесняйся, бери деньги и поезжай в лавру, помолишься там о нас.
И вот как бывает, сделали доброе дело и обрадовались, а отец Антоний радовался больше всех.
В последний день конференции я ждал выступления ранее заявленных докладчиков, но те почему-то не приехали. И настроение моё испортилось, даже прощальный обед не смог компенсировать мне их отсутствие и вывести из состояния раздражения. Организаторы старались как могли, а мне вся еда казалась или слишком пресной, или солёной, короче невкусной. Ещё какое-то пирожное подали не такое, то ли дело раньше торты пекли, какой тогда был крем, настоящий сливочный.
Уже в гардеробе, переодеваясь и укладывая сумку, я увидел отца Антония. Он, сняв с себя подрясничек, бережно, чтобы не помять, пытался уложить его в свой огромный рюкзак. Маленький монах, сосредоточенно подгоняя складочку к складочке своих одежд, улыбался и что-то про себя напевал. Вдруг он увидел меня, и лицо его расплылось добродушной детской улыбкой.
– Мы договорились с отцом Фёдором и вместе едем в Сергиев Посад. А ты, батюшка, что такой угрюмый?
Узнав, что я расстроился из-за сорвавшихся докладов, монах стал меня утешать.
– Да, что ты, дорогой, Бог с ними с этими докладами, не в них же дело. Главное, что мы съехались сюда чуть ли не со всего света, совсем незнакомые друг другу люди, а встретились и стали словно братья. Вспомни наши разговоры, споры за полночь. Как нам было хорошо. Вот что я тебе расскажу, как-то у нас в монастыре останавливался один проезжий монах. Побывал он на Большой земле, вернулся и сказал, что из церкви уходит любовь, мне тогда страшно стало, и я молился, чтобы любовь не уходила. Ты знаешь, зачем я ехал в Москву, думаешь за этими докладами? Нет, мне не нужны доклады. Я ехал проверить слова того монаха, любовь искал и нашёл. Нет, не прав тот монах. Ты, может, и внимания не обратил, но вспомни, как отцы отказались бить человека – «грушу», пожалели. Себя стали мастеру предлагать, мол, бей нас, а не его. Батюшка, что это если не любовь? Отец Фёдор приехал из Казахстана, в Москве его ограбили, а он и забыл об этом и на следующий день уже стал защищать человека. Случись гонения, эти люди на крест пойдут не задумываясь.
– Отец Антоний, а разве ты сам не заступился за того бедолагу?
– Да это что, я же за отцами вдогонку побежал, чтобы венца не лишиться. А то, что тому же отцу Фёдору деньгами помогли? Мелочь вроде бы, а не прошли мимо человека. Как же брату из далёкой страны к преподобному Сергию не съездить? Внимание проявили, отец, поверь, это дорогого стоит. Всё это любовь, если она среди нас, священников и монахов, исчезнет, то и Церкви больше не будет. Без любви-то кому она будет нужна, медь звенящая? Ты что думаешь, что мы одними словами людей к Богу приведём? Нет, отец, если они не почувствуют что в нас есть то, чего нет в мире, нам никто не поверит. Человеку не доклады нужны, ему бы в беде к кому прислониться. Его пожалеть надо, вместе с ним поплакать, а когда радость придёт, то за него и порадоваться.
Помню, батюшка один рассказывал, – продолжает отец Антоний. Он всё пытался одного сектанта привести в нашу веру, и так его убеждал, и этак. Ничего не получается, так допоздна они с ним и засиделись, пришлось этому сектанту у батюшки в доме ночевать оставаться. Тот ему на диване постелил, и уже было ушёл, а потом вернулся и говорит: «У меня в холодильнике курица лежит, если хочешь, поешь». В конце концов, пришёл этот сектант в церковь, а батюшка его спрашивает: «А что, брат, какой мой аргумент в наших спорах стал для тебя решающим?» – «Решающей для меня стала курица, – ответил сектант, – которую ты для меня не пожалел».
Так что, не расстраивайся, что не услышал тех докладов, никакими докладами Христа не подменить. «Он не в брёвнах, Он в рёбрах», – слыхал такую поговорку? Если у тебя с людьми что не ладится, ищи причину в самом себе. Ты виноват, а не другие.
Отец Антоний говорит, а я вдруг вспомнил, как однажды спускаюсь по лестнице епархиального управления, мне навстречу поднимается наш владыка. Подхожу под благословение, а он меня спрашивает:
– На кого жалуешься, отец Александр?
– Ни на кого, владыка, не жалуюсь, всё слава Богу.
– И правильно, батюшка, ты на себя жалуйся, – благословил меня и дальше пошёл.
– Кстати, о курице, – продолжает отец Антоний, – какой сегодня был знатный обед, а, отче, тебе понравилось? И пирожное давали, думал, язык проглочу. Это правильно, чтобы братия не роптала, покушать для мужика – первое дело. Благослови, батюшка, на дорожку, пойду я. Хорошо как, что мы познакомились, молиться теперь друг за друга станем, – улыбнулся, пожал мою руку, и снова повторил – очень хорошо.
Затем взгромоздил свой неподъёмный рюкзак на гардеробную стойку, присев немного, надел лямки на плечи, потом встал и направился к двери на выход. Так он у меня в памяти и остался: такой маленький человек с такой огромной ношей на плечах.
Затем взгромоздил свой неподъёмный рюкзак на гардеробную стойку, присев немного, надел лямки на плечи, потом встал и направился к двери на выход. Так он у меня в памяти и остался: такой маленький человек с такой огромной ношей на плечах.
Трудный вопрос
Есть у меня приятель, грузин, живет у нас в поселке. Он из числа тех беженцев, что во время войны в начале девяностых вынужден был уехать из Абхазии. Человек по натуре своей порядочный и необыкновенно трудолюбивый. Любит он поговорить со мной на исторические темы. Чувствуется, болит его душа о родине. Оно и понятно.
Так вот, однажды из его уст я услышал такие слова:
– Батюшка, ты знаешь, что я интересуюсь историей Кавказа, историей Грузии, читаю много. И вот никак не могу понять, почему так происходит, я сейчас говорю о моем народе. Вот сколько веков грузины существуют как государство – и всегда такая тяжелая борьба за независимость. Все время стоим на грани выживания. Читаешь в хрониках: в таком-то году, наконец, грузины побеждают врага, порой даже многочисленного, ну, кажется, еще немного – и Грузия свободна. Но в самый ответственный момент из числа самих же грузин находится человек, который указывает врагу тайную тропинку в горах, ведущую в тыл к своим же, или открывает ворота в осажденном городе, или что-то еще, но все в том же духе. Всякий раз предательство, и не могу понять, почему с нами так происходит, в чем корни этого явления, откуда они берутся, предатели?
Да, вопрос непростой. Однажды сидим с моим другом Сергеем у него на даче, кофе пьем, а было это, наверное, в самом начале нового века. Сергей только-только вышел на пенсию. Человек всю свою жизнь отдал внешней разведке, его послушаешь, где он только не был, полмира объездил. Многое видел, не раз работал на грани, порой бывало по-настоящему страшно. Но самым тяжелым временем считает начало девяностых. Время развала Союза. Сколько бывших разведчиков перешло на сторону вчерашнего противника! Чтобы заслужить иудину копейку, сдавали своих же сослуживцев, таких же сотрудников, с кем еще вчера за одним столом хлеб ели. Страшнее всего было узнавать, что кто-то еще из твоих товарищей становился на путь измены.
И ладно бы, если предателей там, на западе, уважали, осыпали бы благами, или хотя бы теми же деньгами. Так ведь нет же! Из них выуживали информацию, а потом селили в каком-нибудь провинциальном городке, давали копеечную пенсию и обрекали на забвение и одиночество. Один на один со своей совестью и своей подлостью. Предателей никто не уважает.
Как-то я спросил его:
– Сережа, тебя в твоей работе нравственный момент не смущал? Ведь это мы про своих говорим «разведчик», а для чужих ты – шпион.
– Я всегда считал, что служил своему отечеству и служил честно, мне нечего стыдиться. Но в моей работе, действительно, был один, как ты говоришь, узкий момент. Это вербовка агентов. Моя задача – найти и обеспечить источник информации. Были случаи, когда люди сами, из идейных соображений начинали нам помогать. Они отказывались от денег, и ты знаешь, к таким людям я даже испытывал уважение. Но таких было мало. Чаще всего приходилось людей покупать, причем порой за удивительно маленькие деньги. Везде есть такая порода людей, предателей по натуре. А кто-то, бывает, попадает в долги, кому-то нужны деньги на учебу, на лечение. У других просто необъяснимая жадность к деньгам, эти самые беспринципные. Приходилось общаться вот с такими людьми, и для меня это всегда было неприятным делом.
– Сережа, а многие готовы подличать ради денег?
Он улыбается:
– К счастью, единицы, а то бы я перестал верить в людей. Про своих бывших товарищей думаю, что стали они на путь предательства из-за того, что рухнул Союз, а они привыкли служить сильному хозяину, не отечеству, а именно хозяину. А вообще, я думаю, предательство начинается с доносительства. А этот навык можно легко воспитать не только в отдельном человеке, но и в целом народе. Возьми тех же самых немцев во времена Гитлера. И никого это не будет смущать.
Мне вспоминается время службы в армии. Попал служить в специальную часть, где мы не столько бегали и маршировали, сколько учились осваивать новейшую военную технику. Понятное дело, что нас и до этого по десять раз проверяли и перепроверяли, но эти проверки продолжались и в течение всей службы. За нами следили соответствующие органы, ротные, взводные командиры, политработники. Короче, только ленивый не следил. С одной стороны это было оправданно, военный секрет, попавший в руки врага, может наделать много беды, особенно в военное время. Но методы, которыми действовали наши командиры, были порой отвратительными. Среди курсантов насаждалось наушничество и доносительство.
Я заметил, что человек легко принимает навязанные ему условия игры. Если в нем развивать и поощрять низменные чувства, да еще обставлять их высокими словами, то доносчик увлекается и даже гордиться этим начинает. А если пресечь подлость в самом ее начале, то ей и не прорасти.
Помню, служил у нас командир учебной роты подполковник Мишин. Человек необычный на фоне остальных офицеров. В мое время он преподавал общевойсковые дисциплины и учил нас облачаться в костюм химзащиты. Но вообще он был совершеннейшим прагматиком. Как-то после очередной демонстрации костюма он выдал нам приблизительно следующее:
– Костюм этот для рыбалки хорош, особенно сапоги, но если случится рядом какой-нибудь ядерный взрыв, то хоть десять таких костюмов на себя натяни, все равно не поможет. Так что вот вам, бойцы, более насущная задача. – И достает пустую трехлитровую банку. – У вас два часа времени. Далеко не расходиться и сдадите мне банку с ягодами.
Любили мы его занятия. Часть наша располагалась в лесу, на месте бывшей ракетной точки. Грибов, ягод там было усыпно. Эту банку взвод собирал за пятнадцать минут, а потом гуляли по лесу, ели ягоды, по привычке собирали грибы и тоже отдавали подполковнику. Мы его уважали.
О Мишине ходил такой рассказ. Однажды, еще будучи командиром роты, он на утреннем построении вызывает из строя двух курсантов и объявляет:
– Сегодня утром эти двое ваших товарищей пришли ко мне в кабинет и донесли на вас. Сегодня они совершили акт предательства, вроде и небольшой, но имеющий далеко идущие возможные последствия. Завтра эти двое уже предадут меня, а послезавтра они предадут Родину. Во избежание дальнейшего усугубления порока курсантам Иванову и Петрову объявляю по пять суток ареста.
И в роте Мишина стукачей не было. Зато в первой роте их было полно. Уже после того, как они ушли от нас, я был в наряде помощником дежурного по части, а дежурил взводный.
Вот он мне и говорит:
– Какая рота была: не рота, а чудо. Сто пятьдесят человек и из них сто пятьдесят стукачей.
А я как раз из этой роты накануне земляка выручил, у него шинель пропала, а им нужно было уже на стажировку ехать, как раз в осень, так он у меня ее попросил на время, потом, мол, заедешь заберешь. Я как услышал откровения взводного, так сразу и понял, не видать мне больше моей шинели: раз он уже здесь подличал, значит, и там обманет. Так оно все и вышло.
Однажды смотрю, идет наш особист, капитан Лобков. Проходит мимо меня и чуть слышно произносит:
– В четыре жду тебя в кабинете.
Визит к Лобкову ничего хорошего не предвещал. Когда я к нему пришел, тот достает мое личное дело:
– Дьяченко, я смотрю, у тебя отец достойный человек, надеюсь, что и его сын нас не подведет.
Я пообещал, что не подведу. Тогда он стал называть мне фамилии моих товарищей. Просил дать им характеристики. Я старался быть объективным, но характеристики дал на всех положительные, включая тех, кто мне и не был особенно симпатичен. Капитан поморщился:
– Мне здесь не нужны твои панегирики, ты мне лучше конкретно расскажи: о чем шепчутся между собой курсант Иванов с курсантом Петровым?
– Так откуда же я знаю, о чем? Они же шепчутся.
– Плохо, Дьяченко, нужно исправлять ситуацию. С сегодняшнего дня ты должен стать их другом, шептаться с ними, воздухом с ними одним дышать. А потом об их разговорах мне докладывать. – И все это офицер предлагал тогда еще почти мальчику, выросшему на романтике «Трех мушкетеров», которому сама мысль о предательстве была нестерпима. – Дьяченко, а домой, наверное, хочется съездить? Вот будешь исправно выполнять мои поручения, съездишь, а нет, так до конца учебы здесь в лесу и прокукуешь.
Не стал я становиться другом ни Петрову, ни Иванову. К капитану не ходил, а наоборот, стал его избегать. Идешь по дорожке, а он тебе навстречу. А ты вроде как бы по делу спешишь и переходишь на другую сторону. Он все прекрасно понимал и однажды устроил мне разговор тет-а-тет. Меня неожиданно вне очереди поставили в наряд в такое место, где я должен был находиться неотлучно. Вот здесь он ко мне и подошел.
– Ну, что ты все бегаешь от меня, Дьяченко? Не хочешь, значит, в отпуск ехать? Ладно, пускай другие едут.