Он вот лично не любил больших городов с их бешеными скоростями, толпами, очередями, озлобленностью, суетой. Ему и своего родного города было много. И никакой центр его не прельщал. Он даже обрадовался, когда нашел Еву за городом в старинном красивом доме. И даже позволил себе домечтаться до детей. А тут…
– Верочка хороший человек, Воинов, – вдруг угадала его мрачные мысли Ева. – Я все понимаю, думаешь, нет?!
– Что ты понимаешь? – Он со вздохом обернулся к ней, протянул руку и осторожно погладил ее шею под шарфом.
– Тебе совсем не улыбается этим заниматься. Ты только приехал, только устроился на работу, а тут я со своим грузом проблем.
– Вот как раз ты меня совершенно и не напрягаешь, – он улыбнулся. – И груз твоих проблем – тоже.
– А чего тогда нервничаешь? Я же вижу! – Она дернулась, уворачиваясь от его пальцев, щекотавших ее за ухом.
– Нервничаю, – не стал он врать. – Потому что вся эта история с твоей подругой как-то отдаляет нас друг от друга. Как-то размывает днем все, что было у нас ночью. Я не могу насладиться тобой в полной мере, понимаешь?
– Бред! – фыркнула она, сворачивая за город. – По мне – это как раз наоборот, нас сближает!
– Ага! Точно! – он надулся на нее из-за того, что не позволила ему трогать себя. – Я тебя любить хочу! Тебя одну, Ева! И говорить хочу о нас с тобой, понимаешь?!
– Дурак, – буркнула она после минутной паузы и замолчала.
А потом сказала и вовсе несусветную, на его взгляд, чушь.
– Если ты любишь меня, если… То должен любить и моих друзей. Вот! – и снова проглотила язык.
Молчала она до самого дома. И в доме молчала тоже. Носилась как чумовая по комнатам, гремела, трясла какими-то нарядами, потом сгоняла на пять минут в ванную. Вернулась в махровом халате и тюрбане из полотенца на влажных волосах. Бегала по кухне, открывая и закрывая шкафы, умчалась наверх, в спальню, там топала минут двадцать. И старательно делала вид, что его вообще нет. При этом даже не позаботилась о продуктах и утке в большом блестящем термопакете. Выскочила из машины, оставив все, как есть, и ключи в замке зажигания.
Он все сортировал, рассовывал по полкам шкафов, холодильника, рассыпал по банкам для сыпучих продуктов. В одном из пакетов наткнулся на мужские футболки, сорочки и тут же получил ощутимый укол в сердце.
Кому?! Кому она все это купила?! Брату, другу, тому хвостатому Гарику, которого он заочно ненавидел?
– Это тебе! – раздался за его спиной ее сердитый басок. – Можешь примерить!
Он дернулся, обернулся. Ева стояла в дверях кухни в милой хлопковой пижаме, состоящей из коротких шортиков и кофточки с рукавами-фонариками. Она высушила волосы, намазалась кремом, лоб и щеки немного поблескивали. И обулась в смешные тапки, которые он по-прежнему принимал за валенки.
– Мне?! – У него вдруг перехватило горло, как от простуды. – Зачем?!
– Хотела сделать тебе приятное. – Ева надулась, подлетела к нему, потянула из его рук пакет. – Не нравится? Можешь выбросить.
– Не надо выбрасывать. Чего ты?
Поймать ее за руку не удалось, она снова, как кузнечик, отскочила в дверной проем. Глянула на него исподлобья. И через мгновение показала ему язык, тут же спрятав его за пухлыми губами.
Господи, лучше бы она орала на него, чем вот так! Ее ребяческая слабость выбивала у него почву из-под ног. Била под дых, наотмашь, лишала его не только воли, но и способности мыслить здраво! В такие минуты она могла вить из него веревки, точно.
– Малыш… – шепнул Воинов и, бросив пакет под ноги, шагнул к ней. – Малыш, я ведь люблю тебя!
– Догадалась, – дула она губы, подбоченившись. – И?
– Я для тебя все, что хочешь, сделаю!
– И? – взгляд потеплел, наметилась слабая улыбка.
– Но только для тебя, малыш, не вместо тебя, понимаешь? – Он подошел к ней вплотную, схватил за талию и привлек себе. – Нельзя, чтобы кто-то стоял между нами. Это неправильно.
– Может быть, – она задышала ему в ухо горячо и судорожно.
– И друзей твоих я могу терпеть, если заслужат – уважать. Но любить… Любить я желаю только тебя.
Он тискал, мял ее, прижимал к себе с такой силой, что казалось, ее кости не выдержат. Но она, молодец, терпела. Или не замечала. Или ей было так же славно, как и ему.
– Люби меня, Воинов. Люби!
Она подпрыгнула, повиснув на нем. Обвила его ногами. И он шагнул к лестнице, ведущей наверх, в спальню с отремонтированной им недавно кроватью.
Глава 7
Милое, милое, нежное создание…
Она спала. В сонной истоме распахнувшись ему навстречу, она не подозревала, что он беззастенчиво рассматривал ее наготу, любовался гладкой кожей. Он осторожно трогал ее длинные волосы, картинно раскладывал их на подушке. И через несколько минут ее лицо напоминало лик солнца в завитках лучей на нежном шелке наволочки.
– Красавица, – шепнул он, положил ладонь на ее колено и осторожно проехался пальцами по бедру. – Какая же ты красавица…
Она не шевельнулась, она не слышала, не ощущала его прикосновений. Она спала очень, очень крепко, сраженная лошадиной дозой снотворного. Завтра она проснется, станет жаловаться на слабость и легкое головокружение. Он объяснит все это сменой погодных условий. Он будет жалеть ее, носить по дому на руках, кормить с ложечки. Она станет жаться к нему, как котенок. Щебетать что-то милое, извиняться за плохое самочувствие. Будет просить вынести ее на воздух. Он послушно поднимется с ней на второй этаж, толкнет ногой дверь утепленного балкона, усадит ее в плетеный шезлонг. Ей будет неудобно в нем сидеть, но она не сможет сесть по-другому, слишком слаба. А он сядет на табурет напротив и будет наблюдать.
О-оо, это было самым сладостным моментом предвкушения. Самым пиковым и долгожданным.
Он наблюдает ее всю. От головы до нежных розовых пяточек. Короткий прозрачный халатик, в который он ее оденет поутру, ничего не скрывает. Он не скрывает ее наготы. И странный матерчатый шезлонг, сделанный по его заказу совершенно в другой стране, позволяет видеть ее именно так, как ему хотелось: с беспомощно провисшим задом, с задранными коленками, с откинутой головой, с вытянувшейся от напряжения длинной шеей.
Она попробует подняться. Конечно, попробует. Все девушки до нее пытались это сделать. Лишь одна снова отключилась и была наказана. Он подвесил ее за руки и за ноги не на этом, на другом балконе, все в том же халатике. Она долго корчилась. Извивалась, пыталась пробить языком липкую ленту на губах. А он стоял над ней и рассматривал.
Нет, в этом не было должного кайфа. Девица все испортила, обмочившись после часа безуспешных метаний. Потом он сорвал с ее губ ленту, и ее вырвало, и пришлось тащить ее, зловонную, в ванную и там окунать с головой в ледяную воду, чтобы она поняла, чтобы прочувствовала, как ему сейчас противно.
Он не любил так: скоропалительно, жестоко. Он все делал медленно, с наслаждением, старался до поры не пробуждать в них подозрений. Когда они ничего не подозревали, сон их был невероятно безмятежен. И чем дольше эта безмятежность отражалась на их лицах во сне, тем дольше девушки жили.
Он же не изверг, в самом деле! Он… ловец снов! Он ловил их сны, он проникал в них. Он читал их сновидения по их лицам, по трепету ресниц, по нежным стонам наслаждения, которое он им дарил. И так могло продолжаться до бесконечности, но…
Но эти твари вдруг начинали в какой-то момент подозревать, что что-то идет не так. Что их утренняя слабость и частые боли между ногами связаны с чем-то еще, кроме смены часовых поясов, долгим перелетом и сменой погоды. Они замыкались, переставали принимать еду и напитки из его рук, приходилось кормить их силой, да. Они начинали скулить, плакать, просить, ныть, даже угрожать. Это меняло их сновидения. Лица становились напряженными, злыми, обиженными. Руки метались по одеялу, порой ловили его пальцы, пытались оттолкнуть. А однажды одна так врезала ему во сне в пах, что он час не мог разогнуться.
И он стал их связывать. Хотя у него прежде и в мыслях этого не было. Ну, а после того, как связал, он уже не мог отпускать их отсюда живыми, так ведь?
Если прежние, уезжая от него с полным комплектом эротических снимков, понимали: снимки эти могут быть выложены в Сеть, и тогда их репутации и мечтам о светлом будущем конец – и молчали до сих пор. То нынешние…
Нынешние, связанные, избитые, истерзанные насилием, простить его бы не смогли. Их физические страдания и воспоминания о них перевесили бы все надежды на будущее. Ими бы двигало возмездие. А к чьей-либо мести он был не готов. Нет!
Их приходилось убивать. Иногда они сами умирали от передоза снотворного или от частого употребления стимулирующих их сексуальное влечение средств.
Он не жалел их. Он их хоронил, оплакивал даже. Потому что в смерти они как будто спали. И лишь у одной сохранилось горестно-болезненное выражение на лице. Остальные отходили мирно, с облегчением.
Та, что нежно томилась теперь в его руках от возбуждения, разбуженного его руками, не должна была уйти слишком скоро. Она должна будет жить с ним достаточно долго. Пока не надоест либо пока не станет ныть и проситься домой. Но она не станет, он был уверен. Она была очень милой и покорной.
Та, что нежно томилась теперь в его руках от возбуждения, разбуженного его руками, не должна была уйти слишком скоро. Она должна будет жить с ним достаточно долго. Пока не надоест либо пока не станет ныть и проситься домой. Но она не станет, он был уверен. Она была очень милой и покорной.
Она ему очень нравилась, очень…
Глава 8
– Где мой пиджак, мать твою???
Власов с силой толкнул дверь ванной ногой. Там спряталась от его утренних разговоров и расспросов супруга. Не то чтобы она пряталась от его гнева, как бы не так! Она просто кинула его, захлопнув перед носом дверь. Она просто пошла красить свою рябую рожу, бросив походя:
– Во сколько хочу, во столько и возвращаюсь, Власов! И вообще… Я думала, что вопрос с разводом – вопрос решенный. Или я что-то путаю?
Он, подстегиваемый гордостью и самолюбием, решил не разбираться, плюнул на дверь и ушел одеваться. Сегодня у него утром встреча сразу с тремя клиентками. У одной четырнадцатилетняя дочь задурила. У двух других проблемы с мужьями. И эти проблемы, по их мнению, он должен был разрулить. А глупым курицам и в голову не приходило, что он мужик, черт побери! И что у него могут быть точно такие же проблемы, как и у их мужей!
Та же одутловатая физиономия жены с утра, недовольная и кислая к вечеру. То же, что и у их мужей, рядом дряблое тело в дорогих тряпках. И нудеж, господи, вечный нудеж, что он плохой отец, что невнимательный муж, что они сотни лет никуда не выходили вместе, что она запаривается на работе и так далее.
Но тетки были с деньгами, были его клиентками и платили щедро. И, конечно же, он не может и не должен отождествлять свои семейные неурядицы с чьими-то еще. Как там говорил классик: каждая несчастливая семья несчастлива по-своему? Точно! Его несчастье – это его несчастье. Оно и счастьем-то никогда, если разобраться, не было.
Он влез в шкаф, подивился тому, что пиджака от любимого презентабельного костюма нет, висели одни брюки. Надел их, надел в тон сорочку, галстук. И тогда только прошелся по вешалкам в поисках пиджака. Его не было. И в шкафу суки-жены не было тоже. И в прихожей в громадном, как комната, шкафу, он отсутствовал.
– Где мой пиджак?! – взревел Власов, повторив потом свой вопрос дюжину раз.
Жена не отзывалась, и ему пришлось выломать дверь. Но ее это не очень-то смутило. Она как красилась, так и продолжила.
– Где мой пиджак?! – Он взглянул на ее отвисший зад с брезгливостью.
– В химчистке, – спокойно ответила она, отвратительно вытаращив левый глаз, на котором снизу рисовала стрелку. – Ты заляпал его морковным соком в ресторане. Забыл?
Он вспомнил, вышел и попытался хлопнуть дверью, но она уже не вошла в притолоку, верхнюю петлю он вывернул основательно. И ничего! Пусть потопчется, вызовет плотника, тот починит.
Из подъезда он вылетел пробкой и сразу увяз в сугробе. Откапывать машину пришлось полчаса – и на встречу с переполошившейся мамашей четырнадцатилетней начинающей шалавы он, конечно же, опоздал. Ему пришлось извиняться, улыбаться и едва не приседать перед оскорбленной дамой. А ведь все это он выделывал без пиджака, в натянувшейся на животе рубашке.
Твою мать, а!!! Ну какого хрена она сдала пиджак без его ведома?!
Он, конечно, задним умом понимал, что в пиджаке с пятном выглядел бы не лучше, но раздражение на жену заглушило здравый смысл.
Даму он все же умаслил подробным отчетом о том, как, где и с кем проводит свободное от школы время ее чадо. К визиту двух других он уже немного пришел в себя. Правда, для этого пришлось выпить три чашки крепчайшего кофе и съесть упаковку лукового крекера, который обожал.
С дамами разобрался довольно быстро. Позвонил, куда звонить должен был еще час назад. Выслушал подробную информацию о Горелове, улизнувшем у него из-под носа. И, изрядно помесив по городским улицам грязный снег колесами автомобиля, уже менее чем через полчаса Власов звонил в его дверь.
Дом, в котором имел регистрацию и проживал господин Горелов, был стареньким, но ухоженным. Отремонтированный подъезд. Железная подъездная дверь. Какая-то сухая нервная тетка с журналом на первом этаже.
– Я тут и консьерж, и охранник, и уборщица, и сторож, – грозно оповестила она Власова, не желая пускать его дальше своего расшатанного стола. – Давай документ, говорю!
Власову очень не хотелось светить себя, но пришлось. Не ломать же двери еще и здесь!
– Коллеги, ага, – осталась довольна увиденным тетя Таня, так она представилась. – Юрка дома, можешь идти. Который день никуда не выходит.
– Чего так?
– Говорит, болен.
Тетя Таня корявым почерком записывала его данные в журнал посещений. Однако тут у них дело поставлено!
– Как же он говорит, если никуда не выходит? – усомнился Власов.
– Звонит мне на вахту, просит в магазин сбегать, – уточнила она. – Мне не трудно. Он платит за хлопоты. А что? Каждый зарабатывает, как может. Так ведь? Хочу предупредить: лифт не работает. Придется тебе, мил-человек, шлепать на шестой пешком.
Он кивнул и пошлепал. Задохнулся уже на третьем этаже. Пора, пора в спортзал! Хотя сейчас затевать не стоило – на горнолыжном спуске килограммы постарается сбросить. Нагрузки, адреналин опять же!
Эх, Верочки ему не хватает! Как бы поехала она с ним, а! И жизнь милее, и удовольствие круче. Она всегда, кстати, на него позитивно влияла. Не то что грымза, которая с утра ему все нервы вымотала.
На шестом этаже он уже не жалел, что его любимый пиджак от костюма оказался в химчистке. Спина и подмышки были мокрыми. Редеющие волосы сбились в прядки и облепили голову как спагетти, он ощущал это с болезненным неудовольствием. И понимал, что перед Гореловым предстанет совсем не таким, как в его занюханной адвокатской конторе. Там-то он был вальяжен, внушителен, солиден.
Власов остановился на площадке перед дверью. Достал носовой платок, отер лицо, шею, кое-как причесал волосы частой расческой – в портфеле всегда носил, памятуя о наметившемся облысении.
Позвонил в дверь и минут пять слушал продолжительные трели, теряющиеся где-то в недрах гореловского жилища.
– Юра! – заорал Власов, теряя терпение, и громко ударил в металлическую дверь кулаком. – Юра, я знаю, что ты дома! Мне тетя Таня сказала! Открывай, а то приду…
Что придет с полицией, он договорить не успел. Дверь распахнулась, и бледный до синевы Горелов возник на пороге.
– Тихо вы! – нервно дергая плечами, взмолился Юра. – У меня репутация порядочного человека, а вы орете на весь подъезд!
– А чего не открываешь? – Власов шагнул внутрь гореловской квартиры. – Я звоню, звоню… Так я пройду?
– Прошли уже, – Юра, облаченный в легкие светлые брюки и лимонного цвета футболку, кивнул на дверной проем, оформленный под арку. – Идите туда, я кофе сварю.
– Кофе – это хорошо. Это разговору помогает. Мне разуваться?
– Не надо, – крикнул из кухни Горелов, загремев посудой. – Проходите так.
Власов повесил пальто на рогатую вешалку, еще раз пригладил, теперь уже перед зеркалом, слипшуюся шевелюру, поморщился. Выглядел он так себе. Рубашка с мокрыми разводами под мышками. Лицо красное. Произведи внушительное впечатление, вызови на откровенный разговор, когда ощущения как после стометровки! С простым смертным тяжело, а тут юрист!
В гостевой комнате у Юрия Горелова было пустынно. Выкрашенные в персиковый цвет стены, паркетный пол, начищенный до блеска. Мягко светился напольный светильник, стилизованный под громадный букет сухих растений. Без звука работал телевизор на стене. Шторы в унылую клетку были задвинуты. На диване лежал пульт от телевизора и папка с какими-то документами. Все, больше в комнате ничего не было.
Власов решительно занял свободный угол дивана, закинул ногу на ногу, сцепил пальцы на коленке. Так не было видно потных пятен на рубашке. Через пару минут Горелов с грохотом вкатил в комнату столик с кофейником, парой чашек, сахарницей и горой сухофруктов.
– Вот, угощайтесь, – он заискивающе улыбнулся, резко захлопнул папку с документами, задвинув ее под диван. – И… чем могу вам помочь, Александр, если не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь.
Он налил себе кофе, хотя, может, и хватило бы уже – три чашки было с утра. Подхватил с широкой тарелки три финика. Отхлебнул, сунул финик за щеку. С удовольствием причмокнул, было вкусно.
– А к вам я не поленился подняться на шестой этаж, Юра, по одной простой причине… – проговорил он, расправившись и с кофе, и с финиками минут через пять, все это время висела гнетущая тишина. – Вы мне соврали!
– Не понял?! – Юра вытянулся сусликом на диване, испуганно моргнул. – Как это я вам соврал? Когда?
– Когда сказали, что видели мою знакомую в последний раз в тот момент…
– Когда она заходила во «Встречу»? Ага, так, – Горелов дернул губами в подобии улыбки. – Так я и говорил, а что?
– А то, что у меня есть другая информация. – Власов покопался в сухофруктах, достал курагу. – У меня есть информация, что тем же вечером, когда Вера вышла из агентства, вы провожали ее.