Понятно, что эти пьяненькие излияния не добавили радости и душевной бодрости, да еще и Марьяна не вернулась.
Но Вершинину все же удалось провести хорошо какое-то время. Когда уж стемнело и оставшиеся гости прошли в дом догуливать юбилей, Григорий с отцом и еще двумя дедовскими друзьями уединились в кабинете Петра Акимовича и вот там-то с большим душевным удовольствием предались научным разговорам и полемике, пока их не обнаружили женщины, но уже поздней ночью, и не разогнали по кроватям спать.
В воскресенье провожали разъезжающихся гостей и родню. Григорий тревожно поглядывал на бабулю, уставшую за эти три непростых и насыщенных сверх меры дня и совершенно очевидно нуждавшуюся в отдыхе и настоящем покое. Последними уехали его родители и Добродеевы, с которыми Грише все же удалось немного побеседовать – так, ни о чем серьезном: порасспрашивали его о жизни, делах, о себе немного рассказали, пригласили на новую дачу в гости, было по-настоящему приятно и тепло с ними общаться.
Он проводил бабулю в ее комнату, но разговаривать они не стали – старушка так измоталась, что подремывала чуть не на ходу. Перепоручив ее заботам Евгении Борисовны, Вершинин прошел на веранду опустевшего дома, тоже уставшего от громких событий, шумного веселья и толпы.
Только Марьяна Всеволодовна отсутствовать дома изволила.
Григорий сидел на веранде и смотрел на темнеющий в наползавших сумерках соседский дом и потихоньку начинал беспокоиться.
А как она доедет? Ведь говорила, что не водит машину в темноте, не умеет, из-за этого даже оставила автомобиль в Москве, и вчера его сюда перегнал отец. И уехала же далеко, а уже совсем темнеет?
«Вот где ее вообще носит, когда она должна быть рядом с ним?!» – совершенно не логично возмущался Вершинин. Он весь день периодически вспыхивал возмущением по поводу отсутствия Марьяны, бурчал про себя что-то и остывал, напоминая себе, что вообще-то она ему ничего не должна и у нее своя жизнь.
Тут он заметил сверкнувшие вдалеке лучами света автомобильные фары на повороте в конце улицы, поднялся, прошагал к воротам и вышел за калитку на дорогу.
Точно, кто-то сюда едет!
Григорий прошел до ворот участка Добродеевых, к тому моменту машина, полностью выехав из-за поворота, двигалась навстречу, но очень осторожно, еле-еле, слепя фарами, из-за чего Григорий не мог толком рассмотреть марку и цвет автомобиля.
– Ты чего, Гриша? – послышался голос Марьяны, машина остановилась.
Вершинин не ответил, дошел стремительными шагами до нее, распахнул водительскую дверцу и строго скомандовал:
– Пересаживайся, живо!
Спорить девушка не стала, быстренько перелезла на пассажирское сиденье, а он, сев за руль, захлопнул дверцу, посмотрел на Марьяну и проворчал, ну прямо как заботливый муж:
– Ездить в темноте не можешь, зачем тогда рисковала? Не могла раньше выехать?
– Я тоже очень рада тебя видеть! – рассмеялась звонко девушка.
Он не ответил, а повел машину вперед и, остановившись перед участком, в том же ворчливом тоне отправил барышню открывать ворота. Припарковал машину, помог закрыть и запереть ворота все в том же молчаливом недовольстве.
А Марьяна подошла, обняла его за талию и, нежно улыбаясь, спросила:
– Ну, что ты?
– Соскучился, – проворчал он, прижимая ее к себе.
– Я тоже соскучилась, – призналась она тихонько. – Очень.
– Ну вот и все! – проворчал Григорий, но уже довольно, словно порыкивал. – И нечего было уезжать так надолго.
– Ну, все, все, – прошептала она у самых его губ, успокаивая, обещая что-то. – Я здесь…
Их губы соединились, и все суетливое растворилось, оставляя Григория и Марьяну только вдвоем в этот миг, в этом пространстве.
И повторилось их великолепное соединение, отнимавшее силы и разум…
Они лежали на боку, повернувшись друг к другу, шептались и смеялись, когда Григорий с неподражаемым юмором рассказывал, как бегал от родни, а его вылавливали и начинали извиняться. Слушая его, Марьяна заливалась звонким смехом. А он, не удержавшись, начинал целовать ее, и их снова накрывало страстью. Не той гибельной, о которой рассказывала девушка, а жаркой, светлой. И он брал ее, всем нутром, остатками сознания чувствуя, как она отвечает ему и что ощущает в этот момент, и было это невозможно, немыслимо, но… но было!
А после Григорий никак не мог отпустить девушку из объятий и шептал обиженно на ухо:
– Бросила меня с ними одного, уехала незнамо куда…
– Ну теперь же я здесь, – смеялась его мужской ворчливости Марьяна.
И снова шепот в ночи, и легкий смех, и объятия, и руки, скользящие по телу, и губы в губы – волшебство и неистовость всех влюбленных…
Завтракали они на веранде Марьяниного дома потрясающе вкусными маленькими пирожочками, что привезла она от подруги, запивали чаем с медом, и было им хорошо, весело и спокойно, но резкий звонок смартфона Григория безжалостно вырвал из этого состояния.
И начался понедельник.
Извинившись, Вершинин ответил на вызов. Говорил он явно о делах, причем несколько напряженно, судя по тому, как то и дело хмурил брови, а Марьяна смотрела на него и думала о том, что завтра он уезжает в свою деревню на Байкале, где в данный момент работает.
Он попрощался с абонентом, нажал отбой, собрался что-то сказать Марьяне, но его перебила очередная мелодия вызова на смартфоне. На сей раз звонила Глафира Сергеевна.
– Глаш, – предупредил ее вопрос Григорий, – я никуда не делся. Мы тут с Марьяной завтракаем.
– Я вижу, что с Марьяной, – попеняла ему бабушка. – Я подсматриваю за вами в бинокль, хотелось бы только знать, почему вы завтракаете без меня. – И распорядилась: – Берите свои вкусности и идите сюда.
– Есть, мой генерал! – рассмеялся Григорий и пояснил девушке: – Приказано идти в усадьбу и продолжить завтрак вместе с Глашей. Кстати, она наблюдает за нами в бинокль.
– Ну, это привычное дело, – усмехнулась Марьяна. – Она так часто делает, когда замечает меня на участке. У нас даже такая игра получилась: она смотрит в бинокль и звонит мне, и мы разговариваем по телефону.
– Ну что, идем к ней? – поднимаясь из-за стола, предложил Вершинин и вспомнил: – Да, она просила захватить и ей вкусностей, что мы едим.
– А как же! – уверила Марьяна. – В основном для нее и привезла угощение. Побаловать.
– Мне надо съездить в Москву и кое с кем встретиться, – неожиданно серьезно предупредил Вершинин.
– Ты знаешь, а мне тоже сегодня надо обязательно по делам в Москву, – даже обрадовалась Марьяна.
– Тогда здорово! – улыбнулся Григорий. – Поедем вместе.
– Если ты сядешь за руль, – предложила Марьяна и объяснила с нотками смущения: – Я водитель никакой. Хоть и получила права в девятнадцать лет и ездить вроде умею, но это занятие совершенно не для меня. Я ужасно себя чувствую за рулем, веду медленно, МКАД для меня это смертельная полоса препятствий, если я его преодолела, то можно твердо поздравить с подвигом, совершенным в этот день. Пробки – это вообще приравнивается к смертному приговору: передвигаться по метру раз в пять минут и при этом умудряться не въехать в бампер передней машины – тоже подвиг. Один мой знакомый называет меня «водителем таранного типа». Наверное, со мной что-то не так.
– Или, наоборот, все очень даже так, – возразил, улыбнувшись, Вершинин и пояснил свою мысль: – Ты слишком женщина, из тех своих любимых древних времен, мужские игрушки не для тебя, – приобнял за плечи и поцеловал в лоб. – Сделаем так: я отвезу тебя по твоим делам и поеду по своим, а когда ты освободишься, позвонишь, и я заберу тебя. Мы где-нибудь пообедаем и вернемся домой. Идет?
Во время совместных посиделок ни Глафира Сергеевна, ни Женуария ни намеком, ни взглядом не коснулись темы раннего завтрака Григория с Марьяной. По всей видимости, не строя догадки, а доподлинно зная и об их совместно проведенной ночи. Но завтрак в усадьбе прошел в веселой обстановке: вспоминали всякие курьезы субботнего юбилея и как родня охотилась на Гришу, – и быстро закончился. Уже через двадцать минут Григорий с Марьяной уехали в Москву.
В дороге им даже поговорить толком не удалось – то ему звонили по делам, то Марьяне. Благодаря тому, что выехали они не в час пик, а гораздо позже, добраться до Москвы удалось очень быстро и не попав ни в одну пробку.
У Марьяны была назначена встреча в театре с костюмерами и главным художником. Обсуждали образцы, новые заказы, принимали привезенные ею рулоны полотна. Как-то незаметно встреча затянулась, уже пару раз звонил Вершинин, а она все никак не могла вырваться и, когда наконец освободилась, то день клонился к вечеру.
Но в ресторан они все-таки поехали.
Сначала молча ели, так оба проголодались, а чуть утолив голод, стали обмениваться новостями: кто и насколько удачно провел свои встречи. Еще чуть позже разговор стал более плавным, откровенным, Марьяне каким-то необыкновенным образом удалось разговорить Вершинина и уговорить рассказать о том случае, из-за которого у Григория поседел правый висок. Кстати, добавлявший его образу мужественности и таинственности. Шло ему, одним словом.
Это случилось на Чукотке, недалеко от одного из мысов. Экспедиция ученых, в группе которых работал Вершинин, расположилась в здании бывшей метеостанции, закрытой еще в девяностых годах и стоявшей долгие годы законсервированной. А тут их научная экспедиция с исследованием и тестированием новой экспериментальной аппаратуры и оборудования. Ну устроились как могли, ремонта, понятно, не делали – что-то подлатали, что-то исправили – окультурили, одним словом, как могли, и заселились. В общем-то, зимовать никто там не собирался, для тестирования работы их механизмов необходима была чистая вода в море, то есть свободная ото льда, поэтому и подразумевалось, что ученые проведут на станции лишь теплый период времени.
Все, как обычно: мы подразумеваем, а кто-то там… ну понятно.
Вроде погода ровная стояла, тепло и тихо, прибрежную полосу даже ледком не сковало, как буквально за несколько минут – сначала задуло, небо заволокло тяжеленными тучами: вот реально минут за пятнадцать откуда-то притащило черные, низкие, давящие тучи и пошел снег. А за ним порывами налетел ураган. Снег уже не падал, летел параллельно земле, вонзаясь в кожу. Все накрыло снежным бураном, которого никто из присутствовавших в жизни не видывал. И ко всем уже имевшимся «удовольствиям» резко опустилась температура, ударил мороз.
Все эти катаклизмы природные произошли настолько стремительно, что двое сотрудников, работавших с оборудованием, не успели вернуться на станцию.
Стены метеостанции дрожали под напором ветра, скрипели, шатались, изо всех щелей дуло, такое ощущение, что избушку поднимет и унесет, как домик девочки Элли из «Волшебника Изумрудного города».
Изумрудный же город, его маму!
А мужиков все нет. И как-то напряжно нет.
Вершинин был в той экспедиции заместителем начальника, Игоря Бакланова, вот как раз того самого начальника, который в паре с еще одним научным сотрудником, Лехой Фединым, занимались снятием показаний и тестированием оборудования в момент перемены погоды. И далековато в нынешней-то погодной ситуации – где-то с полкилометра от станции.
В такую погоду… – дальше можно предположить что угодно.
И вдруг ввалился на станцию Федин! Лицо красное от мороза, одежда мокрая, покрыта коркой ледяной, говорить почти не мог, мычал первые пару минут, потом как-то сумел объяснить, что Бакланова, начальника то есть, ветром швырнуло на защитный короб механизмов, а потом сдуло в море, но он успел ухватиться за страховочный трос.
Федин за этот трос подтащил его, влез в воду и выволок на берег.
А вот идти начальник не смог, оказалось, что обе ноги у него сломаны, одна так и совсем открытый перелом, пришлось идти за подмогой.
– За какой подмогой, твою… – возмутился до мата Вершинин. – Он же там замерзнет. Как ты его оставил?!
– Но он же приказал, – напомнил растерянно Федин.
– Да… – Вершинин не договорил и махнул рукой: – Ладно! Раздевайте его быстрее, растирайте спиртом да чаю дайте!
– Эй, эй, – сообразил тут их старый механик Михалыч. – Ты что, Палыч, удумал?
– А что тут на… удумаешь?! – негодовал Григорий. – Надо за человеком идти!
– Да куда?! Как?! – обалдел мужик. – Чтобы сгинуть? Ты хоть видишь, куда идти? Ураганом же сносит!
– Да так! – отмахнулся резко Григорий и спросил у Лешки: – Лодка осталась на месте?
– Стоит, – кивнул тот. – На море сильного волнения нет, а лодка у причала принайтована, полный бак.
– Ты что придумал-то, Палыч? – снова спросил его старый механик.
– Да ничего не придумал, – махнул досадливо рукой Григорий. – Так, информацию собираю, – И вздохнул обреченно: – Надо идти.
Получалось, что идти предстояло ему. Одному.
Михалыч не в той физической форме, староват для подвигов, Федин, ну, это понятно, оставался еще один младший научный сотрудник, он же радист, вот именно из-за последнего обстоятельства Вершинин его кандидатуру категорически отверг – случись полный трындец, кто помощь вызовет.
Собирали и экипировали Григория всем составом и во что могли – термическое белье, стеганые штаны, пару свитеров, поверх – лыжный костюм, две шапки с вырезом только для глаз, сверху капюшон, две пары варежек и высокие арктические берцы на специальные термические носки. И все. Утеплили, как могли. Нет, еще солнцезащитные очки от снега – лыжных как-то никто с собой не удосужился привезти в практически летний сезон.
За пазуху Вершинин спрятал аптечку с несколькими ампулами и шприцами для экстренного случая, а в карманы парки засунул два аварийных фаера. Вдруг искать их начнут, так хоть зажжет, обозначит место, где они с Игорем укроются. Да мало ли! Надо, короче. Поприседал, подвигался – как неваляшка – руки почти не гнутся, ноги тоже. Ну, и что теперь! Идти по-любому надо!
Обвязали веревкой за торс, как средство хоть какой-то ориентации в снежном миксере за бортом, связав несколько канатов в одну большую бухту.
На страховку встал Михалыч – разматывать и держать веревку. Договорились, если экстренное что-то, два сильных рывка, и они всей гурьбой на станции начинают тащить его обратно. Перекрестил механик Вершинина, хлопнул по плечу, и Григорий шагнул в бездну.
Не видно было вообще ни фига! Темень, даже снег в ней казался черным! Надеясь только на врожденное чувство ориентации, Вершинин старался идти строго по прямой. Через какое-то время Григорий понял, что все-таки можно что-то разглядеть в пределах полуметра перед собой, очки сильно мешали, но приходилось защищать глаза – снег острыми мелкими льдинками с такой силой впивался в кожу, что казалось, ее режут.
Вершинин шел вперед и считал про себя шаги, приблизительно прикинув, сколько ему надо пройти до того места, где Федин укрыл Бакланова.
Кричать бесполезно, искать только на ощупь.
Каким-то чудом Вершинин все же вышел к причалу на сваях, к которому крепился большой понтон с научной аппаратурой, двигателем и механизмами.
Вообще-то он бы и дальше пошел: видимость – беспросветный ноль! Но неожиданно нога провалилась, он упал на колено, а когда вытянул ногу, снял варежки с одной руки, ощупал, понял, что попал в воду.
Так же ощупью, практически на четвереньках, Григорий обследовал пространство вокруг себя и сориентировался – перед ним вход с берега на причал, значит, правее, метрах в четырех, в небольшом углублении на берегу должен лежать Бакланов.
Григорий даже очки снял, чтобы рассмотреть хоть что-то – ни фига не увидел, но смог сориентироваться более точно.
И в этот момент он почувствовал, как его сильно дернули за веревку, привязанную на талии. Какого?! – возмутился новоявленный полярник. Что, ждать устали, дергают они!!
Веревку снова дернули, гораздо сильнее, так что Григорий повалился на снег. Вершинин тут же поднялся и со злостью сильно дернул веревку в свою очередь, ответного дерганья не последовало, и он продолжил спасательную операцию.
На Бакланова Григорий наткнулся, можно сказать, чудом, споткнувшись об него. Тот был без сознания. Опустившись в снег на колени возле главы экспедиции, Вершинин с обмиранием сердца понял, что дела у них шваховые! У Игоря оказался открытый перелом правой ноги, и хоть бедро и было перетянуто ремнем, как жгутом, кровью уже пропиталась вся штанина ниже колена. Вторая нога, судя по всему, тоже была поломана. Тащить его в таком состоянии, в такую погоду убийственно.
И что делать?
И в момент непростого размышления снова резко дернули за веревку, да так, что Григорий плюхнулся на задницу от силы рывка.
Да какого хрена?!!
Он поднялся на ноги. Они что, идут за ним, что ли? – мелькнула у него шальная мысль, и Вершинин сделал глупость, которая, по сути, спасла им с Игорем жизни – он пошел назад по веревке, думая, что идет навстречу коллегам, которые решили пойти за ним следом.
Ну, для чего-то же они его дергали, да еще с такой силой?
Не станцию же у них, на самом деле, ветром снесло!
Он успел отойти от Игоря буквально метров десять, когда из снежно-вихревого месива прямо перед ним высунулась морда белого медведя!! На медведе виднелась навитая веревка – зверь запутался в ней, вот так и дергало.
На несколько секунд медведь и человек замерли, совершенно охренев от такой встречи «в верхах», первым в себя пришел медведь, раззявил пасть, оскалился и заревел, обдавая Григория смрадным запахом из утробы.
– А-а-а-а!!! – в ответ дико заорал Вершинин и, сдирая варежки, суетливо дрожащей рукой пытался попасть в карман и матерился до самого бога.
Он вообще не помнил, как сообразил, что надо сделать!! На подсознании механизм какой-то сработал!!
Но сделал единственно возможное! И успел! Успел выхватить из кармана фаер и дрожащими, ставшими вмиг непослушными пальцами выковырнул нитку запала, дернул со всей дури и сунул почти в медвежью морду! Тот оглушительно взревел, перекрывая даже вой бури, закрутил по-дурному башкой, а Вершинин, увязая в снегу, побежал назад.