Но руки… Руки у него будто связаны. Не мог прижать ее к себе, как хотел. Не мог обнимать так, как привык. Лишь придерживал за бедра, ягодицы. Или за талию. Эта скованность вынужденная порождала еще большую страстность, горячила кровь. Становились громче стоны, глубже — вздохи.
Жадно целовал ее грудь, проводил пальцами по горячей влажной промежности, и предвкушение бурлило в нем, множась Катиными стонами.
Надавив на поясницу, заставил опуститься ниже. Она оперлась ладонями о его грудь, чуть сползла, взяв его в себя сначала неглубоко. Начала двигаться медленно, будто лениво, но Дима, нетерпеливо прижал ее к себе, войдя до упора и заполняя всю.
Со стоном Катя прикрыла глаза: по телу пробежала крупная дрожь, бедра стиснули его крепче. Прильнула к нему, уткнулась влажными губами в щеку. Поднималась и опускалась, расходясь в резких и сладких движениях, от которых судорожным ознобом по коже текло удовольствие.
С каждым движением своим, с его — она зрела. Наливалась готовностью получить удовольствие и возбуждением, как плод наливаются соком и сладостью. Вбирала его в себя, дрожа и задыхаясь. Рвалась к той черте, за которой ждут покой и удовлетворение. Но в самый в пик Дима отобрал у нее инициативу. Сел на кровати и обнял, забыв про ее спину. Задержал на себе, крепко прижимая за бедра и не позволяя двигаться. Выдохнул, чувствуя, как она сжалась вокруг него, пытаясь забрать то, что ей положено.
Какая-то секунда… Две… Незабываемый, блаженный миг без движения. Ощущение вскипающего удовольствия и мощный энергетический взрыв. Эмоции, сочащиеся сквозь кожу: всплеск ее страха, недоверия, разочарования. Боязнь того, что он не доведет ее до конца, сбив с тонкой грани острейшего экстаза.
— Дима… — отчаянным шепотом, испытывая жгучую потребность продолжения. Саднящие плечи ее не волновали тоже. Не замечала этой боли.
Ослабил руки. Приподнял Катю за ягодицы, настраивая на другой ритм. Новый толчок, и дыхание ее перехватило от горячего спазма. Стон, укус, вскрик. Темнота в глазах и бьющая в горло волна восторга.
И собственное удовольствие по спине медленным ознобом, и эхом его — легкая боль в до предела натянутых мышцах…
Сегодня твоя очередь варить кофе, Димочка. Я еще сплю.
— Лентяйка.
— Конечно. Я вчера сказала, что меня можно немного потискать, а не мучить всю ночь
— Ты была очень не против, не выразила ни капли сопротивления. Даже наоборот. — Искал губами губы и нашел ее улыбку,
— Какое уж тут сопротивление. Я и так ранена на всю спину.
— Хорошо, что хоть не на всю голову. — Убрал на бок длинные пряди волос, разметавшиеся по плечам, уткнулся носом в шею. Поцеловал.
Ее кожа пахла недавним сексом. И сама Катенька еще мягкая вся, расслабленная. Ленивая.
— Давай, Божище, гони за кофе.
— Ты же сказала, что спишь.
— Я кофе попью и спать буду.
— Исправь, напиши в телефоне «Дима», — неожиданно заявил он.
— Нет, — упрямо отказалась Катя.
— «Дмитрий» напиши.
— Не-а.
— «Крапивин».
— Нет. Черт знает, сколько времени Божищем был, а сейчас вдруг Димой станешь. Мой телефон этого не поймет, глючить сразу начнет.
— «Дмитрий Олегович».
— Иди за кофе, Дмитрий Олегович, — засмеялась Катерина и подтянулась вверх, скомкав под собой подушку.
Сколько прошло времени? Пару минут? Пятнадцать? Полчаса? Проснулась от резкого звука.
Нет, так ей всего лишь показалось. Дима поставил на прикроватный столик чашку кофе, но он не мог сделать это громко, просто Кате по утрам даже от шепота хотелось зажмуриться.
— Димочка, иди погуляй. Ты уже собрался, я чувствую. — Отпив пару глотков, поставила чашку на место и снова улеглась на кровать, оставив спину обнаженной, а ноги прикрытыми простыней.
Дима ответил тихим смешком и приблизил к ней свое лицо. На щеке Катя почувствовала его дыхание.
— Я точно не пойду, — еще раз повторила для убедительности, — до вечера не вылезу из постели. Хочу выспаться наконец, а ты сходи, тебе же нравится.
Он ничего не сказал. Молча вышел на террасу в распахнутые двери спальни, словно только и ждал этого предложения. Двинулся по дорожке, которая вела к морю, к общественному пляжу без зонтиков с лежаками. Других пляжей на Сен-Бартелеми нет. Как и нет среди отдыхающих случайных людей.
Сквозь резную листву пробивались первые рассветные лучи. Каменистая насыпь скрипела и шуршала под подошвой. Пискляво и резковато кричали вдалеке чайки. С каждым шагом воздух становился все гуще, влажнее. На берегу Крапивин снял обувь, подхватил ее и медленно побрел вдоль побережья, оставляя на белоснежном песке цепочку следов.
Здесь на него напала бессонница — на этом райском острове, в эти дни. Не та тяжкая, когда отсутствие сна выматывает и обессиливает, а такая, когда не спится из-за боязни пропустить что-то интересное.
Он спешил: ложился поздно, вставал рано. Спешил жить. Дышать. Гулять. Любить. Любоваться рассветами, закатами. Загребать руками горячий ветер. Хватать ртом жаркий воздух. Делать все то, на что в его обычной повседневной жизни так не хватало времени. Потому что в этой жизни он мотался по разным странам, но не имел свободной минуты, чтобы полюбоваться какими-то красотами: из самолета в автомобиль, из автомобиля в гостиницу или квартиру. Жил на земле, но уже забыл, что такое чувствовать под ногами землю.
Зашел в воду по щиколотку, ноги тут же приятно увязли в мокром песке. Наслаждаясь теплой прибрежной волной и немного щурясь от отражающихся на воде бликов, пошел по берегу. Вокруг острова нет рифов, волны на пляжах бывали очень большими.
Давно у него не было такого отдыха, чтобы забыть о телефоне и ноутбуке, и потерять связь с внешним миром. Такое расслабление немного тревожило, не помнил, когда позволял себе подобное: только отдых, и все. Без запланированных на это время встреч и дел, которые можно было организовать «заодно».
Дни на Сен-Барте у них с Катей текли ленивые, но не скучные. Как обычно, с декабря остров бурлил и гремел зажигательными вечеринками. Концерты, показы мод, танцевальные выступления и кабаре-шоу будут продолжаться до десятого января, но Крапивин устал и насытился всем этим еще в первую неделю.
Солнце поднималось все выше, щедро раскрашивая море в яркие краски. Бурная ночь сменялась безмятежным спокойным утром. Ветер трепал рубашку, как будто пытался ее стянуть. Море, необъятное и сильное, дышало в лицо солоноватой свежестью.
Вспомнился вчерашний ужин в «Le Santa Fe» и надоедливый Ромеро, хотя все же не мог винить художника в его откровенном интересе, самого пару дней мучило странное чувство. Знакомое, но забытое, а потому уже непривычное…
Пляж стал наполняться туристами. Пропало ощущение уединения, и стерлось впечатление, что все здесь, воздух, ветер, море и песок, принадлежали только ему.
Дима вернулся на виллу. Катя еще спала, повернувшись полубоком, закинув руку за голову. Белоснежная простыня сбилась на бедрах, окутав их словно пеной.
Он и хотел, чтобы она еще спала. Сегодня желание нарисовать ее стало особенно сильным, возможно, порожденное любопытством Ромеро и леностью этих солнечных дней. Желание это Диму внутренне немного смущало, очень долго не испытывал ничего похожего на внезапное вдохновение. Именно так называют этот зуд люди, чья работа или жизнь как-то связана с творчеством.
Ее блестящие, рассыпавшиеся по плечам и подушке волосы… шея, округлое плечо, согнутая в локте рука, изгиб талии, обнаженное бедро… солнце, золотившее кожу…
Начал искать, чем бы нарисовать спящую Катю. Пошарил по ящикам. Нашлась белая бумага, авторучки, пара карандашей, но ни красок, ни кистей у него в этом доме не было.
Взгляд упал на чашку остывшего, почти нетронутого кофе.
Тогда принес стакан чистой воды и в ванной разобрал Катину косметичку, позаимствовав кисти для макияжа, несколько чистых спонжей и палетку темных теней. Разложил все на столике, сюда же поставил кофе.
Уселся в плетеное кресло. Пощупал кисточки, проверяя на мягкость Мазнул сухой щетиной по тыльной стороне руки. Самую толстую окунул в кофе и сделал несколько неровных коричневых мазков по чистому листу. Ему попалась тонкая, слишком восприимчивая для краски бумага.
Когда-то увлекался акварельной живописью и, говорят, у него неплохо получалось. Сто лет не брал в руки кисти, не помнил, когда рисовал в последний раз. Нет, он работал со своими дизайнерами и художниками, принимал активное участие в создании коллекций украшений, делал эскизы в карандаше, обсуждал ювелирную технику и детали, но давным-давно не рисовал вот так, с натуры.
Первые движения кистью были неуверенными, но постепенно рука уверенности набралась, «вспомнив», как контролировать силу нажима. Рисовать с помощью кофе Крапивину не приходилось, но, впрочем, его поведение на бумаге мало отличалось от поведения настоящей акварельной краски.
Первые движения кистью были неуверенными, но постепенно рука уверенности набралась, «вспомнив», как контролировать силу нажима. Рисовать с помощью кофе Крапивину не приходилось, но, впрочем, его поведение на бумаге мало отличалось от поведения настоящей акварельной краски.
После нескольких проб на черновике, Дима положил перед собой чистый лист бумаги. Вздохнув, выдержав секундную паузу. Поглядывая на спящую Катю, карандашом начал намечать на листе контуры фигуры. Легкими линиями, едва заметными, чтобы те позже не проступили сквозь краску. Он так часто смотрел на Катерину, что ее образ трафаретом лег на бумагу и встал перед глазами — уже не требовалось поднимать взгляда.
После этого отложил карандаш и взял в руки толстую кисточку. Работая с цветом, заполнял темные участки рисунка, наносил крупные мазки, делая изображенную карандашом фигуру объемной.
Сейчас у него были только море, солнце, пляж и Катька. Раньше такое времяпрепровождение виделось бессмысленным, теперь же успел оценить прелесть этих ленивых дней. Много всякого произошло, что заставило Диму пересмотреть некоторые свои взгляды. Он и завтрак в кровать до этого считал глупостью, но Катя его переубедила. Оказалось, пить кофе в теплой мятой постели намного вкуснее.Задержав дыхание, аккуратно подобрал кистью сгустки краски, оставшиеся внизу последнего штриха. Главное, не забрать слишком много, иначе есть опасность обесцветить прорабатываемые места. Тут и Катькины спонжи для макияжа отлично выручали, прекрасно впитывая излишки кофе.
Не будь у него Катьки, ни за что бы не торчал на этом острове целых три недели, не смог, даже если бы сильно захотел.
Ритм жизни, в котором существовал Крапивин, никак нельзя было назвать размеренным, и резкая его смена выбивала из колеи. В первые дни отпуска не мог отделаться от мысли, что нужно куда-то спешить, что он забыл что-то сделать и пропускает нечто важное. Привычка четко планировать и жить по минутам стала частью его натуры, с этим ничего не поделать. Бизнес, которым он занимался не позволял вальяжности и расслабленности, а сам Дима не позволял себе лишних действий и эмоций, на бессмысленную рефлексию жалко времени. Оно — дорого.
Когда Дима закончил рисунок, солнце стояло уже высоко, освещение в комнате изменилось, тени ложились иначе, блики стали другими, но это уже не мешало. Он смотрел только на свою работу, точно зная, где тень должна быть темнее, где не хватает цвета, а где краску нужно немного размыть.
Осталось сделать самую важную и приятную часть — детальную прорисовку. Для этого выбрал самую тоненькую кисть, какую нашел у Кати в косметичке. Размочил темные тени водой и начал выводить мелкие элементы: ресницы, пряди волос, мелкие ямочки и впадинки, изломы, складки на постели…
— Дима, который час? — прошептала Катя и потерла глаза. — Что ты делаешь? Рисуешь? Меня? — изумилась она и затихла.
— Замри на пять минут, я почти закончил, — попросил он и подтер что-то на листе подушечками пальцев.
— Выпотрошил мою косметичку?
— Пришлось.
— И как? — улыбнулась Катя. — Подошли кисточки?
— Не очень.
— Покажи.
— Подожди.
Через несколько минут он поднялся с кресла и подал Кате рисунок. Она села по-турецки и прикрылась простыней.
— Хотел спину тебе подрумянить для достоверности, но потом передумал.
Шаурина рассмеялась:
— Чем ты рисовал? Моими тенями? Нет, много коричневого…
— Кофе. И чуть-чуть тенями.
— Дмитрий Олегович, да ты у нас талантище.
— Испортил твою косметику.
— Хрен с ней, ерунда. Можешь себе забрать. Для творчества. Боже, даже складочки на простыне… Как ты все это… Реснички… Дима!
— Что? — с улыбкой спросил он.
— Ну как ты все это нарисовал? Как?
— Не знаю. Как все рисуют? Так и я нарисовал.
Катерина ошеломленно замолчала, бегая взглядом по рисунку, то замирая в одной точке, то снова скользя по линиям своего обнаженного тела, так идеально переданного Димой.
— Все рисуют… Как же… Я вообще не умею. Даже не представляю, как надо мыслить, чтобы так рисовать.
— Что ты, я уже убедился, что ты тоже обладаешь определенным талантом. Я прям на собственном теле убедился.
— Сравнил тоже мне. Пазлы складывать умею, но разве это значит, что из меня выйдет хороший архитектор? Дима, ну как? Расскажи, как так получается?
— Давай у Ромеро спросим. Он профессионал, а я просто кофе по бумаге размазал.
— Да плевать на Ромеро! — Она сжала его левую ладонь. — Левой рукой рисовать… Я правой пишу-то коряво, не то что рисовать… — Катя приподняла простыню, посмотрела на свою грудь, потом на Димкин рисунок. — Нарисовал ты красивее, чем она есть на самом деле.
— Нет, невозможно нарисовать твою грудь красивее, чем она есть на самом деле.
— Так и быть, принимаю комплимент. Спасибо за рисунок.
Потянулась, чтобы обнять Диму, но он остановил ее:
— Подожди, а то испачкаешься, дай мне хоть руки помыть.
— Не обязательно. — Отмахнулась от предостережений и навалилась на него сверху, обняв за плечи.
— Не благодари, — усмехнулся он, — я не для тебя рисовал, а для себя.
— Как это? Ты мне его не отдашь?
— Нет, конечно.
— Зря. Точно пойду к Ромеро, скажу, что согласна ему позировать.
— Вот так прям и иди. И домой больше не возвращайся.
Катя засмеялась, соскочила с кровати и ушла в ванную.</p>
Глава 10
А у Димы кровать мягче? — спросила мама Дмитрия, по-доброму улыбаясь.
Маргарита поднималась раньше всех и сама готовила завтрак, хотя у нее имелся штат прислуги и повар. Для Димы — белковый омлет, ибо другого он с утра не ел, для Кати — очень полюбившиеся ей традиционные бутерброды со сливочным маслом и селедкой, яйцом и креветкой.
— Мягче, — вспыхнула улыбкой Катерина, уже не стесняясь подобных шуточек. Откровенность Риты ей нравилась. Да и чего строить из себя невинную овечку, если всем прекрасно известно, что они с Димой все три недели жили вместе и спали в одной постели.
Кстати говоря, сегодня Крапивин встал рано, уехал тихо, Катя проснулась одна.
— Перетащила бы свои вещи к нему в комнату. Хочешь, я тебе помогу? — Рита скрыла улыбку, но ее выдал озорно блестящий взгляд.
— Нет, мне на ночь к нему бегать интереснее, где еще такой драйв найти, — смеясь глазами, ответила Катя.—
Дурашки, — засмеялась женщина. — Как хорошо, что ко мне приехали. Я так боялась, что Дима тебя к себе увезет.
— Что мне там делать одной? Дима уже весь работе. Утром даже не видела его.
— Надеюсь, сегодня приедет пораньше. Он что-то за завтраком про это говорил.
— Было бы хорошо, — с надеждой вздохнула Катя. Последние свободные деньки у них с Димкой остались. Завтра в Копенгаген из отпуска должны прилететь родители, а потом она вместе с ними вернется в Россию.
— Ну и ладно, — бодро отозвалась Крапивина. — Мы скучать не будем. Проведем день с пользой. Если Дима не приедет рано, нам все равно будет чем заняться. Отправимся на набережную, погуляем. Сегодня не сильно ветрено, а это такая редкость для нас. Нельзя дома сидеть.
— С удовольствием, — воодушевилась Катя.
После трех недель жаркого ленивого отдыха возвращаться в стылые будни оказалось тяжеловато, но тем слаще вспоминались проведенные на острове дни.
— Пойдем чай в гостиную пить, так люблю этот вид. Никогда не пью чай в столовой. Не могу, кажется, не тот вкус.
Пойдемте, — согласилась Катя, успев еще в первый день оценить чудесный вид на Эресуннский мост, открывавшийся из панорамных окон гостиной.
— Ты пока располагайся, а я нам еще чая заварю.
— С мятой, — пошутила Катя.
— Хочешь с мятой?
— Нет, шучу. С мятой оставьте для Димы. Ой, Рита, я телефон забыла в комнате, пойду схожу, а то вдруг родители будут звонить.
— Хорошо, дорогая, — улыбнулась Рита вслед Катерине.
Катя поднялась в комнату и взяла телефон, который оставила на кровати. Не зря беспокоилась: мама не звонила, но написала кучу сообщений. В последнем уже беспокоилась, почему не получила ответа.
Остановиться в комнате для гостей было Катино желание. Показалось неудобным занимать комнату Димы. Одно дело, когда они жили вдвоем у него, но это дом его матери. Да и не очень хорошо это будет смотреться в глазах ее родителей — слишком смелый шаг. Ей так подумалось… Слишком все быстро… Но правда в том, что Катя действительно находила несколько романтичным бегать к Димке на ночь, прокрасться как будто тайно, запереться в комнате, а утром после его ухода досыпать в своей постели. Есть в этом особое очарование. Придуманная запретность будоражила.
На самом деле Катю очень удивило, что отец так легко отпустил ее на каникулы с Димой. Она всякое готовилась услышать, но не безропотное согласие. Она долго настраивалась на тот разговор и разрешения спрашивала у отца сама, не стала подсылать мать, но тот сразу согласился и даже пошутил, сказав: «лишь бы Дима не был против».