Катя придвинулась к нему ближе, обняла за плечи и громко объявила:
— Ладно, я согласна! Выйду замуж за Крапивина! Вот через месяц стукнет мне восемнадцать, и кончится, Митя, твоя разгульная холостяцкая жизнь. Мама, сфотографируй нас, исторический момент все-таки. Помолвка. — Обняв еще крепче, тихо проговорила ему в щеку: — Сука ты, Дима. Падла.
Он как будто и бровью не повел:
— Ты чрезвычайно строга ко мне, Катрин. Последние полтора года незаслуженно и беспощадно строга. Ах, это черное маленькое платье.
— Я тебя ненавижу. — В эту минуту она его действительно ненавидела. Всей душой. И всем горящим от возбуждения телом.
— И поэтому ты весь вечер сидишь около меня, — мило напомнил он, и Катя, конечно, не оставила его реплику без ответа.
Потрепав его по каштановым волосам, вдохнула:
— Привычка. Ты же мне как брат. Вот Ванечка взял и женился. Кого мне теперь тискать? Алёнка к нему никого не подпускает. И, кстати, жених, что это ты с подарком так продешевил, куклу мне какую-то притащил? Мог бы бриллиантами осыпать, у тебя ж ювелирка по всей Европе.
Димин взгляд смягчился, в нем появилась такая ненавистная Катей снисходительность.
— Что это за кукла, Дима? — тогда серьезно спросила она, почувствовала неладное.
— О, у этой куклы богатая история, я тебе потом расскажу. Я купил ее на Османском бульваре, — спокойно начал рассказывать он.
— Сколько она стоит? — не унималась Катя. Не давала ей покоя крапивинская самодовольная, хоть и сдержанная улыбка. Кукла эта — не подарок, а издевка. Переспал, а потом куклу притащил, чтобы подчеркнуть их разницу в возрасте? Намекнул, что маленькая она для него, что ей с куклами еще самое время играть? Страсть как интересно, во сколько Диме обошелся этот стёб.
— А можно посмотреть? — спросила Рада.
— Конечно.
Дима взял шкатулку со столика и поставил себе на колени. С осторожностью провел ладонью по темному дереву, словно стирая с него многовековую пыль. Что-то внутри Кати дрогнуло, она прекрасно помнила, как эти руки ласкали ее голое тело.
Крапивин открыл замочек, распахнул крышку и вздохнул, глянув на темноволосое чудо, утопающее в роскошном наряде позапрошлого века. Нет, это не показуха — его осторожность и благоговение. Все знали, что Дима любил антиквариат, живопись и социальное кино.
Рада, получив в руки темную коробку с куклой, трепетно коснулась кончиками пальцев неживого лица. Но оно как живое. Потрясающе одухотворенное. «Бисквитный» фарфор… Старинный шелк, сохранивший дорогой матово-приглушенный блеск…
— Это же кукла Франсуа Готье. Ее невозможно не узнать. Такие продаются только на аукционах. Я была в том музее, в Париже…
— Дима… — рыкнула Катя, напомнив свое требование назвать цену.
— Боюсь, Катя, он тебе не скажет, — разочаровала ее Рада, — цена таких кукол начинается с десятков и доходит до сотен тысяч долларов. Я могу только смутно представить ее ценность.
— Для Катрин все самое бесценное, — ухмыльнулся Дмитрий.
— Крапивин, ты обалдел? — прошипела Катя. — Ты зачем мне ее притащил! Я давно уже не играю в куклы. Ни в простые, ни в «за сотни тысяч долларов»!
— Там, под подложкой документы. И не держи куклу долго на свету, это вредит ее сохранности, — невозмутимо посоветовал Крапивин, аккуратно закрывая шкатулку.
— Если ты решил сделать мне дорогой подарок и извиниться таким образом, то ты не угадал. Теперь вообще не попадайся мне на глаза и моли бога, чтобы я эту антикварную куклу не разбила об твою голову. Жених!
— Дима, — Гера пригнулся к Крапивину, — может тебе бабу найти, а? Хорош уже в куклы играть. С живой-то интереснее.
— И не говори, — кивнула Катя, — по-моему, он заигрался.
Крапивин пропустил эти шуточки мимо ушей. К чести его будет сказано, юмор он понимал, к словам не цепл
— А мне не за что извиняться, Катя, я ни в чем не виноват, — тихо сказал он.
Катерина была на взводе, не смогла понять его взгляда, поэтому воспользовалась моментом и решила покинуть гостиную.
— Пойду тогда припрячу твой подарок в шкафчик, раз ты говоришь, что на свету не рекомендуется держать. Пусть в шкатулке стоит, целее будет.
Она шла быстро, как будто кто-то за ней гнался, хотя была уверена, что Дима не посмеет пойти следом. Во-первых, ему это не нужно. Во-вторых…
Во-вторых, она очень ошиблась. Дмитрий догнал ее на первых ступеньках лестницы.
— Дима, какого черта? — дернула локтем, когда он схватил ее за руку. — Я чуть твой драгоценный подарок не выронила с испугу. Ты этого хочешь?
— Нет, не этого. Поговорить хочу.
Он успел заметить в ее глазах болезненную обиду, но Катя быстро скрыла ее, вновь загоревшись непримиримой злостью.
— Нам не о чем. — Заторопилась взбежать наверх.
— Так уж и не о чем. — Со смешком прыгнул через ступеньку.
— Имей совесть, не тащись за мной в комнату.
— Я отключил свою совесть ровно на пятнадцать минут, чтобы она мне не мешала.
— Да отпусти ты меня!
— Пятнадцать минут, Катрин.
Теперь непонятно было то ли она от него убегает, то ли он тащит ее в комнату.
— Ты вообще оборзел, вломился ко мне, — возмутилась за дверью своей спальни, — где твое воспитание? Тоже отключил? А если кто-нибудь увидит? Или зайдет сюда?
— Ничего страшного, я же твой жених, мне теперь все можно. Скажу, что на ужин тебя приглашаю, договариваюсь о встрече на завтра.
— Можно ему. Выметайся отсюда! — Катерина положила коробку с куклой на кровать и снова резво шагнула к двери.
— Катенька.
— Так, не трогай меня! — тут же вспылила она.
Знала его «Катенька»! И себя знала… От тона, каким он это произносил, все внутри мягкое становилось.
— Ты в этом платье как конфета. Это не платье, а обертка, так и хочется развернуть. — Перехватив Катю за талию, тесно прижал к себе.
— Уходи отсюда, — упрямилась Катя, отшагивая назад и пытаясь нащупать ручку двери.
— Так как насчет завтрашнего ужина?
— Никуда я с тобой не пойду.
— Катрин, я так по тебе скучал.
— Знаю я, как ты скучал! — попыталась его оттолкнуть. — В объятиях своей блондинки!
— Какой блондинки? — Прижал ее к двери.
— Дима, отпусти, мне дышать нечем. — А он, гад, притиснулся к ней всем телом. — Дима… — сдавленно выдохнула. — У меня губы накрашены, не смей.
— Я вижу.
— Чего тебе надо от меня? Ну, подумаешь, переспали. Было и было, — затараторила она. — Чего ты там представление устроил? Не впутывай сюда родителей! Ты же знаешь, они нас потом задолбают! Не надо шутить при всех такие шутки! — выкрикнула от обиды.
— Ну, про «подумаешь, переспали» я уже слышал…
Дурацкое платье, хоть и короткое, стильное, изысканное. Пышное и плотное, под которым он не чувствовал нежности ее тела. Этот бант на плече лишний. Мешал трогать ее… Дурацкое платье…
— У меня губы накрашены, — беспомощно и тихо напомнила Катя, пытаясь втянуть в себя воздух.
— Мне нравится. Помада на губах — так по-женски, так вкусно…
Дал ей вздохнуть и поцеловал. Губы у нее сладкие, теплые. Боялся потерять контроль.— Только не кусайся. — Отпустил плечи, сжал в ладонях лицо и поцеловал крепче, чтобы ярче ощутить ее вкус. Провел языком по губам, и Катя на миг забыла о неудобном положении, в котором оказалась, забыла, что от него ей нечем дышать.
— Хорошо! Ладно! Пойду я с тобой в ресторан, только отпусти меня! Отпусти и уходи! — яростно зашептала, сама не понимая, откуда нашлось сил, чтобы оттолкнуть его.
Он отступил и взялся за ручку двери.
— Дима! Ну, куда ты! — раздраженно встряхнула руками. — Помада! — Взглянула на туалетный столик, бросилась к нему, достала из ящика салфетку. — Стой! — Вытерла ему губы.
— Фу, гадость, — скривился он, — ты вкуснее.
— Исчезни, Крапивин.
— Завтра в восемь вечера приеду.
— И звонить не будешь? Сразу приедешь?
— Звонить не буду. Приеду.
Глава 4
«В конце концов, я обещала ему только ужин, а не откровения заблудшей души», — рассудила Катя, садясь в машину к Крапивину.
Усевшись, девушка со вздохом сомкнула руки и уставилась на дорогу.
— Как настроение? — миролюбиво поинтересовался Дима, чтобы завязать разговор.
— Спасибо, прекрасно, — ответила Катя, вежливо улыбаясь. — Куда мы едем?
— В «Кроличью нору».
Дима вез ее в свое любимое место. Он считал, что гастрономия — это такое же искусство, как литература и живопись. Авторские рецепты и тонко продуманные сочетания были отличительными чертами кухни этого ресторана. Каждый сезон открывался дегустационным сетом, в основе которого лежали новые продукты, новые идеи, комбинации неожиданных вкусов и самое бережное отношение к традициям.
Что-то мелькнуло на лице Катерины, стоило ей узнать, где им придется ужинать, но она сдержалась, покорно притихнув.
К счастью, данный самой себе обет молчания удалось блестяще выдержать по дороге. Пока ехали, возможности поговорить не было: у Крапивина то и дело тренькал телефон и ему приходилось с кем-то беседовать. Невольно Катерина прислушивалась, ожидая услышать знакомый женский голос, но нет, Агата не позвонила, и это было даже как-то странно.
Едва они вошли в ресторан, и за ними захлопнулись стеклянные двери с переплетами из темного дерева, Катино спокойствие начало таять. Помогая раздеться, Дима сделал ей комплимент, сказав, что она прекрасно выглядит. Да, сегодня на ней снова «маленькое черное платье». Наверное, она надела его назло больше себе, чем ему. Решила испытать свое терпение на прочность, пусть Крапивин иронизирует сколько угодно.
Сняв верхнюю одежду, Катя первая безошибочно шагнула к лестнице, чтобы подняться на второй этаж. Точно знала: Дима не сядет в общем зале, он не любит посадочные места с диванами. А VIP-зал очень уютно организован. Он небольшой, там удобные кресла, зона отдыха с камином, облицованным мрамором теплого бежевого оттенка. Сверкающие подсвечники на палисандровых столах..
Сама она очень редко бывала здесь. Это не то место, куда можно заглянуть с друзьями на чашечку кофе или обед. Слишком помпезно. Все выдержано во французском стиле — с яркими приметами городской парижской классики, горного шале и интерьеров в духе Прованса.
Главный зал состоял из двух зон, которые отделяли друг от друга восемь вращающихся зеркальных ширм. Высокие окна с белыми переплетами создавали иллюзию внутреннего дворика.
— Дима, если ты желаешь, то можешь заказать себе вина.
— Разрешаешь?
— Ты не должен себе отказывать из-за меня.
— Я и не отказываю, а просто не хочу. Обойдусь сегодня без допинга.
Катя засмеялась:
— А я собираюсь напиться на свой день рождения.
— Прям напиться? Или выпить?
— Прям напиться. Восемнадцатилетие один раз бывает, хочу достойно встретить, чтобы на всю жизнь запомнить.
— Железная логика.
— Нормальная логика. А до этого времени я веду практически здоровый образ жизни. Стараюсь, во всяком случае.
Мда, сложно будет выполнить данное себе обещание. Они всего минут пятнадцать в ресторане, а Дима уже успел ее разговорить. И как-то все само собой получилось, только уселись за столик. Ладно, о чем-то им все равно придется весь вечер разговаривать.
— Я хотела кое-что тебе сказать.
— Может, мы сначала закажем что-нибудь?
— Нет, сначала скажу то, что хотела— Хорошо.
— Хочу извиниться.
Дима остался спокоен как будто уже знал, что именно должен ей простить.
— Извини, что наговорила тебе вчера столько грубых слов. Я не хотела тебя обидеть, это вышло…
— Случайно? — закончил он за нее.
— Случайно, — конечно, подтвердила. Не признаваться же, что оскорбила его намеренно.
— Под влиянием очень сильных эмоций.
— Бывает, — простое согласие с его стороны немного смутило Катю. — С тобой такое случается, но я рад, что ты понимаешь, что это было…
— Некрасиво?
— И некрасиво тоже.
Катя вдруг испугалась, что Дима разочаруется в ней, и мысль эта отозвалась внутри неожиданной болью.
Разочарование очень разрушительно. Оно, как яд, убивает все доброе и хорошее.
— Выбирай, что ты будешь.
Наверное, официантки в таких заведениях умеют читать мысли. Не успел Крапивин и взгляда поднять, как около их стола возникла улыбающаяся и готовая принять заказ девушка.
Катя заказала первое, что попалось на глаза. Есть совсем не хотелось. Все еще не представляла, в какую сторону повернет их разговор, и это заставляло ее волноваться. И все же можно попробовать говорить о чем-то нейтральном. О том, что интересует Диму, например.
Какое-то время Кате удавалось придерживаться выбранной линии, но бесконечно ходить вокруг да около невозможно, а Дима точно ждал, пока она сама устанет от пустословия.
— Я не специально, так получилось, — почему-то снова начала оправдываться она, раскрывая клатч из лаковой кожи. — Правда. Я же не знала, что мы именно сюда придем. Так что вот… — достала брелок в виде кроличьей лапки, — миру мир, в общем. Это тебе на счастье. Говорят, помогает.
— Кроличья лапка?
— Или заячья…
— Что мне с ней делать?
— Не знаю, — пожала плечами, — прицепи на телефон.
— Катя, — рассмеялся он, — дикость какая.
— Вообще дикость, Крапивин. Но нельзя отказываться от такого знака внимания, ты же понимаешь.
— Нельзя.
— Я же с душой выбирала.
— Даже не сомневаюсь.
— Ее везде с собой надо носить, тогда она принесет удачу.
— Можно я буду этот подарочек из кармана в карман перекладывать?
— Нет, прицепи на телефон. Тогда точно всегда с тобой будет.
— Кроличью лапку. На «Верту».
Катя снова улыбнулась, но в этой улыбке не было привычной иронии, а мелькнула легкая задумчивость.
— Давай я сама. — Взяла со стола телефон, собираясь прицепить на него брелок. — И не смей снимать, а то у нас снова война начнется. И не смотри на меня так, я все равно не буду с тобой разговаривать.
— А что ты сейчас делаешь?
— Ужинаю с тобой. А за ужином принято болтать о всякой доброй ерунде.
— Нет, Катюша, если сегодня мы поговорим с тобой о всякой доброй ерунде, то завтра на каком-нибудь другом ужине ты вместо жареного осьминога съешь меня.
— Кстати, мне что-то не очень этот осьминог.
— Я настаиваю. — Он настаивал таким мягким взглядом, что у Кати под ложечкой засосало, как от голода.
— Она приезжала к тебе? — наконец решилась спросить прямо обо всем, что ее волновало.
— Кто она? Вокруг меня масса женщин, с которыми я так или иначе контактирую или сотрудничаю. Они приезжают и уезжают, приходят и уходят.
— Агата.
— Мы виделись по работе.
— И только? — переспросила Катя с недоверием.
— Ты с ней спал?
— С ней — нет. А почему тебя так волнуют мои связи? Мы же с тобой просто переспали, у нас было и было. Ты же так мне сказала тем утром. Или я что-то путаю?
— Ох, не провоцируй меня, Дима, — устало откликнулась она и отложила вилку.
— Я не провоцирую, а уточняю.
Крапивину удалось задеть ее за живое, и Катя немного разозлилась:
— А что я должна была тебе сказать? Дима, брось ее?
— Когда не знаешь, что сказать, лучше молчать. Тем более я в подобных подсказках не нуждаюсь.
— А что ты сказал Агате?
— Сказал, чтобы она возвращалась обратно, у нее в России много дел.
— И как она это восприняла?
— Спокойно.
— И все? Даже не попыталась тебя придушить или отравить со злости?
Дима рассмеялся:
— Не попыталась.
— По-видимому, она просто надеется, что ты вернешься, что сейчас у тебя просто временное помутнение рассудка. Небольшое помешательство.
Крапивина позабавили ее слова. Катя даже не представляла, как она права про помутнение рассудка и помешательство.
— Она подстилка, Дима. Дешевка. Она все будет терпеть, лишь бы не потерять твое покровительство.
— Катрин, ты очень нежная и красивая, тебе не идет такая грубость.
— Тебя задевает, что я так ее назвала? — пропустила мимо ушей его комплимент.
— Я тебя сюда пригласил не для того, чтобы свою бывшую обсуждать. Мы давно расстались. Еще до того, как я уехал из России.
— Правда?
— Чистая.
— Я не знала.
— Тебя так расстроило, что Агата виделась со мной? Если так скучала, почему не сказала? Я бы купил билеты, встретил тебя… прилетела бы ко мне в гости… Но ты два месяца убеждала меня, что я тебе не так уж и нужен.
— Я по тебе всегда скучаю, Крапивин. Даже когда готова обматерить по телефону. Я не хочу это есть, закажи мне что-нибудь другое. Вкусное. Ты здесь часто бываешь и все знаешь.
— Что ты хочешь?
— Тебя, Дима. Жареного на гриле. С хрустящей корочкой. В каком-нибудь медово-апельсиновом соусе.
— Хорошо, гриль так гриль, — коротко согласился он и открыл меню. Пробегая глазами по странице чему-то вдруг улыбнулся, будто там между строк было что-то для него написано.
Ему всегда нравилась импульсивность Кати, ее искренность в проявлении чувств. Именно к этому тянулся, наверное, оттого что сам не всегда мог себе позволить такую эмоциональную открытость. Приходилось принимать решения, в которых эмоции неуместны. Порой эти решения и вовсе противоречили внутренним ощущениям. А Катька, да, сейчас готова выматерить, через пять минут снова будет обожать. Такую он ее понимал лучше, чем когда она надевала маску хладнокровия. Раздражало, потому что знал: это все напускное, и внутри у нее бурлит. Бесило, если начинала говорить не то, что на самом деле думала, при этом искренне веря, что он на это купился.
Вот как сейчас… В глазах ее появился холодок, движения рук стали какие-то слишком расчетливые, спина закаменела, а улыбка перестала светиться теплом, стала тщательной, выверенной.