Как сказать? Народу? Слово это обычно относят к людям, а вокруг были черти – но разных видов и размера.
Первым, что бросилось мне в глаза, были стоящие возле стены большие круглые врата, образованные двумя странно мерцающими – и как бы мнящимися мне фигурами. Они совсем не были похожи на тех зеленых уродцев, каких я наблюдал раньше.
Представьте себе двух бородатых титанов, эдаких посейдонов или моисеев, вышедших из-под резца Микеланджело (имею в виду выразительность черт, запечатленное в их облике высокое страдание, гигантский размер и мускульную мощь). Теперь вообразите, что эти титаны изогнуты в две симметричные дуги спинами друг к другу – и соприкасаются затылками и пятками, так что их тела соединяются в почти совершенной формы кольцо.
Даже не знаю как описать ощущение, возникшее при взгляде на них – ничего похожего я прежде не испытывал. Они походили не столько на живых существ, сколько на след, оставленный помпейской фигурой в пепле – и одновременно были как бы предчувствием.
Знаете, так бывает: заходишь в комнату, видишь быстро испаряющийся отпечаток ладони на оконном стекле – и понимаешь, что здесь кто-то недавно был. Исчезнувшего еще помнит воздух, помнит обивка кресел, но его уже нет. А бывает так, что сидишь вечером в кабинете, и вдруг кажется, будто кто-то сейчас непременно войдет, и при одной этой мысли охватывает ужас…
То, что я испытал при виде этого живого кольца, было страннейшим сочетанием двух этих чувств, предчувствия и послевкусия, словно то, что я видел, уже исчезло – и теперь вот-вот собиралось появиться снова…
Изогнутые фигуры не были на самом деле плотными и физическими – это было как бы слабо светящееся нечто, похожее на притворившийся мрамором дым.
Не знаю, удалось ли мне передать вам свое чувство, но один только вид этих созданий немедленно отозвался у меня в желудке.
Я вспомнил слова Капустина о бородачах, изгнанных из настоящего времени в будущее и прошлое. Именно их, похоже, я и наблюдал. Вернее, не их самих – а как бы их тень, падающую в настоящее с двух сторон.
Смотреть на них было неприятно и больно, но все же я успел различить скрытые растительностью не то лица, не то морды с глубокими впадинами глаз, огромные бороды, растущие не только из лица, но даже из шеи и груди – и кривые рожки над головами. Конечности их были самого устрашающего когтистого вида. В общем, эти создания походили бы на чертей гораздо больше, чем полковник А, не будь они такими призрачными.
От кольца, образованного двумя гигантами, отходил толстый канат из той же зыбкой дымоподобной материи – и заканчивался на стальном ящике Карманникова.
Все прочие существа в подвале были чертями, внешне почти неотличимыми от полковника А.
Четверо стояли по углам, держа в руках какие-то черные палки, похожие на оркестровые флейты – в их отверстиях и клапанах просверкивал тот самый синий свет, что лишил меня воли несколько минут назад, и выглядели эти инструменты весьма устрашающе.
Двое чертей колдовали над ящиком Карманникова (именно что колдовали – они делали странные движения ладонями, с которых свешивались как бы длинные потеки светящегося желтого теста), а рядом с ними сидел третий, чья голова была соединена с головой Карманникова желтой шевелящейся веревкой из того же вещества. На лице Карманникова было написано отвращение пополам с болью – и я сразу догадался, что черти самым беззастенчивым образом ковыряются в его памяти и мыслях.
Догадался я потому, что вспомнил церковные проповеди о вторгающихся в наш разум бесах. Прежде они смешили меня своей кажущейся недостоверностью. Как же бесы проникают в течение наших мыслей, язвительно вопрошал я – залезают через ухо? Или, может, через ноздрю? Или слушают тишайший ток мыслей каким-то особым чертовым стетоскопом? Как ни смешно это прозвучит, Елизавета Петровна, правильный ответ таков – черти проникают в наш ум посредством желтых веревок.
Видимо, все эти очки, ушные вкладки, веревки и потеки теста были сделаны из одного и того же живого вещества, хотя различались размером и формой. Лентами из него были стянуты и гиганты, образующие собой ворота. А опустив глаза, я увидел нечто похожее и на собственных запястьях.
– Что это такое? – спросил я. – Вот это, желтое?
– Наша технология, – ответил полковник А. – Одна из.
– Технология, – повторил вдруг Капустин, словно придя в себя. – Вы американцам ее тоже передали?
– Сами спросите, – сказал полковник А. – Они сейчас прибудут.
– Что? – наморщился Капустин. – Как прибудут? Откуда?
– Мы перенастроили ваш турникет, – сказал полковник А. – Теперь он ведет не в лубянское подземелье, откуда вы шагнули в прошлое, а совсем в другую локацию… Вот, не угодно ли.
Видимо, черти понимали друг друга без слов. Полковник А ничего не сказал своим сообщникам и не подал им никакого знака – но по опутанным желтой лентой гигантам прошла судорога, и пустота между ними засветилась.
А потом – совсем запросто, словно это была дверь в соседнюю комнату, – в подвал из ворот стали входить гости.
* * *Впереди шли три черта. Они выглядели чуть крупнее и темнее остальных, и гульфики у них были ярче, с отливом в желтизну.
Один из них – тот, что в центре – держал нечто похожее на римский военный штандарт: темный шест, увенчанный светящимся кольцом с треугольником внутри. Треугольник был повернут вершиной вниз, из-за чего знак казался отдаленно похожим на косоглазый лик этих существ.
Кажется, это был оккультный или масонский символ – где-то я подобное видел. Только здесь он был необычно окрашен: кольцо светилось зеленым, а треугольник внутри – розовым. Вокруг кольца мерцали какие-то огоньки, похожие на письмена, но лишь только я попытался разглядеть их, как увидел на их месте латинские буквы:
SAFE SPACEА затем вместо них появились русские слова:
МИРНЫЙ КОСМОСМало того, пока я моргал, русская надпись переменилась на «БЕЗОПАСНЫЙ КОСМОС», уменьшившись при этом в размерах.
Однако самое поразительное свойство штандарта, Елизавета Петровна, заключалось в другом.
От светящегося знака исходила власть. И не в переносном смысле, а в самом прямом – я, как только ощутил ее, сразу понял, чего именно пытались достичь древние земные вожди, предписывая носить подобные изображения перед процессиями и войсками.
Вы спросите, какого рода власть? Это была власть над умом и душой, непосредственно ощутимая и несомненная. Она, если я могу так выразиться, сама доказывала свою состоятельность и не оставляла никакого места для сомнений. Проникшая в мою голову сила была настолько уверена в себе, что даже не подавляла мою волю.
При одном взгляде на штандарт становилось ясно: стоящее за ним могущество безмерно, и все, кто решится пойти против него, обречены. А покорным и послушным были обещаны безопасность и мир… Переживание было настолько отчетливым, что не нуждалось ни в каких дальнейших аргументах. Все было ясно без слов.
Что интересно, угроза исходила от внешнего зеленого кольца, а обещание мира – от перевернутого розового треугольника внутри. Так, во всяком случае, показалось мне вначале, но вскоре я перестал различать подобные тонкости.
Встав перед круглыми воротами, черт со штандартом поднял его и ударил шестом в землю. Что-то горячее колыхнулось в моем мозгу, и мне всей душой захотелось услужить этим зеленым чертям хоть чем-нибудь, а если не выйдет – то хотя бы не вызвать их неудовольствия.
А затем из ворот появились трое людей со стульями в руках. Выглядели они довольно странно.
Все они были средних лет, с выбритыми лицами, коротко и как бы по-детски стриженные. Они носили такие же желтые очки, как и мы все, а одеты были в просторные серо-зеленые пижамы, покрытые как бы многослойными пятнами грязи. Приглядевшись, можно было увидеть, что пятна состоят из множества цветных квадратиков – видимо, чтобы наблюдатель понял, что это не настоящая грязь, а с большим искусством созданная видимость.
Я подумал, что наши нигилисты часто пытались перенять вид низших сословий, не гнушаясь самых постыдных печатей бедности и порока, но до такого самоуничижения, кажется, не доходил никто… Потом что-то повернулось у меня в голове, и я догадался, что вижу военных в форме. Но погонов или эполетов на них не было, только у одного на груди, словно ценник на кукле, висела бирка с двумя звездами.
– Здравствуйте, господа, – сказал военный с двумя звездами. – Я Николас Крофт, задний адмирал. Стратегическое командование.
– Дэвид Берч, профессор, – представился военный без знаков различия. – Массачусетский институт технологии.
– Аарон Димкин, полковник, – сказал другой военный без знаков различия. – Центральное разведывательное управление. Можно просто Дима. Ну или просто Димкин, хе-хе…
Он говорил по-русски, и я понял, что двое перед ним представились по-английски – но я каким-то образом услышал их по-русски. Видимо, эти желтые наушники переводили вообще любую речь, и делали это с огромной скоростью.
Он говорил по-русски, и я понял, что двое перед ним представились по-английски – но я каким-то образом услышал их по-русски. Видимо, эти желтые наушники переводили вообще любую речь, и делали это с огромной скоростью.
Визитеры поставили свои стулья в линию недалеко от нашего стола, сели на них – и некоторое время нас изучали.
– Ну что, герр Капустин, попали? – спросил Димкин все так же по-русски – вполне, как мне показалось, дружелюбно.
– И вы попадете, Дима, – ответил Капустин. – Не сомневайтесь. Даже эта хусспа не поможет.
По его кивку я догадался, что так он назвал грозный знак власти (а может быть, сам ее источник) в руках у черта, стоявшего перед воротами.
– Сразу предупреждаю, – продолжал Капустин, – допрашивать, пытать, обкалывать наркотиками, сканировать или зондировать нас бесполезно. У нас полная гипноблокировка. Тут же все забудем. Не сможем поддержать разговор.
– Знаем-знаем, – кивнул Димкин. – Блокировка у вас и у Пугачева. Но у вашего техника ее нет. Этого нам вполне достаточно. Мы его за час или два дочитаем, и решим, что делать дальше.
На лице Капустина мелькнуло что-то среднее между досадой и омерзением.
– И мы даже знаем, почему он без блокировки, – продолжал Димкин. – Это у вас на совещании решили – если вы все забудете, то блокировку можно будет снять потом, а вот если все забудет техник, назад вы уже не вернетесь.
– Хорошо работаете, – сказал Капустин.
– Вы тоже неплохо. Решили, значит, послать зеленых человечков в прошлое?
– Уж насчет зеленых человечков я бы помолчал, – ответил Капустин. – Мы хорошо знаем, что эти человечки проделывают с каждым вашим президентом, когда его первый раз пускают в Овальный кабинет.
– А что с ним делают? – неожиданно для себя самого спросил я, и военные поглядели на меня с таким изумлением, словно голос подал комод или лавка.
– А то самое, – ответил Капустин. – Связывают его своей наномассой – ноги к стулу, руки к столу, это у них процедура безопасности такая. Потом лезут в голову своими желтыми щупальцами и все там меняют. А народ удивляется – почему такие хорошие и разные люди, как только их выберут, делают всегда одно и то же.
– Да, – сказал Крофт. – За свободу приходится платить. И цена часто бывает высокой. А вы платите еще более высокую цену за свое рабство.
Капустин покосился на меня – как мне показалось, смущенно.
– Почему же рабство? – спросил он.
– Потому что ваша страна, – ответил Крофт, тоже почему-то поглядев на меня, – это феодально-полицейское государство, управляемое уродливо разросшимся жандармским аппаратом, пытающимся ввергнуть мир в нестабильность.
Капустин даже покраснел от негодования.
– Это у нас жандармский аппарат разросшийся, да? От нас нестабильность? У вас самих сколько человек в разведке и госбезопасности работает? Забыли? А я скажу. В Америке одних только гэбэшных контор с разными вывесками – тысяча триста штук! Частных компаний, которые под ними – две тысячи! Миллион человек работает в вашей гэбухе. Миллион! И это только по открытым источникам. И чем они все занимаются? Защищают права пидарасов в Саудовской Аравии?
– В том числе, – с достоинством ответил Крофт.
Капустин негодующе потряс головой.
– Нет, извините. Плохо защищаете. Мы сможем лучше.
– А у ваших собственных геев, значит, проблем нет?
– Не знаю, – ответил Капустин. – С пидарасами не общаюсь.
– Неправда, – сказал Димкин. – Забыли про своего брокера?
– Про кого? – Капустин наморщился. – А, вы про этого… Работаете хорошо, признаю. Даже такие мелочи знаете…
Разговор в подобном духе продолжался еще несколько минут, и чем дольше он шел, тем меньше я понимал его суть. У меня сложилось чувство, что эти господа не первый год друг друга знают и такая перебранка у них обычное дело.
Мне, признаться, нравилась спокойная невозмутимость американских военных. Было в них что-то римское, неторопливо-величественное и рассудительное. Словно бы они слушали аргументы послов какого-то варварского племени, отвечая на некоторые из них словами, а на другие – просто брезгливым движением брови. За этим, несомненно, стояла настоящая сила. Но сердцем, конечно, я болел за наших.
Капустин чувствовал это – и время от времени обращал свои язвительные ремарки ко мне:
– А знаете, Маркиан Степанович, почему у них такой разгул феминизма? Из-за этих зеленых стерв. Потому что все они самки, чтобы не сказать сучки. Они своих мужиков еще сорок тысяч лет назад убили. Всех сразу, за одну ночь и один день, это у них называется «Сутки Славы». Главный праздник. С тех пор размножаются в пробирках. Первый в космосе случай геноцида по половому признаку. Как они перед Всевидящим Глазом отмазались, я до сих пор понять не могу. Юристы у них хорошие просто. По этой же причине, кстати, они и нас засудили…
Крофт негодующе поднял руку, но Капустин продолжал:
– Они с тех пор везде во вселенной, куда дотянуться могут, вводят феминизм… А для мужского пола – кросс-дрессинг. Заставляют самцов мочиться в женской позе. Цель у них на Земле такая – довести технологию до порога, когда можно будет через пробирку размножаться, а потом всех мужчин за один день извести и оставить одних лесбиянок. Американскому президенту об этом секретные службы каждые две недели докладывают, да только что толку, если президент – дрон?
Я догадался, что слово «лесбиянка» означает то же самое, что трибада. Ум мой был так сконфужен, что я не к месту задумался, как бы правильнее перевести «трибада» на русский. Это ведь от греческого «тереть» – наверное, терка? Впрочем, звучит как-то кухонно.
– И ладно бы только ваш президент, хрен с ним, – продолжал Капустин, – но ведь ваши зеленые сучки уже половине человечества в башку залезли. Самым элементарным и действенным методом. Просто запретили говорить слова, которые еще вчера было можно. Вроде безобидно, но на деле – продвинутая зомбическая технология контроля. В точности как у колдунов на Гаити…
– Интересное сравнение, – заметил Димкин. – Вы на Гаити по культурному обмену были?
– Чтоб вы знали, Маркиан Степанович, – продолжал Капустин, – вся политкорректность – от этих зеленых выдр со страпонами. Они всю вселенную уже задолбали… Эти, – Капустин кивнул на американских военных, – все знают, просто надеются, что при их жизни обойдется. Что выйдут на пенсию с прибором в штанах и будут из него барбекю жарить на заднем дворе…
Я заметил, что во время этой тирады полковник А и другие черти перестали заниматься своим делом и повернулись в нашу сторону. А потом черт со штандартом приподнял свою хусспу и ударил шестом в землю.
По подвалу прошла словно бы волна электрического гнева. Профессор Берч, до этого молча глядевший себе под ноги, встрепенулся, будто его дернули за невидимый поводок. Встав со своего места, он сказал:
– Заявляю решительный протест против искажения исторической правды и языка ненависти, звучащего за этим столом. Слова «стервы», «сучки» и «выдры» относятся к языку ненависти, и их употребление является актом микронасилия. Наказание – болевой шок. Правильное именование расы наших уважаемых старших партнеров – «Красотки А» или «Красавицы А». С целью разрушения гетеронормативных клише к ним следует обращаться исключительно в мужском роде, за нарушение – болевой шок. Гендерная флюидность является важнейшим условием свободной самоидентификации космических рас, поэтому слово «страпон» также относится к языку ненависти – следует говорить «перформативный конструктор гендерной идентичности». Примитивная и лживая трактовка космической истории недопустима. Целью Красоток А является построение мирного и безопасного космоса для всех рас, кроме изгнанных из времени и пространства омерзительных спермозавров. Желающий узнать правду о Сутках Славы должен обратиться к культурному представителю Красоток А, и ему будет предоставлена вся необходимая информация…
Димкин с Крофтом поднялись со своих стульев, приложили правую ладонь к сердцу и громко произнесли:
– Ай-ай! Ай-ай!
Все их римское величие сразу куда-то делось, и я сообразил – если эти высокие статные красавцы не боятся других военных, это еще не значит, что они не боятся ничего вообще.
Я не выдержал и засмеялся.
И тогда черт с хусспой повернул ко мне ее диск. В глаза мне ударила зеленая молния, в голове будто что-то оборвалось, и я лишился чувств.
* * *Почти тут же я пришел в себя.
Вернее, попытался.
Знаете, Елизавета Петровна, это было так, словно я на миг заснул, а душу мою тут же уловили сачком и удерживали теперь всего в вершке от пробуждения.
Вроде бы я знал, что сижу за столом, где идет какой-то недобрый разговор. Но время в подвале текло очень медленно – настолько медленно, что я понял: пока здесь происходят тихоходные события и произносятся бесконечно длинные слова, я вполне могу навестить еще одно прилегающее помещение, даже не поднимаясь с места. Так же, как делал раньше…