Я просто приведу несколько фрагментов из этой истерически фанатичной статьи."..Никакой пощады этим врагам народа, врагам социализма, врагам трудящихся. Война не на жизнь, а на смерть богатым и их прихлебателям, буржуазным интеллигентам, война жуликам, тунеядцам и хулиганам…"
"…Богатые и жулики, это — две стороны одной медали, это — два главных разряда паразитов, вскормленных капитализмом, это — главные враги социализма, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения, с ними надо расправляться, при малейшем нарушении ими правил и законов социалистического общества, беспощадно".
Ленин предлагает конкретные формы социалистического контроля: "В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы… В другом — поставят их чистить сортиры. В третьем — снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом — расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве…"
Утрата "различия между добром и злом" для частного человека может грозить неприятностями лишь для членов его семьи или очень ограниченного круга лиц. Ленинский же фанатизм в трактовке коммунистических догм означал полную вседозволенность в масштабах необъятного государства. Достаточно было заявить: "Именем революции!", или "По решению Совнаркома!", или,3 интересах пролетариата!" — и можно было обдирать алтари церквей, отбирать шубы у старой профессуры, заставлять чистить сортиры "буржуазную интеллигенцию", ставить к стенке тунеядца. Особенность этой безнравственной грани ленинского интеллекта заключалась в том, что в результате целой системы мер, проводимых в жизнь сонмом комиссаров, она постепенно превращалась в общественную необходимость, а затем и потребность. Ленин формировал новую мораль нации, жесткую в своей нетерпимости, беспощадности, бездумности.
Предписывая жестокие меры но отношению к буржуазии, элементарный бытовой минимум для главных носителей коммунистической морали — пролетариата, Ленин явно благоволил в смысле предоставления материальных благ своему окружению, партийной верхушке. При его приверженности к социальной справедливости он, как ни странно, не видел в этом ничего аморального.
После переезда из Петрограда в Москву большевистские руководители, оккупировав лучшие гостиницы столицы, не удовольствовались этим… Вскоре партверхушка перебралась в Кремль, заняв исторически значимые помещения. Уже в 1918 году началась массовая конфискация для руководства страны подмосковных особняков, принадлежавших бежавшим фабрикантам, купцам, промышленникам, царским сановникам. Кремлевский паек, кремлевские талоны были предметом вожделений функционеров рангом ниже. При крайней нехватке подвижного состава десятки новых вождей обзаводились персональными вагонами и даже поездами.
Ленин, полагаю, весьма искренне постоянно интересовался ходом лечения и отдыха своих соратников, слал телеграммы с запросами. Так, Крестинский, отвечая на телеграмму Ленина двумя письмами от 12 и 14 ноября 1921 года, подробно сообщает вождю, как проводят время и лечатся Цюрупа, Розмирович, Рыков, Сокольников, Карахан. Посол пунктуально перечисляет заключения врачей о состоянии печени, желудка больных и даже о лечении геморроя Карахана и Цюрупы…Протоколы Политбюро пестрят принятыми решениями об отпусках Томскому, Калинину, Ворошилову, Троцкому, Бухарину, Зиновьеву, Склянскому, Дзержинскому, Сталину, Каменеву, другим руководителям с предоставлением особых льгот и преимуществ отдыхающим. Часто именно Ленин был инициатором "льготных" отпусков. На заседании Политбюро 28 марта 1921 года, например, решили предоставить Крестинскому отпуск на два месяца с выездом в Германию. Заметим, в это время в России голодало более двадцати миллионов человек. А в это время Ленин пишет записку Молотову с предложением провести через оргбюро ЦК решения о режиме работы Зиновьева и об организации специального дома отдыха для "ответственных работников" Петрограда. Ленин требует, чтобы ему регулярно посылали бюллетень о состоянии здоровья Зиновьева.
Именно Ленин положил первые камни в фундамент бюрократического здания, именуемого партийной номенклатурой. Фактически формировался новый класс — верная опора ленинского режима.
Забота Ленина носит явно выборочный характер: прежде всего "ответственные работники". В дни, когда уже известны факты людоедства в Поволжье, конвульсирующем от ужасного голода, Ленин пишет еще одну записку Молотову с предложением назначить ответственных лиц "для наблюдения за состоянием здоровья ответственных работников, с еженедельным докладом в ЦК РКП(б)". Записка написана на оборотной стороне доклада Н.А.Семашко о самочувствии Л.Д. Троцкого.
Видимо, нужно было заботиться о состоянии здоровья и партверхушки, но, когда это приобретает характер какой— то навязчивой идеи, начинаешь сомневаться, что коммунизм предназначался для всех. Внимания высшей партийной коллегии удостаиваются и такие вопросы. 5 декабря 1921 года в присутствии Ленина, Троцкого, Сталина, Зиновьева, Молотова, Каменева, Калинина Политбюро обсуждает вопрос "О болезни Н.М.Бухариной". Решили: "Поручить т. Семашко наблюсти за тем, чтобы Н.М.Бухарина была немедленно отправлена под специальным надзором врачей в Германию на лечение". Почти через два месяца Ленин запрашивает Берлин, "как идет лечение Бухарина и его жены…".
Ленин, что касается окружения, успевает следить за всем. Пишет записку Э.М.Склянскому, чтобы тот отдал распоряжение о "прицепе к воинскому поезду вагона Н.И.Бухарина и М.И.Ульяновой, следующего в Крым…".
Нужно, видимо, было лечить и геморрой Карахана, и Бухарина с его женой, заботиться, чтобы лечащий врач Сталина В.А.Обух передал его пациенту "четыре бутылки лучшего портвейна", но не покидает ощущение какой-то аномальности этого навязчивого творения Добра посреди тотального Зла. Нищая страна не только взяла на свое полное содержание руководителей быстро возникающих многочисленных компартий, но и не жалеет средств (валюты, золота, отобранных у народа и церкви драгоценностей) для отдыха и лечения многочисленных новых высших сановников и их жен. Радение о благополучии одних ценой жалкого прозябания многих.
На протяжении десятилетий миллионы советских людей считали естественным, что партийная бюрократия свято исполняла этот один из главных заветов Ленина.
"Рокового человека" нельзя понять, не обращаясь к свидетельствам людей, особенно хорошо знавших Ленина. В начале книги мы возвращались не раз к Н.В.Валентинову, сохранившему для нас в памяти черты раннего Ленина. Не менее интересные наблюдения Л.Д.Троцкого, который с 1917 года стал верным соратником и одним из апологетов Ленина. Я уже как-то писал, что эта апологетика имела и тайную сторону. Троцкий, бывший в революции вторым человеком, был заинтересован поднять Ленина еще выше на историческом пьедестале. Этим самым незаметно как бы поднимался и второй вождь русской революции. Но тем не менее описания Троцкого, бывшего не только превосходным публицистом, но и талантливым психологом, весьма интересны.
Троцкий, выступая 23 апреля 1924 года на вечере воспоминаний о В.И.Ленине, высказал ряд интересных наблюдений, перекликающихся с заключением Бердяева о "роковом человеке". Троцкий утверждает, что Ленин, "приехавший в революцию" в апреле 1917 года, был уже "законченный в духовном росте как теоретик, как политик, как революционер, как человек. Он был уже целиком и полностью подготовлен к той исключительной, ни с чем не сравнимой исторической роли, которую он сыграл в ближайшие месяцы".
Троцкий, выступавший без предварительной подготовки на вечере, импровизируя, говорил, что Ленин не мог примириться с тем, что рядом с ним были люди, которые не понимали, что недели решают за годы, а годы за столетия… В нем было "такое большое, могущественное внутреннее клокотание революционного нетерпения…".
Троцкий, по существу, утверждает, что Ленин верил в свою избранную роль вождя того великого дела, которое, как выразился оратор, приведет к "перерождению человечества". Это вера в возможность "величайшего перерождения" (видимо, понимая под ним изменения) пронизала Ленина насквозь; он был в нравственном смысле "величайшим идеалистом". Троцкий поясняет, что слово "идеалист" он использует как символ безграничной веры в революцию и ее "высоты".
Думаю, что эти замечания усиливают наше нравственное понимание Ленина как фанатика идеи, осененного верой в свою миссию. У Ленина порой было что-то мистическое в отношении конкретных ситуаций. Он очень, очень часто говорил: "Не сделаем этого — погибли". Так, 10 мая 1918 года писал А.Д. Цюрупе: если не организуем беспощадный военный поход на деревенскую буржуазию, "то голод и гибель революции неизбежны". Вскоре пишет телеграмму в Кинешмский совдеп, где предрекает: если не преодолеем неслыханные затруднения, то дело революции "обречено на полную гибель…". Ленин, веря в свою мистическую прозорливость, без конца подстегивает большевиков угрозой гибели. Обращаясь к молодежи, заклинает: "без сознательной дисциплины рабочих и крестьян наше дело безнадежно".
Думаю, что эти замечания усиливают наше нравственное понимание Ленина как фанатика идеи, осененного верой в свою миссию. У Ленина порой было что-то мистическое в отношении конкретных ситуаций. Он очень, очень часто говорил: "Не сделаем этого — погибли". Так, 10 мая 1918 года писал А.Д. Цюрупе: если не организуем беспощадный военный поход на деревенскую буржуазию, "то голод и гибель революции неизбежны". Вскоре пишет телеграмму в Кинешмский совдеп, где предрекает: если не преодолеем неслыханные затруднения, то дело революции "обречено на полную гибель…". Ленин, веря в свою мистическую прозорливость, без конца подстегивает большевиков угрозой гибели. Обращаясь к молодежи, заклинает: "без сознательной дисциплины рабочих и крестьян наше дело безнадежно".
И так почти по любому, более или менее серьезному поводу. Но вот что интересно: пророчествуя о возможной гибели, Ленин полон моральной решимости вести караван революции до конца. Любой ценой. Не считаясь с любыми жертвами. Он как бы стал заложником своего мессианского предназначения, ведь он — "роковой человек".
Еще раз обратимся к Троцкому. В своих весьма интересных и глубоких записках о Ленине он вспоминает, как тот вел себя накануне казавшегося близким краха советской власти. Троцкий спрашивает Председателя Советского правительства:
— А если немцы будут все же наступать?
— А если двинутся на Москву?
— Отступим дальше на восток… Создадим Урало-Кузнецкую республику, опираясь на уральскую промышленность и на кузнецкий уголь, на уральский пролетариат и на ту часть московских и питерских рабочих, которых удастся увезти с собой. Будем держаться. В случае нужды уйдем еще дальше на восток, за Урал. До Камчатки дойдем, но будем держаться. Международная обстановка будет меняться десятки раз, и мы из пределов Урало-Кузнецкой республики снова расширимся и вернемся в Москву и Петроград…
Мысленно возвращаясь в прошлое, становится страшно за отечество. Оно было полностью во власти людей, для которых нужна была власть, только власть. Неужели он мог всерьез думать, что уход за Урал означал сохранение его Советов? В мыслях — ни слова о людях, о народе, о судьбах России. Только о власти… Правда, как вспоминают ленинские современники, ему иногда хотелось пожалеть людей.
В известных воспоминаниях А.М.Горького о Ленине есть фрагмент о том, как Ленин, слушая на квартире Е.П. Пешковой сонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейна, с восхищением отозвался об "Аппассионате". Но, прищурясь, усмехаясь, он добавил:
— Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя — РУКУ откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы в идеале против всякого насилия над людьми…
По словам Горького, в одной из его бесед с Лениным вождь большевиков заявил:
— Нашему поколению удалось выполнить работу, изумительную по своей исторической значительности. Вынужденная условиями жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понято, все!
Согласен, со временем понято будет все. Но в отношении оправдания — совсем не уверен. Ведь множество людей и сейчас не осуждают Ленина. Да дело и не в обвинениях или оправдании, а в отношении к той методологии, которой был верен Ленин и которую унаследовали его последователи. Трудно согласиться с человеком, который считает себя траве, насильственно захватив власть, насильственно "осчастливливать" людей. Будучи фанатиком идеи, по существу, он и его последователи заставили миллионы людей "молиться" ложной идее. А те, кто был не готов, не хотел, сомневался или просто подозревался в несогласии с "ленинскими идеалами", безжалостно вычеркивались новыми палачами из жизни. Поэтому принципиально не могу согласиться с ленинской уверенностью, что "жестокость нашей жизни будет понята и оправдана". Бесчеловечность оправдать нельзя во веки веков, независимо от того, когда она была совершена: во времена императора Нерона или нашествия Чингисхана, в годы правления Ленина или его соратника — "чудесного грузина".
Ленин, уверовав в свою исключительность и избранность (конечно, никогда и нигде не заявляя об этом), свою "роковую" деятельность сопровождает выражением полной уверенности в своей политической и исторической правоте.
Достаточно пролистать многочисленные тома переписки, записок, писем, телеграмм, как воочию убеждаешься: Ленин категоричен, как Мессия. Он верит, что его распоряжения единственно верны и спасительны для революции. Его интеллект господствует над умами соратников.
"Д.Т.Горбунову.
Поручаю Вам проверить, на основании каких законов и правил зарегистрировано в Москве, как сообщается в "Известиях" от 5 февраля, свыше 143 частных издательств, каков личный состав ответственных за каждое издательство…
Переговоры так же секретно о том, в чем состоит и как организован надзор за этим делом со стороны Наркомюста, РКИ и ВЧК. Все строго конфиденциально…"Если накануне революции Ленин трубил о свободе слова, печати, то теперь считает, что он и его партия могут и должны полностью определять: что люди должны читать, какой информацией пользоваться.
Безапелляционность его суждений в политических делах (а вся жизнь для него была окрашена только в политические цвета) стала со временем чем-то вроде нравственной нормы. Порой создается впечатление, что, "перепутав Добро и Зло", Ленин видит именно в традиционных добродетелях российского народа угрозу революции. Выступая 23 апреля 1924 года, Троцкий припоминал, что "Владимир Ильич говорил: "Главная опасность в том, что добер русский человек". И когда отпустили генерала Краснова, кажется, один Ильич был против освобождения, но, сдавшись перед другими, махнул рукой…".
Это был человек иной морали, не общечеловеческой, не российской, не христианской. Самое интересное, что лидер с новой моралью сделал как бы сам себя. Ничто внешне не указывало, что Ленин не похож на других. Со стороны могло показаться, что это мелкопоместный барин с доходами средней руки. Ленин не любил "общежитий", "коммун", как свидетельствовал Валентинов. Он не переносил, когда "окна и двери не запираются и постоянно открыты на улицу". Он был скрытен. Он не любил, чтоб видели, как он живет. Валентинов пишет, что Ленин, говоря о матери, своих близких, становился сентиментальным. По его свидетельству, вечерами он любил подолгу рассматривать альбом с фотографиями своих родных. Не любил рестораны, хотя частенько бывал в кафе, но больше тянулся к домашней кухне Мать в больших количествах слала ему за границу балык, семгу, икру. Жену и ее мать Ленин никогда не обременял домашними делами — всегда нанимал прислугу. В ссылке, в эмиграции, в России. Ленина это никогда не смущало. Домашние работницы заботились о семье Ленина и после 1917 года (привычка!). Кстати, это стало нормой для всего высшего советского партийного руководства: челяди у них было не меньше, чем у старых царских сановников.
Ленина всегда раздражали бытовые неудобства, необходимость решать множество мелких партийных дел… Он любил отдыхать. В своем письме И.Арманд, с которой был наиболее откровенен во всех вопросах, отправленном в мае 1914 года, он пишет: "Как я ненавижу суетню, хлопотню, делишки и как я с ними неразрывно связан!! Это еще лишний признак того, что я обленился, устал и в дурном расположении духа. Вообще я люблю свою профессию, а теперь я часто ее почти ненавижу…"
Ленин уже уверовал, что революционер-эмигрант — это "профессия".
Я никогда не слышал утверждений, что советские диссиденты, вынужденные покинуть СССР и изобличать коммунистический строй из-за рубежа, считали свое гражданское занятие, зов совести профессией.
Для Ленина со временем любимой станет профессия "вождя", только жаль, что она связана с хлопотами, заботами, склоками…
Ленин любил хорошо поспать, поесть. Любил отдыхать. Письма из-за границы полны упоминаниями, что они "готовятся поехать отдыхать" или уже где-нибудь отдыхают в горах.
Еще до болезни в Москве Ленин чаще других членов Политбюро брал неделю-другую для отдыха, не любил, когда нарушались его планы в этом отношении. Рукой Сталина написана записка на одном из заседаний высшей партийной коллегии: "Можно ли завтра часов в 12 устроить совещание? Если согласны, сообщу Троцкому. Сегодня уже поздно". Ленин тут же отвечает: "Нет. Завтра я отдыхаю и уезжаю".
Даже в ходе гражданской войны и тем более после Ленин отдыхал по нескольку раз в году. Иногда это было по его инициативе, иногда по настоянию врачей.
Например, врач Гетье в августе 1921 года пишет в ЦК, что ввиду сильного переутомления Ленина следует "освободить его от всякой обязательной работы в течение не менее месяца, причем срок этот может быть продлен". Врач рекомендовал "прекратить телефонные переговоры", "посещение заседаний" и т. д. Немного позже, в этом же году, Ленин сам берет еще один отпуск, который продлевает затем на две недели, затем еще…