– И какая радость его родителям всю жизнь возиться с ребенком в теле мужчины? Он же никогда не вырастет, а они скоро станут стариками! – воскликнула Нисада. – Берри, ну почему ты не можешь совсем забрать себе это тело?
– Потому что я не позволю, – глаза Тай на миг полыхнули зеленью – наверное, в них отразился колеблющийся свет свечи. – Существуют вещи, противные человеческой природе. Если и есть на свете что-то, заслуживающее названия «грех», то две души в одном теле – как раз из этой области. До недавнего времени ты любила Берри только ночью и была счастлива. Что тебе мешает делать это и впредь?
– А быть пленником Замка, значит, не противно человеческой природе и не грешно? – Нисада вскочила со стула. – Как долго он продержится там, не перерождаясь в демона? Ты же сама знаешь, ЧТО бывает с теми, кого Элори заполучил в полное распоряжение!
– Он Ювелир, – возразила Тай, но в голосе ее не было стопроцентной уверенности – и Нис прекрасно это расслышала. – Над ним не властен ни один из богов.
– При жизни, – упорствовала Нисада. – А что бывает после смерти, нам неизвестно. Откуда ты знаешь, что ни у кого из обслуги Элори не горели когда-то глаза? Не можешь ты этого знать!
– В любом случае тело с двумя душами можно допустить временно и по необходимости, но не навсегда, – Тай тоже не желала уступать. – А если совсем избавиться от Тано – это будет нечто, весьма близкое к понятию «убийство». Ты хочешь, чтобы твой возлюбленный запятнял себя убийством ребенка?!
– Я хочу, чтобы он был со мной! – от крика Нисады зазвенело стекло в окошке. – Я хочу, чтобы он просто – БЫЛ!!! Так же, как ты сама хочешь, чтобы был Тиндалл!
– И ведь мне с самого начала не нравилась затея с умыканием мальчика! – Тай, мрачнее тучи, тоже поднялась со стула. – Так и знала, что из нее не выйдет ровным счетом ничего хорошего. Вот что, Берри, это твоя проблема – ты и объясняй Нис, на каком свете все мы находимся. А у меня уже вот где эта ругань через переводчика! Пойдем, Джарвис, поужинаем в общем зале, – она резко прошла через комнату и вышла, хлопнув дверью.
Джарвис окинул вайлэзских любовников укоризненным взглядом и последовал за Тай. Он не мог не сочувствовать им – и в то же время прекрасно понимал, что сейчас Нисада применила в споре запрещенный прием.
За все это время Берри не проронил ни звука. Он сидел у стола, подперев голову рукой, и по его лицу невозможно было прочесть ничего, кроме тоски, вызванной необходимостью выбирать меньшее из двух зол.
Нисада подошла к любимому и опустилась перед ним на колени, обняв его ноги.
– Берри, – тихонько сказала она. – Тай все говорит правильно, но теперь выслушай меня, Берри, счастье мое…
Он перевел на нее глаза – лишь глаза, голова осталась в прежнем положении.
– Берри, ты помнишь, на каких условиях женщина в нашей стране становится правящей княгиней? Я не могу остаться безбрачницей, как королевские сестры – я обязана выйти замуж и родить наследника. И если в ближайшие два года я не изберу супруга своей волей, за меня это сделает королева. Или король, неважно, – она скрипнула зубами. – Какое-то постороннее рыло, которое будет вмешиваться в дела Лорша – и ради чего тогда была вся наша борьба? И с этим рылом мне придется спать в одной постели, и терпеть его ласки – без любви, и рожать ему детей, в то время как ему будет омерзителен уже один вид моих несчастных ног! Берри, неужели тебе не противна сама мысль о том, чтобы делить меня с другим человеком? Неужели ты так легко отдашь меня?
Берри ничего не ответил, но Нисада почувствовала, как он вздрогнул всем телом.
– А ведь все это может быть твоим! Только решись! Решись – и мы назовем именем Тано нашего первенца! Этот мальчик возродится в нем и проживет нормальную жизнь, которой лишила его солеттская сволочь!
– С чего это ты взяла? – наконец разомкнул губы Берри, слегка удивленный ее доводами.
– Потому что я так хочу! – с жаром произнесла Нис. – Ты же знаешь, как я умею хотеть – так, что рано или поздно все сбывается! Даже невозможное!
«Сбылось же, что ты избавлен от старого некрасивого тела!» – хотела добавить она, но вовремя прикусила язычок.
– Будь ты жив, я бросилась бы королеве в ноги и добилась помилования для тебя, или мы с тобой еще что-нибудь придумали бы, – продолжала она. – Но теперь поздно – твоего прежнего тела больше нет. Ты можешь обладать мной, только окончательно став Танберном Истье, так не отказывайся же от этого! Или я решу, что ты не так уж и любишь меня, – Нисада уткнулась лицом в колени Берри и беззвучно заплакала. Даже в детстве она делала это крайне редко и никогда в жизни не унизилась бы до того, чтобы громко рыдать и причитать, как Калларда – но сейчас слезы сами так и хлынули из ее глаз.
Берри знал, что слезы этой девушки стоят дороже алмазов – она была «сейя», а не какая-то там «мимоза» или «гиацинт». И он не мог спокойно вынести упрек в том, что недостаточно любит ее.
– Ладно, Нис, только не реви, – он осторожно накрыл ладонью ее макушку. – Ночью, когда все уснут, я попытаюсь. Мне самому совершенно не хочется навеки застревать в Замке, но без тебя я, наверное, так и не решился бы… не посмел…
Он даже не понял, что произошло. За последний месяц он привык пребывать в полудреме, глядя на что-то лишь тогда, когда ему специально на это указывали – без особого желания, как любое действие, совершаемое по прихоти взрослых. И вдруг – резкий рывок, его словно подхватили на руки, пронесли три шага или тысячу, а затем выронили куда-то во тьму, обволакивающую, подобно теплой воде. Когда он пришел в себя, вокруг стояла абсолютная, непроницаемая темнота и тишина. Он пошарил вокруг рукой, которую тоже не мог разглядеть, но не нащупал даже опоры под ногами. Он просто висел в этой теплой неподвижной тьме, как… как… он не нашел, с чем можно сравнить это состояние. Тогда он свернулся в клубочек, как звереныш, и заплакал.
А ведь как все замечательно начиналось! Большой корабль с парусами, моряки, которые позволяют лазить по мачтам, волны, ветер! И манящие, разноцветные, шумные берега, где живут люди с темной кожей и волосами, смешно заплетенными во много косичек, цветы, пение птиц, запахи… И сладости, купленные на рынке, и деревянная свистулька в виде непонятной зверушки с умными глазами, и тетя Тай, которая с виду строгая, а на самом деле очень добрая. Тот, другой, и тогда время от времени завладевал его телом, но ненадолго, и все равно в это время можно было смотреть и слушать. А как они с другим командовали боем, когда беловолосый Джарвис своей магией сжег вражью галеру! Поначалу он побаивался этого Джарвиса – мама еще там, дома, говорила, что он не совсем человек, – но потом привык и к нему.
А потом они приплыли в какую-то другую страну, где у людей злые глаза, и другой стал отпускать его на свободу только по ночам – а ночью так хотелось спать! Теперь другой все время или был занят какими-то скучными взрослыми делами, или обнимался с красивой тетей. И эта тетя совсем не хотела, чтобы другой уходил и отпускал его на волю… Он не знал, что тогда случится, но испугался, что красивая тетя может наказать его, если поймет, что имеет дело не с другим– и потому старался высовываться как можно меньше. Постепенно все чувства его сковала зыбкая дремота, какая бывает на грани пробуждения…
Пробуждение наступило – но там, где для чувств не было ни малейшей зацепки. Ему оставалось только плакать, и он плакал, маленький и потерянный, уткнув голову в колени.
– А зачем ты плачешь? – неожиданно раздался над ним мамин голос… или все же не совсем мамин?
Он вскинулся. Конечно же, это была не мама, но она понравилась ему с первого взгляда – красивее, чем красивая тетя, и добрее, чем тетя Тай, без ее напускной строгости. У нее были большие голубые глаза, как незабудки с черной серединкой, и две длинных белых косы, падающих на грудь. И еще нежно-розовое платье, перехваченное под грудью тонким пояском с кисточками, и длинное белое покрывало на голове, удерживаемое налобной лентой, совсем как на картинках в храме.
– Не надо плакать, – снова повторила тетя с косами. – С тобой ничего страшного не случилось.
– Меня выкинули, – отозвался он, хлюпая носом. – И я потерялся.
– Да, понимаю, это не очень приятно, – кивнула розовая тетя. – Но знаешь, малыш, иначе было никак нельзя исправить то, что с тобой сделали. Ты же маленький, а тело у тебя выросло большое. Как ты сам считаешь, кому оно больше подходит – тебе или папе?
– Наверное, папе, – нерешительно произнес он. – А что… это был мой папа?
– Да, твой настоящий папа, – улыбнулась тетя. – А та, с кем он обнимался – твоя настоящая мама. Ты ведь знаешь, что мама Калин и папа Ихо только взяли тебя к себе, а настоящие твои родители совсем другие?
– А тогда чего они меня выкинули, если настоящие? – произнес он с истинно детским упрямством. – Настоящие так не делают!
– А тогда чего они меня выкинули, если настоящие? – произнес он с истинно детским упрямством. – Настоящие так не делают!
– Просто ты у них еще не родился, – объяснила тетя. – Всему свое время. Сначала они должны пожениться, потом мама вырастит для тебя новое тело у себя в животике. А потом ты родишься, и они будут тебя любить.
– Честно-честно? – переспросил он. – Без косточек и без палочек?
– И без косточек, и без палочек, – рассмеялась тетя. – А пока ты еще не родился, поживешь немного у меня. Идем, я познакомлю тебя со своим сыночком, и вы будете вместе играть.
– Идем! – радостно воскликнул он и ухватил тетю за руку.
Они сделали всего шаг или два – и вдруг очутились в цветущем яблоневом саду, где под деревьями стоял столик, накрытый к чаю, а в траве цвели большие синие цветы, которым он не знал названия. А за бело-розовой пеленой лепестков угадывался дом из тяжелого серого камня, словно принесенного с развалин старой крепости Менаэ-Соланна.
– Вот здесь мы и живем, – тетя в розовом выпустила его руку и присела на плетеный стульчик. – Я, мой сыночек и дядя Дирам. Нравится?
Он кивнул и, запнувшись об имя «Дирам», сообразил, что не задал одного важного вопроса.
– А как тебя зовут, тетя?
Она снова рассмеялась – так весело, словно солнечные лучики вспыхнули прямо у нее на лице:
– Разве ты не узнал меня? Меня зовут Неролин.
– …В общем, ты решился, – прервала Тай излияния Берри. – Переступил.
Вся четверка сидела в общем зале постоялого двора и с аппетитом завтракала отбивными с гречневой кашей. Отменное чутье на места, где вкусно кормят, не подвело Тай и при выборе этого заведения. Вчера Генеральные Штаты завершили свою работу, приняв все должные постановления, поэтому сегодня Нисада была свободна от просиживания юбки в зале заседаний.
– Я сделал это ради Нис, – Берри зачерпнул ложкой каши. – Ради себя не стал бы. Но как представил ее под каким-нибудь, с позволения сказать, муфлоном, которого навяжет ей Зива…
– Мудрая женщина была мать Лореммин, – вздохнула Тай. – Многим полезным вещам меня научила. В том числе правилу, что этически нехорошее при внимательном рассмотрении всегда бывает логически невыгодным. И в твоем случае это правило работает, как хорошо смазанный арбалет.
– Поясни, – бросил Берри с полным ртом.
– А сам еще не понял? – усмехнулась Тай. – Теперь ты – Танберн Истье. Человек, которого никогда не существовало. У которого нет ни дома, ни каких-либо доходов, ни связей в обществе. По большому счету, у тебя хватит знаний, чтобы зарабатывать на жизнь трудом писца или переводчика. Но подтвердить свое дворянство тебе нечем. А без этого никто тебя с Нис не обвенчает. Так что все, на что ты решился, было зря.
Повисло молчание. Берри, опустив глаза в тарелку, делал вид, что пережевывает особо жесткий кусок.
– Я пойду к отцу, – наконец выговорил он. – И сделаю так, что он меня признает. У меня уже есть план.
– Какой еще план? – Тай отставила пустую тарелку и потянулась за поджаристым пирожком с яблоками.
– Ранасьет, – коротко ответил Берри. – Отец знает, что у Ойлунды должен был родиться бастард, но понятия не имеет, что это оказалась девочка. Я приду к нему и назовусь сыном Ойлунды. А ты, Тай, будешь моим свидетелем. И ты, Джарвис, тоже.
– А знаешь, что бывает с самозванцами? – без улыбки бросила Тай. – Не знаю, как у вас, а в Новой Меналии, если верить летописям, ими заряжают крепостное орудие и стреляют в ту сторону, откуда они прибыли.
– Подождите, – вмешался Джарвис. – Эту историю вы мне не рассказывали. Что за Ранасьет?
– История довольно простая, но грязноватая, – вздохнул Берри. – У моей матери была служанка-музыкантша. И когда мне было шесть лет, эта девица каким-то образом влезла в постель к моему отцу. Вскоре мать увидела, что Ойлунда располнела в талии, и выгнала ее без всякой пощады. А дальше пусть расскажет Тай.
– А дальше, – Тай тяжело вздохнула, – Берри стал Ювелиром и по первости проводил много времени среди свиты Элори. В ту пору в ней появилась девушка по имени Ранасьет, очень искусная танцовщица и вообще интересный человек. В конце концов ее и Берри угораздило переплести четыре ноги – сам знаешь, в Замке это просто. Элори прекрасно знал, кто они оба днем, однако высказал свое наблюдение только Ланшену. После чего этот моральный урод тут же кинулся к Берри и радостно сообщил ему, что тот переспал со своей родной сестрой. Но Берри не дурак и ответил, что раз они не росли вместе, то морально он греха не совершил, а поскольку в Замке каждый сам лепит себе новое тело, то не совершил и кровосмешения. В результате Ланшен возненавидел Берри – как же, хотел сделать гадость, и не удалось!
– А мы, – заключил Берри, – таким образом узнали, что Ойлунда прибилась к труппе бродячих артистов из Таканы и родила дочь, которая выросла и стала одной из этой труппы. Думаю, Рана не обидится, что я прикрылся ее именем – ей же всегда было глубоко плевать, кто ее настоящий отец.
– Ей-то, может, и плевать, – хмыкнула Тай. – Но лично тебе я советовала бы сказать всю правду. По одной простой причине: если ты влезешь в свой дом обманом, отец волей-неволей станет твоим противником. А если скажешь правду – союзником. Который, в частности, будет помогать тебе поддерживать легенду о сыне Ойлунды перед всеми прочими, а не искать доказательства в ее опровержение.
– Но как я это сделаю? – Берри отпил из чашки с горячим шоколадным напитком и тут же со свистом втянул воздух, обжегшись. – Отец большой реалист, он верит только в ту магию, которая представляет из себя набор приемов, но уж никак не в чудеса. И о Замке, скорее всего, понятия не имеет. Как я докажу ему, что я – в самом деле Беррел анта Эйеме?
– А тут уж положись на нас, – подала голос Нисада. – Мы с Тай попробуем его подготовить.
Из Идвэла не бегут. Это известно всем. Но далеко не всем известно, что выйти оттуда не удается даже мертвому – его хоронят во дворе крепости, под плитой без имени, и не зовут на похороны родных. Большая удача, если им просто сообщают, тогда хотя бы можно заказать официальное поминовение в храме на девятый день…
Сегодня как раз был девятый, но Сернет анта Эйеме в храм не пошел. Зачем просить счастливого посмертия для сына у бога, который не пожелал дать ему обычной человеческой жизни, позволив в двадцать четыре года переломить ее, как тростинку? Даже погибни он в те же двадцать четыре на какой-нибудь войне, не было бы ощущения такой предательской бессмысленности и пустоты всего сущего…
Тогда, одиннадцать лет назад, Сернет мгновенно понял, что плетью обуха не перешибешь. Все, на что его тогда хватило – сразу же попросить у новой государыни отставки, которую та и дала ему без единого звука. И лишь два с половиной года назад, после того, как вслед за Инельдой кровавая смерть унесла Лайду и всех трех внуков, а сам он еле выкарабкался назад в жизнь, он осмелился подать прошение. Неужели ее величество не сжалится над последним оставшимся в живых отпрыском анта Эйеме, неужели позволит угаснуть роду, по древности равному королевскому?
Не сжалилась. И это окончательно убедило Сернета в том, что его сын слишком много знал, и другой вины на нем нет. Воистину во многом знании много печали…
Его взгляд снова упал на парадный портрет, висящий в простенке меж двух окон. Высокая, худощавая женщина в зеленом, с высокой прической из черных волос, почти таких же, как у королевы – но все же не иссиня-черных, а чуть сероватых, как сажа. И пронзительный взгляд-вспышка, словно просвечивающий тебя насквозь, бесподобно переданный художником. Последняя леди анта Эйеме, никому, ничего и никогда не прощающая Инельда…
Их поженили без любви, просто потому, что это было выгодно родителям, к тому же слишком рано – ей было семнадцать, ему не хватало месяца до девятнадцати. Два замкнутых человека, живущих своим внутренним миром, они всегда существовали, как две параллельные прямые, рядом, но не пересекаясь.
А потом, когда по дому уже бегали за мячом Беррел и Лайда, пришла эта пухленькая девочка с большим, вечно улыбающимся ртом и сказала: «Мне кажется, вас никогда не любила ни одна женщина, кроме матери», – и положила голову на колени. Ему исполнилось двадцать шесть, самый расцвет для мужчины, и трех обязательных раз в декаду на постели, не согретой желанием, казалось слишком мало…
В результате не стало и этих трех раз. Выгнав Ойлу, Инельда не устраивала истерик, не завела любовника в ответ, осталась прекрасной матерью и рачительной хозяйкой дома – но больше никогда не впускала Сернета на свое ложе.
Инель, Инель… Если бы не твоя непримиримость, мы успели бы завести еще троих, а то и четверых – и может быть, хоть один был бы сейчас жив. А теперь нет никого. И тебя, Инель, тоже нет. Никогда бы не подумал, что смогу так тосковать по твоей ослепительной и беспощадной верности. Но Поветрие – любовник, которому не смогла отказать даже ты, Инельда…