– В трактатах по стратегии, насколько я помню, это именуется асимметричным ответом, – ввернул Джарвис.
Эрдан снова кивнул.
– Тактика Повелителя Хаоса – овладевать людьми, а не сообществами. Из этого правила есть только одно исключение, однако это не Солетт, хотя к востоку от моря многие думают иначе. Впрочем, вас, долгоживущих, по нашу сторону моря тоже считают любимыми подданными Повелителя Хаоса, в то время как ваш народ знает о нем не больше, чем любой другой…
– Выходит, наместник Элори – кто-то из Высоких? – вмешалась Тай. – Раз у него нет своей земли, то значит, нет и своих священнослужителей?
– Земли нет, – Эрдан перевел взгляд на Тай. – А служители есть. Хотя он приложил немало усилий, чтобы никто из смертных не связывал их с его именем. Именно они после смерти пополняют ряды демонов Замка. Ты уже догадалась, о ком я говорю?
– Так вот в чем дело! – Тай хлопнула себя по лбу. – А я-то ломала голову, почему в алмьярском виде Элори всегда выходит исключительно как частное лицо, а балы открывает в каком угодно другом! В то время как две трети его демоненышей косят под «черных цветов»!
– При жизни они и были ими, – подтвердил архиепископ. – То самое единственное сообщество, которое я упомянул раньше. Не перестаю поражаться красоте этого решения: Алмьяр поклоняется Атайнет-воительнице, а Черный Цветок – всего лишь ее супруг, божество любви, которое ничего не решает само и у которого, по сути, нет никакого культа, отдельного от Атайнет…
– Вот только все женщины Запада бредят теми, кого считают земными воплощениями этого божества, – докончила Тай сквозь зубы. – Верен себе – покорять желанием, а не силой.
– Странно, лично я всегда относился к Черному Цветку с симпатией, – протянул Джарвис. – Они с Неролин едва ли не самые приятные боги из тех, которым поклоняются на континенте. Как-то не хочется верить, что он и этот мерзавец – одно и то же лицо.
– Тварям свойственно создавать себе притягательные личины, – отрезал Эрдан. – А людям свойственно в них верить. Ибо, поклоняясь возвышенному, возвышаешься и сам, поклоняясь же мерзости, сам становишься мерзостью.
– Неужели и наша Неролин – всего лишь прекрасная маска на какой-то дряни? – Тай не верила своим ушам.
– Неролин – это вообще особь статья, – нахмурился Эрдан. – Равно как и Черный Лорд Анатаормины. Не знаю, откуда взялись самозваные господа Порядка и Хаоса, когда после ухода Непостижимых свято место оказалось пусто, но вот Неролин когда-то была обычной женщиной из племени, родственного предкам салниров, пока Элори не вздумалось сделать из нее свою куклу.
– Как? – пересохшими губами выдохнула Тай. Ей, чья жизнь целиком прошла под сенью Белой Леди, было проще поверить, что этой сущности нет совсем, чем в то, что она не блага.
– Очень просто. Девочка ходила по ночам в Замок, как многие, пока не согрешила с кем-то в дневном мире и не забеременела. А когда последствий греха было уже ничем не скрыть, решила, что смерть лучше позора, и напилась снотворных трав, чтобы умирать было не так больно. В результате сон, как и ожидалось, перешел в смерть, а девица оказалась заперта в Замке вместе со своим неродившимся чадом. Что делать с ней, Повелителю Хаоса придумать было несложно, но вот что делать с ребенком? В конце концов привел он их в некое место… признаться, я сам не очень понимаю, что это такое – вроде бы тоже владения Хаоса, но связанные не с плотскими желаниями, а со страхом… в общем, велел ей приглядывать за этим местом и вытаскивать из него детишек, которые забрели куда-то не туда. А поскольку вера в богиню-мать – едва ли не самая древняя из людских вер, так и стала она кормиться энергией от тех, кто молится жизнедающей силе.
– Ну слава небесам, – облегченно вздохнула Тай. – Это еще не так обидно. Спасать детей – не позорное занятие. А кто же тогда Черный Лорд?
– А это уже креатура Единого. Точнее, бывший проводник его воли, который помер своей смертью аккурат тогда, когда на острова Внутреннего моря пришли анатао. При всей их склонности к порядку обратить их в свою веру Единому абсолютно не светило – слишком уж они любят жизнь во всех ее проявлениях, да и вообще не для того плыли за сто морей, чтобы перенимать там чужие обычаи. Вот он и подсунул им Дирама – вроде как вассала на держание посадил, чтобы тот отправлял сеньору часть собранной энергии в виде оброка. Да только такое ощущение, что не сработало у него что-то… В чем причина, не знаю. Знаю одно: если Единый и Повелитель Снов сами назначают проводников своей воли, то наместником Черного Лорда автоматически становится верховный жрец храма на Скалистом острове, а наместницей Неролин – настоятельница одного из монастырей Белой Леди. Сами же младшие боги уже лет триста никак не выражают смертным своей воли.
– Откуда вы все это знаете, отец Эрдан? – полюбопытствовал Джарвис. – Готов поспорить, что ни в одном из древних свитков такого не вычитаешь.
Архиепископ окинул взглядом своих невольных гостей и в который раз за долгую бессонную ночь глубоко вздохнул.
– Дело в том, – произнес он глухо, – что я в своем роде собрат по несчастью Дирама и Неролин. То есть когда-то был человеком, но более им не являюсь.
Все началось, когда Эрдану, молодому способному клирику из тогда еще Лаумарского домена империи, было двадцать три – ровно столько же, сколько сейчас брату Лувесу. К тому моменту он уже два года работал в скриптории главного церковного книгохранилища в Сэ’дили, и именно его взял в подручные отец Улерт, когда пришло распоряжение патриарха разобрать манускрипты, которым более тысячи лет, проверить их сохранность и снять копии с наиболее важных, буде таковых не окажется в архиве.
Свитку, который, не глядя, вручил ему отец Улерт, было почти пятнадцать веков, и содержал он протоколы того самого Ристесского собора, на котором и произошло окончательное размежевание с еретической церковью Эньяты и Синего Дола…
«И сказал Видлат Эньяла: таких отличий шесть. Первое: тот, кого вы зовете Единым, проклинает людей и раскаивается, что их создал, наш же бог сочувствует и сострадает им в их падении. Второе: ваш Единый делит людей на избранных и иных, не достойных силы и знания, наш же бог оделяет своей милостью любого, кто взыскует ее. Третье: ваш Единый обещает в награду своим верным власть над землями и расточение врагов, наш же бог – радость и любовь вечную. Четвертое: ваш Единый называет человека прахом и велит ему помнить свое место, наш же бог уподобляет себе любого, кто творит нечто руками или умом своим. Пятое: ваш Единый призывает смирять плоть и почитать все красоты земные за соблазн, наш же бог велит наслаждаться тем, что сотворил для нашего удовольствия. Шестое: ваш Единый полагает свой закон раз и навсегда утвержденным, наш же бог учит, что не меняется лишь мертвое.
Епископ же Ристесский сказал на то: видите, он сам изобличил себя в ереси. Ибо сказано – не взыскуй сокровищ плоти, но только сокровища духа, и не люби сотворенное больше Творца.
Видлат же, не споря с тем, возразил: воистину наш бог пребывает не во времени, но в вечности, ибо лишь в вечности счастье нетленно – но разве человек счастлив лишь тогда, когда видит смерть и боль врага? Неужели ничто иное не достойно…»
В этом месте несколько слов были неразборчивы из-за бурого пятна на пергаменте. Эрдан прекрасно помнил рассказ наставника в семинарии о том, что Ристесский собор закончился большой дракой сторонников Видлата с клириками Единого…
«Ох, прости старика, – Улерт выдернул свиток из рук молодого помощника. – Дал тебе по ошибке то, что не подлежит копированию.»
«Почему?» – удивился Эрдан.
«Да потому, что перевязано красной ниткой. Значит, не положено, а почему – это уж не наше дело, тут умы поумнее нас с тобой решили.»
Позже Эрдан несколько раз пытался обсудить с тем или иным клириком тезисы Видлата – и обнаружил, что говорить на эту тему попросту неприлично. «Какой прок вспоминать эту давно посрамленную ересь?» – пожимали плечами коллеги.
Что правда, то правда – Эньята уже шесть веков как пребывала в полном упадке и не считалась соперницей Вайлэзии. И все-таки Эрдан не желал так просто сдаваться. Даже если мысли, изложенные Видлатом, враждебны истинной вере – кто сказал, что врага не надо знать в лицо? А может быть, это упрямство проистекало еще и оттого, что Лаумаром стала зваться та часть Эньяты, которая приняла-таки вайлэзскую веру…
В таком случае имело смысл поискать сведений за пределами Вайлэзии. Через знакомых торговцев, плававших на острова Анатаормины и дальше, в Менаэ-Соланн, ему удалось достать несколько древних герийских трактатов в переводе на меналийский. Затем ему в руки весьма непрямым путем попала пара интереснейших книг, написанных в самой Эньяте. Осилить их не составило особого труда – язык энья не так уж сильно отличался от того, на котором мать в далеком детстве пела ему колыбельные.
Тем временем место его в церковной иерархии делалось все более высоким – страсть к древним рукописям среди клира считалась безобидным чудачеством и не мешала карьере. Мало-помалу он стал вхож в узкие круги по-настоящему избранных, где обо всех важных вещах говорили без оглядки на чувства простецов.
И наконец, настал день, когда из уст одного из высших церковных чинов Эрдан услышал: «Любой, кто истинно верует, после смерти сольется с Единым, но лишь избранным будет дана особая милость – своими руками причинять боль его недругам!»
«То есть обычный человек, для которого любить друзей и близких естественнее, чем иссушать душу ненавистью к тем, кого он никогда в жизни не видел – всего лишь простец?» – тут же с издевкой произнес в его мозгу незримый Видлат. К тому моменту епископ Эрдан уже имел представление о том, что отношения человека с каким бы то ни было божеством основаны на обмене энергетическими потоками.
Так что же это за бог, который желает обмениваться со своими верующими лишь ненавистью? И что это за верующие, которым доставляет наслаждение причинять боль?! Никогда, ни в одной стране ремесло палача не считалось почетным!
Однако Эрдан был достаточно умен, чтобы не озвучивать своих мыслей ни тогда, ни после…
А еще через месяц состоялся его разговор с патриархом Вайлэзским. Лаумарский домен все сильнее проявлял недовольство вайлэзским засильем во власти, и глава церкви, дабы как-то утихомирить неспокойную провинцию, решил дать ей в архиепископы соотечественника.
Эрдану было всего тридцать девять, когда он принял кафедру в родном Кильседе. К тому времени в голове у него уже созрел план своеобразного эксперимента. И настроения в домене как нельзя лучше способствовали его реализации.
В первом же своем послании пастве новоиспеченный архиепископ в умело обтекаемых фразах, к которым не придерешься – годы среди высших иерархов не прошли для него даром – поведал городу и миру, что Единый, как сущность глобальная и всеобъемлющая, откликается лишь на такие же глобальные призывы, во вседневном же бытии куда эффективнее молиться святым – они лучше способны понять нужды простого человека, поскольку и сами когда-то были людьми. В Лаумаре как раз имелся такой святой, весьма почитаемый в народе – блаженный Мешнек. Так что ни прихожане, ни клирики на местах не усмотрели в указаниях нового пастыря никакой крамолы.
Целью сего эксперимента было до предела сузить энергетический поток, направленный на Единого, и посмотреть, что из этого получится. Куда при этом станет деваться энергия, недополученная Господином Порядка, Эрдан особо не задумывался, но решил, что если бог Видлата и в самом деле существует, то простые молитвы, окрашенные любовью, а не ненавистью, должны прийтись ему по душе. А значит, по изменениям в Лаумаре можно будет понять, существует он или нет…
Через два года случилось то, что впоследствии вошло в историю Лаумара как Славный переворот, побочным эффектом которого стала полная независимость Эрдана от контроля Сэ’дили. При этом его личное могущество, обусловленное энергообменом с божеством, лишь окрепло. Мало того, ему начали являться картины, которые он поначалу принимал за пророческие видения… И с каждым новым видением Эрдан все сильнее убеждался: Господин Порядка действительно не заслуживает того, чтобы люди вручали ему себя. Последней каплей стало откровение, в котором Эрдан узрел дев, терзаемых жуткого вида существами – и узнал среди них родную сестру, набожную и кроткую девушку, утонувшую семнадцати лет от роду, до свадьбы. Уж она-то ни в коей мере не могла быть врагом Единого!!!
На следующий день его разбудил посреди ночи звук металла, ударившегося о камень. Встав с постели и накинув рясу, Эрдан, сам плохо понимая, что делает, шагнул в никуда и оказался у каменного гонга, по другую сторону которого стоял взбешенный предшественник Лаймарта. Трясясь от праведного гнева, проводник воли Единого поведал архиепископу, что Господин Порядка снимает с него свою руку и не вернет ее до тех пор, пока мятежник не одумается.
Логично было ожидать, что после этого незадачливый экспериментатор распрощается со своей силой клирика. Однако ничего подобного не случилось. Личное могущество Эрдана уменьшилось ненадолго и ненамного – а потом начало расти, как тесто на дрожжах. Тем временем молитвы, обращенные непосредственно к Единому, сделались в Лаумаре знаком сочувствия вайлэзскому господству, а потому подвергались молчаливому осуждению со стороны окружающих.
К шестидесяти годам Эрдан окончательно понял, что не стареет – со дня объявления независимости Лаумара на его лице не прибавилось ни одной новой морщинки. Слава небесам, при его светлых волосах окружающим не бросалось в глаза отсутствие в них седины, его считали просто крепким в старости. Но с этого дня он начал появляться на людях в личине, отмеченной печатью лет. К тому моменту он уже знал многое и об извечном оппоненте своего бывшего господина, и о так называемых младших богах – но знаний о том, кого упоминал в своих тезисах Видлат, по-прежнему не прибавлялось. Теперь он, словно долгоживущий, понимал все языки, однако новые тексты из Синего Дола и стран Запада лишь играли нюансами, не сообщая главного – как достучаться до странного бога, якобы изгнанного из этого мира Непостижимыми за излишнюю снисходительность к смертным?
В семьдесят лет Эрдан уже твердо знал, что обменивается энергией не с кем-то запредельным, а со своей собственной паствой, став божеством и его посредником в одном лице. То, что для этого ему не пришлось умирать, как когда-то Дираму и Неролин, дела не меняло.
В конце концов в местных архивах Святого Дознания ему повезло наткнуться на интересные материалы допросов. Сопоставив их со сведениями, вычитанными в одном из герийских свитков, Эрдан раскинул по стране частую сеть – и вскоре в его руках уже билась крупная рыба. Выловленная чародейка оказалась Высокой из свиты Элори и без утайки поведала архиепископу все, что знала о Ювелирах. Ее слова слеглись еще с одним текстом – и в руках у Эрдана оказался новый кусок информации.
С этого дня в стране началась такая охота на ведьм, какая не снилась и вайлэзцам. В глазах вайлэзцев, кстати, она только послужила подтверждением того, что Эрдан, не противясь Единому в общем и целом, всего лишь возжелал получить при жизни то, что причиталось ему в посмертии, и даже больше. Что ж, любому Порядку преступник и грабитель всегда был милее инакомыслящего – и Эрдан умело пользовался этим.
В большинстве своем попадались пустышки – люди, побывавшие в Замке, но ничего не ведающие об его устройстве. Таких Эрдан отпускал «с чистосердечным раскаянием» либо пристраивал к делу. Немногих выловленных Высоких и наложниц Элори, разумеется, ждал костер. К ним архиепископ не имел никакой жалости – Повелитель Хаоса был таким же мерзким демоном, как и Господин Порядка, а слуги его, как водится, из кожи вон лезли, чтобы перещеголять хозяина в мерзости. Но за все годы его охоты в сеть так и не попалось ни одного Ювелира. Так что… знай Лаймарт, какой роскошный подарок сделал он ненавистному отступнику от путей Единого – все локти изгрыз бы с досады.
Опознав по описанию в спутнике загадочной женщины того долгоживущего, что устроил резню в Шайр-дэ, Эрдан тут же понял, как надо действовать, чтобы ни у кого не вызвать ненужных вопросов. Брату Лувесу, после истории с Ломенархик ставшему одним из его доверенных лиц, были даны две инструкции: явная – опознать, тайная – сказать «да», кого бы ни увидел…
– Ну и какой толк с того, что вы меня выловили? – спросила Тай, когда архиепископ закончил свой рассказ. – Я ведь знаю об этом Мертвом боге только то, что сообщил мне ты, ничуть не больше. Да и зачем он тебе в твоем-то положении – ты, как я поняла, никогда не умрешь, можешь очень многое и никому не подчиняешься. Чем не жизнь?
– Ты еще молода, а потому многого не понимаешь, – плечи Эрдана как-то сразу поникли. – Мне уже восемьдесят шесть, и умереть я не способен до тех пор, пока на меня замкнут энергообмен с паствой. Сколько я еще смогу притворяться? Ну десять лет, ну пусть двадцать – а дальше поползут слухи. Собственно, они уже ползут, но пока еще очень слабые. Дело кончится тем, что меня в лучшем случае объявят святым при жизни – у нас это недолго, с тех пор, как молитвы в Лаумаре исполняются без проволочек, народ сделался весьма истов в вере. А что будет в худшем случае, я даже думать не хочу. Ясно одно: став божеством официально, я рискую рано или поздно уподобиться прочим демонам и окончательно потерять человеческую суть. Но оставить свою страну я страшусь еще сильнее. В конце концов, я сам довел ее до того состояния, в котором она сейчас пребывает. Не станет меня – и она, скорее всего, вернется под власть Господина Порядка, а с тех пор, как я узнал о нем правду, я не желаю ей такой участи. Однако может случиться и еще более страшное – новый Солетт, когда мой народ станет подпитывать молитвами неизвестно кого, по сравнению с кем, быть может, даже хозяева мира сего – не более чем комары-кровососы. Увы, этот вариант развития событий вполне реален. Я же сам и приучил их молиться по принципу «дерни за веревочку – получишь результат». А тянуть с решением мне некогда. Еще раз повторяю – десять, двадцать лет, и все.