Мы с Норой пошли наружу.
– Это будет дорого, – пробормотал я, озираясь.
По Маркет-стрит к нам тащилась одинокая фигура. Серое пальто и сигарету я узнал моментально.
– Ты подумай, кто до нас снизошел.
Нора накинулась на Хоппера, бурно нервничая:
– Ты почему нас кинул? Мы тебя ждали. Я чуть в полицию не начала названивать.
– Дела случились, – неубедительно ответил он.
Похоже, он всю ночь не ложился. Я уже догадывался, что ключ к его поведению обнаруживается в его же характеристике Моргана Деволля. «Он придет. Иначе никак. Ему до смерти охота о ней поговорить».
Нора с жаром пересказала ему свежие новости. Вскоре мы, втроем втиснувшись на заднее сиденье, рванули по Парк-авеню в такси с синим мохнатым чехлом на руле и зеркальцем заднего вида, увешанным золотыми цепями гуще Мистера Ти[72]. Подавшись вперед, я прочел удостоверение Зеба – полностью его звали Зебулания Акпунку, – и на пассажирском сиденье засек потрепанную книжку в мягкой обложке «Шаг в хорошую жизнь»[73].
– Вы не заметили в девушке что-нибудь необычное? – сквозь пуленепробиваемое окошко спросил я Зеба.
Тот пожал плечами:
– Белая деушка. Все они на одно лицо. – Он довольно загоготал, потом заткнул себе рот куском курицы.
– Она с вами говорила? Что-нибудь можете нам о ней сказать?
– Не, братан, ето не годится. У меня одно шоферское правило.
– Какое?
– В заднее зеркало зырить – ни-ни.
– «Ни-ни»? – Подрезав другое такси, Зеб отдрейфовал в левую полосу.
– Нехорошо ето – зырить все время, чё у тя позади.
Через десять минут мы уже курсировали туда-сюда по Восточным Шестидесятым между Мэдисон и Лексингтон. На счетчике натикало двадцать долларов, затем тридцать, затем сорок.
– Да, точно, ето здеся, – твердил Зеб, наклоняясь вперед и вглядываясь в тихие ряды таунхаусов, пока не доезжал до конца квартала. – Мля. Ошибся. – В показном огорчении вздыхал и бодро подкреплялся курицей в кунжуте. – Не парься, братан. Следующий квартал.
Но все повторялось и в следующем квартале. И в том, что за ним.
Спустя еще четверть часа натикало $60,25. Нора грызла ногти, а Хоппер, за всю поездку не сказавший ни слова, развалился на сиденье и глядел в окно.
Я уже хотел было прекратить наши мучения, но на Восточной Семьдесят первой Зеб вдарил по тормозам.
– Здеся! – и показал на здание слева.
Погруженный во тьму массивный таунхаус – футов двадцать пять шириной, из бледно-серого известняка – больше смахивал на посольство, чем на резиденцию. Щербатый, обветшалый, крыльцо засыпано палой листвой, двойные двери обклеены листовками с меню забегаловок навынос – верный знак, что внутри неделями никто не бывал.
– Мы тут уже проезжали, – сказал я.
– Я те говорю. Вот здеся дом.
– Ладно. – Мы вылезли, и я отдал Зебу восемьдесят долларов.
– Бывай, братан.
Счастливый Зеб запихал деньги в карман рубашки – кажется, еще там лежал огромный недокуренный косяк. Потом включил «Роллинг Стоунз» погромче и на желтый свет – он сигнализировал Зебу дать по газам и молиться – вылетел на перекресток с Парк-авеню, гремя металлическими деталями и трансмиссией-заикой, грохнул багажником на канализационном люке, свернул на юг, и стало тихо.
67Мы перешли дорогу. Там света было меньше – лишь уличный фонарь и небоскреб с парадным входом за углом на Парк-авеню, – так что можно было в относительном покое обозреть дом.
В двенадцатом часу ночи район совершенно опустел. Может, Нью-Йорк никогда и не спит, но состоятельные обитатели Верхнего Ист-Сайда отправляются почивать на заказные простыни около десяти вечера.
– Тут, похоже, много лет никто не жил, – заметил я.
Хоппер сверлил таунхаус глазами – лицо непроницаемое, однако в нем читалась затаенная злоба, словно в этом громоздком архитектурном величии крылось нечто Хопперу омерзительное.
Дом и впрямь был беззастенчиво роскошен – пять этажей, сад на крыше, древесные ветви дотягивались до верхнего карниза. Во всех окнах темень, кое-где тяжелые портьеры, стекла грязны. На втором этаже вдоль окон тянулся узкий крытый балкон – бронзовая крыша, покрытая патиной, чугунные кованые перила. И однако, несмотря на богатство – или же из-за него, – дом излучал холод одиночества.
– Постучим? – прошептала Нора.
– Стойте здесь, – велел я.
Я опять перешел улицу и взбежал на мраморное крыльцо, усеянное листвой и мусором – салфетка из кулинарии, сигаретный окурок. Я позвонил, отметил черный пузырь камеры слежения над домофоном. Внутри звякнуло – пронзительный звонок прямиком из викторианской Англии, – но никто не ответил.
Из почтовой щели я выдернул застрявшие бумаги – меню «Райских бургеров» и две рекламные листовки круглосуточных слесарей по взлому замков. Все поблекло, от дождя покоробилось. Лежит тут не первый месяц.
– Владелец, наверное, жирный европеец, – сказал я, вернувшись к Хопперу и Норе. – Приезжает на два дня в год.
– Вариантов у нас нет, – ответил Хоппер. Напоследок затянулся, выбросил сигарету, задрал воротник пальто и зашагал через дорогу.
– Чего это он? – зашептала Нора.
Хоппер подошел к дому, уцепился за чугунную решетку нижнего арочного окна и полез. Пара секунд – и он в двенадцати футах над землей. Подождал, глянул вниз, ногой уперся в старый фонарь сбоку от парадных дверей и, перешагнув пять футов пустоты, ухватился за бетонный карниз балкона на втором этаже.
Подтянулся выше, повисел – серое пальто распахнулось плащом супергероя. Правую ногу перекинул через перила и боком свалился на узкий балкон. Тотчас вскочил и, снова украдкой покосившись на тротуар, прокрался по балкону к дальнему справа окну. Присев на корточки, прикрыл глаза ладонями, посмотрел сквозь стекло, пошарил в карманах и достал, кажется, бумажник. Видимо, провел в щели рамы кредитной картой – створка щелкнула, – а затем поднял окно и, ничуть не смущаясь, вполз внутрь.
На миг все застыло. Потом опять возник силуэт Хоппера – он опустил окно и исчез.
В потрясении я ждал, что вот-вот пронзительно завизжат сирены или служанка. Но стояла тишина.
– Он что, совсем того? – прижимая ладонь к сердцу, прошептала Нора. – И что нам делать?
– Ничего. Ждем.
Ждать, как выяснилось, предстояло недолго.
И десяти минут не прошло, как подкатило одинокое такси – и затормозило прямо перед домом.
– Ой батюшки, – выдохнула Нора.
Задняя дверца отворилась, и появилась грузная женщина.
– Эсэмэсь Хопперу, – сказал я. – Пускай выметается оттуда срочно.
Нора лихорадочно порылась в поисках телефона, а я скользнул меж припаркованных машин и зашагал к женщине, которая шла к крыльцу таунхауса, нашаривая в сумочке ключи.
68– Простите, пожалуйста?
Она не обернулась. Пихнула ключ в замок, толкнула створку.
– Мэм, вы не подскажете, как найти ближайшее метро?
Она нырнула в дом и включила свет. В щели мелькнула белая прихожая, черно-белый шахматный пол, а затем – в тот миг, когда женщина повернулась и грохнула дверью, – и сама женщина.
Скрежетнула задвижка, пропищали семь цифр кода сигнализации.
Я ошеломленно застыл. Я эту женщину знаю.
Фонари на крыльце окатили меня ярким светом. Хочет посмотреть через камеру.
Я поднялся по ступенькам и позвонил.
Мне не ответили.
Я позвонил еще раз, потом еще. Я не ждал, что она откроет, – я лишь хотел предупредить Хоппера. Так он поймет, что пора сматываться. Я бодро сбежал с крыльца, зашагал к Парк-авеню. На углу перешел дорогу и обнаружил Нору на прежнем месте.
– Он внутри, – прошептала она. – Я ему написала, а он не отвечает…
– Ты не поверишь. Это была Инес Галло. Помощница Кордовы. Видимо, это их дом.
Мозг ошеломленно цепенел – мало того что Хоппер взломал и проник, он же теперь еще и застрял в личной резиденции Кордовы.
Изумленная Нора уставилась на таунхаус; на втором этаже как раз загорелся свет, проступила сумрачная, обшитая деревом библиотека, набитые книгами стеллажи.
– Теперь ему совсем некуда деться, – сказала Нора. – Может, спасателям позвонить?
– Пока не звони.
– Но надо же что-то делать. А вдруг она его пристрелит…
– Ему нужно время осмотреться.
– И сколько времени?
На ее вопрос ответил далекий вопль сирен – и он становился все громче. На улицу ворвались три полицейские машины, с визгом затормозили у дома. Выпрыгнули четверо полицейских, взбежали по ступеням, Галло им открыла, и они исчезли внутри. Двое встали на крыльце, подозрительно озирая улицу.
– Пора линять, – сказал я.
– Но надо же проверить, как он…
– Если останемся на свободе, пользы ему будет больше.
– Но надо же проверить, как он…
– Если останемся на свободе, пользы ему будет больше.
Тут загомонили голоса, и полицейские свели Хоппера на тротуар.
Он был в наручниках, серое пальто у него отобрали, оставив в выцветшей синей футболке и джинсах, но в целом происходящее его, очевидно, не обескураживало. Он подчеркнуто не смотрел в нашу сторону, хотя зуб даю, что, когда его пихнули в темя и бесцеремонно втолкнули на заднее сиденье, на лице его мелькнула слабая улыбка.
69Дома я позвонил старому другу, уголовному адвокату Леонарду Блюменстайну. Мне он никогда не пригождался – во всяком случае, до сего дня, – но из узенького просвета между молотом и наковальней вытащил массу моих знакомых. Можно кокнуть жену, а через пару часиков звякнуть Блюменстайну, и шелковистый голос, мягче шарфика от «Эрме», заверит тебя, что все будет хорошо. А затем проинструктирует, словно ты просто-напросто паспорт потерял.
Я оставил сообщение дежурному секретарю: так и так, человек помогал мне в расследовании, его занесло, вломился в частную резиденцию – невооруженный, ничего не украл – и теперь задержан.
Женщина заверила, что Блюменстайн мне перезвонит.
Мы с Норой пошли в кабинет изучать Инес Галло.
– Что мы о ней знаем? – спросила Нора, калачиком свернувшись на диване подле коробки с бумагами.
– Мало чего, – ответил я. – Вроде как она много лет помогает Кордове.
Перерыв бумаги, я отыскал свадебную фотографию Галло. Снимок неизменно всплывал всякий раз, когда о Галло вспоминала пресса. На фотографии сияла обыкновенная новобрачная, отчего судьба ее казалась еще трагичнее. Спустя несколько лет она бросит вот этого самого мужа и двоих детей, станет работать на Кордову.
– На «Черной доске» что-то было, – вспомнила Нора. – Про то, что она и Кордова – один человек. У обоих на левых руках набит штурвал. Ты уверен, что видел женщину?
– Абсолютно.
Мы покопались на «Ю-Тьюбе» и отыскали зернистый клип знаменитой речи Галло от имени Кордовы на церемонии «Оскара» в 1980-м.
В начале соведущие, Голди Хон и Стивен Спилберг, объявили: «И премия „Оскар“ присуждается… Станисласу Кордове за фильм „Тиски для пальцев“».
Зал ахнул – весьма огорчительное потрясение. Считалось, что «лучшего режиссера» без вопросов получит Роберт Бентон за «Крамер против Крамера»[74]. Более того, сам Бентон был так уверен в победе, что уже встал и устремился к сцене, но тут жена вскочила и силком усадила его на место. Повисла долгая растерянная пауза – аудитория в замешательстве перешептывалась, озиралась. Может, ошибка? И что, Кордова взаправду явился?
Затем камера сфокусировалась на Инес Галло, которая быстро пробиралась по узкому боковому проходу павильона Дороти Чандлер. Ее усадили на задах, подальше от настоящих звезд – Джека Леммона, Бо Дерек, Салли Филд и Дадли Мура.
Черноволосая, грузная Галло в черной футболке и берцах жесткими грубыми чертами очень походила на Кордову с ранних фотографий. Позже люди в зале уверяли, будто решили, что она явилась без приглашения, как в 1974-м Роберт Опель, который нагишом пробежал по сцене, когда Дэвид Нивен собрался представить Элизабет Тейлор, или как Сачин Маленькое Перо, которую прислал на церемонию 1973-го Марлон Брандо, чтоб она от его имени отказалась от награды «Лучшая мужская роль» за «Крестного отца» в знак протеста против искаженного изображения коренных американцев в кино. Инес Галло неловко приняла статуэтку из рук Спилберга и, запрокинув голову, произнесла в микрофон: «Вот призыв ко всем зрителям: вырывайтесь из клеток, подлинных либо воображаемых».
Затем она сбежала со сцены, и включилась реклама.
Мы пересмотрели эту речь несколько раз и зашли на «Черную доску». В обсуждениях речь шла в основном о природе взаимоотношений Галло с Кордовой: кто она – его сестра, кукловод и Свенгали[75], его женский доппельгангер[76], одержимая нянька, которая носится с ним как с писаной торбой и выполняет малейшие прихоти, или опекунша, подтирающая за ним грязь?
Прочесывая слух за слухом, Нора начала клевать носом и отправилась в постель, а я читал еще несколько часов.
Может, меня сотряс шок этой встречи, но что-то неисповедимо аномальное чудилось мне в ее широком топорном лице, резких чертах, ожесточенном голосе.
Может, Клео и впрямь угадала ключ ко всему: «Черная магия передается из поколения в поколение».
Я поискал на «Черной доске» «черную магию», «колдовство», «Инес Галло» или новые соображения о штурвале, якобы вытатуированном у них с Кордовой на левой руке, но, помимо краткой реплики о том, что Галло родом из мексиканской Пуэблы и ее бескорыстное служение режиссеру вошло в легенды («Ради его безопасности Галло способна на все», – утверждал один пользователь), ничего не нашел.
70– Вудворд?
Я приоткрыл глаз. На часах 4:21.
– Спишь?
– Сплю.
– Можешь поговорить?
– Вполне.
Нора в этой своей призрачной ночнушке открыла дверь и бледным пятном примостилась у меня в ногах.
– Что случилось? – спросил я, приподнимаясь на подушках.
Она не ответила. Кажется, нервничала. У нее была манера болтать не умолкая, а потом вдруг осекаться и замирать, и ты разглядывал ее лицо, как неумолимое синее небо над пустыней, отыскивая хоть какой-то признак жизни, пусть и далекий, – ястреба, насекомое.
– Придется намекнуть прозрачнее, – сказал я, выдержав паузу. – Я же мужик. В смысле чтения между строк я безграмотен.
– Ну…
Она вздохнула, будто разговор уже закончился, а вовсе не подбирался к началу. Следовательно, поскольку она женщина, эту беседу она уже сто тысяч раз провела у себя в голове.
– Ты из-за Хоппера? – спросил я. – Переживаешь, что он заночует в тюрьме? Так с ним ничего не будет.
Матрас подпрыгнул.
– Это ты кивнула? Темно, я ж не вижу.
– Хоппер тут вообще ни при чем. Я сказала кое-что, а теперь мне плохо.
– Что ты сказала?
– Что я с тобой не сплю.
– Уточнять нет нужды. Это само собой разумеется. И не то чтобы мне впервые это говорили.
Я не врубался, к чему Бернстайн клонит, но меня обуяли дурные предчувствия. Позарез надо выпереть девчонку из спальни, отправить спать, срочно. Мешать секс и журналистику – светлая идея, сопоставимая с выпуском «пинто» на заводе «Форда»: думали, будет весело, сексуально и практично, а вышел кошмар, и все получили увечья.[77]
– Ты красивый, – сказала Нора. – В Терра-Эрмоса все дамы от любви умирали бы.
– Они ж там по-любому умирают?
– Я не хотела переходить профессиональных границ.
– И молодец. Не могу описать, со сколькими женщинами я перешел все возможные границы, а потом была жуть.
– Правда?
– Как на духу за пару недель до кончины.
Она хихикнула.
– Прямо с этого и начал, в пятнадцать лет. Лорна Дунберри. Вот где границы-то: она с моей матушкой играла в бридж. Меня занесло. Уронил ее на душевую занавеску. Знаешь в ваннах такие мыльницы маленькие?
– Ну.
– Долбанулась об нее лицом. Два зуба потеряла. Всюду кровища. Была приятная такая Лорна, разведенка за сорок – а стала главной героиней «Ночи живых мертвецов».
– А у меня первый раз был с Тимом Бейли.
Я подождал дополнительных сведений. Они не поступили.
– Только не говори, что он квартировал в Терра-Эрмоса.
– Ой, ну нет. Он работал в «Бассейн-Премьер». По пятницам чистил бассейн.
– Сколько ему было?
– Двадцать девять.
– А тебе?
– Шестнадцать. Но взрослые шестнадцать. У него жена и двое детей. Я переживала страшно. Это ужас какой-то – врать. Такое поле – пашешь, сажаешь, поливаешь, а ничего не растет. – Она обхватила руками коленки, передернула плечами. – Пару раз пыталась это прекратить, но мы ходили за кухню, пока у всех «Вино и Сыр», и он танцевал со мной под кантри из окна. Он отлично танцевал. Грустил только. Мечтал сбежать и начать заново, будто никакой жизни еще и не было.
– Сбежал?
– Не знаю. Можно я тебе что-то скажу?
– Конечно.
– Обещаешь не кипишевать?
– Обещаю.
– Когда я только приехала в Нью-Йорк, к Порту, было три часа ночи. И Септима украли.
Она помолчала, коленками зажала ладони.
– Один человек из автобуса. Я знала кто. Сел в Дейтона-Бич, всю дорогу сидел рядом. От него алкоголем пахло, и он все старался разговор завязать, но я сунула наушники в уши и притворилась, что сплю. С ним что-то было не так. В смысле, с головой. Но в Порту, на высадке, я все проморгала. Там одной женщине надо было ребенка в коляску посадить. Я ей помогла, сходила к автобусу за сумкой, возвращаюсь – Септима нет. Клетка исчезла. Я чуть с ума не сошла. Бегу к водителю, он говорит, мол, сообщи в диспетчерскую, а у меня в голове одно: я вот сейчас умру. Умру без Септима. Вообще не соображала. И пассажиры уже разошлись. Выхожу со стоянки, вокруг сплошь магазины, тихо. Вдруг раз – тот же человек за мной идет. И шепчет, что моя птица у него. И он ее отдаст. Только пусть я ему отсосу в туалете.