– Ну, наконец-то! – всплеснула руками свекровь, встречая меня прямо в дверях квартиры. Ее обычно спокойное круглое лицо было красным, хоть прикуривай. Она вилась и крутилась на одном месте, словно не могла остановиться. – Где ж тебя носит, Ира!
– Да вы ж меня сами в магазин послали, – возмутилась я, хотя место моего пребывания было очевидно и так, без дополнительных комментариев. В каждой руке я держала по пять туго набитых пакетов с продуктами и уже изрядно запыхалась, втаскивая их в дом. – Гриша дома? Там у лифта еще пакеты.
– Да разве до этого сейчас? – сурово посмотрела на меня Алевтина Ильинична. – У тебя что, телефон только для того, чтобы со своей Людмилой перезваниваться?
– Что? – вытаращилась я, а потом в сердцах обрушила пакеты на пол. Достали. Если я и разобью яйца – так им и надо. – О чем вы вообще?
– У нас тут такое, – захлебнулась она, и только тут я начала замечать детали. В прихожей валялся опрокинутый табурет и какие-то тряпки, предположительно, из Варвариного гардероба. Обувь тоже раскидана по прихожей ярче и изысканнее обычного, как если бы тут проводили конкурс на футбол башмаками по району. Дальше я услышала, как Гришка глухо кричит откуда-то из Варькиной комнаты, и хотя слов я разобрать не смогла, поняла, что ничего хорошего он с такой интонацией кричать не может. Таким голосом он только врагов допрашивает, чтобы узнать, где партизаны.
– Что случилось? – осторожно спросила я, но свекровь была слишком переполнена эмоциями, чтобы отвечать членораздельно.
– Варя, и этот… избил… – вот и все, что я смогла понять из ее междометий. Я переступила через рассыпавшиеся по полу продукты и побежала к дочери, не разуваясь и не снимая пальто. Я распахнула дверь и застала картину, к которой совсем не была готова.
Варвара сидит на кровати и рыдает в голос, ее лицо мокрое и отекшее от слез, а Григорий бегает мимо нее и орет:
– Я все равно узнаю! Признайся лучше сама. Дай мне его телефон!
– Что происходит? – спросила я, и оба моих самых дорогих в мире человека повернули ко мне свои злые лица.
– Вот, полюбуйся, куда вся твоя демократия привела! Он ее избил!
– Что? – вытаращилась я, а Варвара сжала кулаки и буквально выплюнула в ответ автоматной очередью:
– Достали вы меня, идиоты какие-то! Это не ваше дело, и никто меня не бил. Это – несчастный случай!
– Видишь, как она мне в глаза врет, а? Я говорил, надо ей телефон запеленговать. Говорил, чтобы ты ее везде сопровождала!
– Не помню такого, – вяло бросила я, но Гриша моей реплики даже не заметил. Я подскочила к Варе и с ужасом заметила, что мой супруг прав. Мою дорогую детку ударили по лицу. Синяк вполщеки, немного задето ухо. Он что, дал ей пощечину? О, этот рыжий черт рискует. Сильно рискует жизнью, я сама его укокошу! Я почувствовала, как возмущение, словно густая волна бурлящей крови, заливает меня до края, застилает глаза. А если не убью его я, Гриша порвет на ремни.
– Давай, отбери у нее телефон! Я доберусь до этого сосунка! Ишь, какой дерзкий. Девочку избил и думает, ему это сойдет с рук. Ты, Варька, не смей его защищать! Все, хватит. Давай телефон.
– Я ненавижу тебя, – крикнула Варвара, отчаянно сопротивляясь, когда мой супруг стал насильно расцеплять ее пальцы, сжавшиеся в смертельной хватке.
– Но почему ты его защищаешь? – удивилась я, тяжело дыша. Одна мысль, что моя дочка пережила такой ужас, заставляла меня вскипать, как чайник. – Ты можешь по-человечески сказать?
– А вы по-человечески спрашиваете? – всхлипнула она, когда телефон, и это было неминуемо, оказался в руках Григория. – Какая разница, что я скажу, если вы мне все равно не верите.
– Я тебе верю, – соврала я.
– Какой пароль? – заорал Гришка. Ага, дочь предусмотрительно поставила пароль на телефон. Да уж, не знаю, как там с сыром и с колбасой, а с доверием у нас определенно перебои. Наложили мы санкции на доверие дочери. Идиоты.
– Деточка, если он сейчас так себя ведет, он не стоит и капли твоих слез, – сказала я по возможности мирно.
– Я его убью! Закопаю, – торнадо по имени Григорий Сафьянов разметал все в радиусе метра. В бессильной ярости он отбросил телефон на пол, и тот разлетелся на составные части, отчего Варвара побледнела и разразилась новыми слезами.
– Я убегу из дома, – в слепой ярости заявила она.
– Что-о? – чуть не задохнулся Григорий. Тут я вдруг поняла – все, ситуация критическая. Еще немного, и мужа хватит удар. Такого багрового цвета лица я не видела у него лет десять, с тех пор, как он однажды уснул под деревцем в Карелии, а оно возьми да и выйди из тени. Муж тогда пролежал на солнышке часов пять, а затем, сутками позже, его лицо стало примерно такого же оттенка, как сейчас. После Гриша полинял, сбросил старую кожу, как змей. Мы его все дразнили коброй Сталлоне.
Я вылетела из комнаты, добралась до ванной и быстро, насколько это было возможно, набрала в кувшин ледяной воды. Я вернулась обратно и точным, хорошо рассчитанным движением руки выплеснула весь кувшин на Гришино лицо. Ледяная вода соприкоснулась с разгоряченной кожей, потекла по плечам, заползла под рубашку. Гриша замер, словно впал в ступор. Он уставился на меня в немом изумлении, а я, пока он еще не вышел из короткого шока, рявкнула так громко, как смогла:
– Дай девочке сказать, что случилось!
Дальше воцарилась тишина, какая бывает, когда попадаешь в сердце урагана, в его воронку. Варя с изумлением смотрела на промокшего насквозь отца, на меня, на ошалевшую бабушку. Гриша задыхался, как рыба, выброшенная из привычной среды. Я замерла, ожидая последствий, когда-то, между прочим, предсказанных индейцами майя.
Апокалипсис.
Но вдруг неожиданно Гришка опустил плечи, а затем и весь целиком осел на предусмотрительно подставленный мною стульчик. Он устало посмотрел по сторонам и, видимо, осознал, что все присутствующие тут зашли как-то слишком далеко. Если ребенок уже грозится, что уйдет из дома, нужно что-то менять. Наша сероглазая Варечка нас боялась.
– А она уже все сказала, – пробормотал Гриша, и в голосе его звучала горечь.
– Да, я сказала тебе! Никто меня не бил, – с вызовом ответила Варя, но я с радостью отметила, что громкость и у нее упала. Голос, кстати, охрип. Интересно, сколько они тут уже ругаются?
– Я видел в своей жизни следы от ударов кулаком. И это именно он, – парировал Гриша.
– Ты видел? – и Варя расхохоталась. – Ты все всегда знаешь, да?
– Если тебя никто не бил, тогда откуда у тебя такой синяк? – спросила я. – Ведь ты же понимаешь, мы не можем пройти мимо такого спокойно.
– Конечно! – кивнула Варя. – И директор школы не может пройти тоже. Но прошел. Сказал, что я сама виновата.
– Она пытается меня уверить, что их физрук сознательно нанес ей удар мячом в лицо, – пробормотал Гриша и махнул рукой. – Это – не удар мячом. Это работа ее рыжего малолетнего козла.
– Кри-ми-на-лист долбаный! – продекламировала совершенно неуважительно Варя. Гриша снова поднял голову.
– Не смей так со мной разговаривать! – завел свою пластинку муж. Интересно, что он может разговаривать с кем хочет и каким хочет тоном. Я подоспела и ответила ему первой, опередив очередную грубость Вари на секунду.
– Это легко проверить, – заявила я сладким тоном. – У меня есть телефон как классной руководительницы, так и директора.
– Что ж, разумно, – согласился Гриша, победно глядя на Варвару. Забавно, что в ее глазах горели те же победные огни.
Через минуту все выяснилось.
Марина Ивановна извинялась как сумасшедшая. Она пыталась позвонить, но у меня телефон отключен, а звонить отцу, понятное дело, не осмелилась. Физрук, конечно, не прав. Но все обошлось. Была оказана медицинская помощь. Выговор объявлен. Путь Варя посидит дома до конца недели, не переживайте. Пусть выздоравливает. Бедный ребенок.
– Ну? – вытаращилась на Гришу дочь.
– Ну, что? – развел руками Григорий. – Ну, извини.
– Извини? – теперь уже пришел черед Вари бесноваться и негодовать. – Ты мне не веришь, считаешь меня сумасшедшей, думаешь, я позволю с собой вот так обращаться! – Варя ткнула в синяк.
– Я не прав, – пробубнил Гриша, и, поверьте мне, для него даже просто сказать это – уже победа.
– Ты чуть не сломал мне телефон. Ты пытался взломать его и влезть в мою личную жизнь! – Варя шла до конца.
– Доченька, ты пойми…
– Нет, это ты пойми, – взмахнула руками она. – Мой парень бы никогда такого не сделал.
– Ох, я не могу этого слышать, – простонал Григорий. – Ну, какой, к черту, парень. Что ты нашла в этом рыжем хмыре?
– Доченька, ты пойми…
– Нет, это ты пойми, – взмахнула руками она. – Мой парень бы никогда такого не сделал.
– Ох, я не могу этого слышать, – простонал Григорий. – Ну, какой, к черту, парень. Что ты нашла в этом рыжем хмыре?
– Да пойми ты, я уже не ребенок и могу за себя постоять.
– Да нет же, ты ребенок. Мой ребенок! – покачал головой уже успокоившийся немного муж. Его цвет лица, слава богу, приходил в норму.
– Пап, ты должен мне верить, – Варя посмотрела на него своими честными серыми глазами. – Если мне понадобится твоя помощь, я к тебе сама приду и скажу.
– Правда? Обещаешь? – переспросил Григорий, и в глазах его появилась надежда. Он посидел еще немного, растерянный и ошеломленный произошедшим. Муж напряженно двигал скулами, и я могла бы поклясться, что знаю, о чем он думает. Он прикидывал, должен ли, как хороший отец, защищающий свое дитя, пойти и поколотить этого самого физрука. Чтоб знал.
А я вдруг подумала о том, что хотя теперь и выяснилось, что Дима Грачев не наносил никаких физических увечий нашей своенравной дочери, один маленький вопрос все равно остается неотвеченным. Что он сделал, что моя Варя плакала из-за него ночью? Пусть она пытается убедить меня, что ничего не произошло, я знаю – это не так. Сегодня Гриша был готов убить всех вокруг, даже не удосужившись разобраться в том, что случилось. Что будет с ним завтра, когда Гриша узнает, что рыжий черт разбил сердце дочке? А ведь парень сделает это, верно? Разобьет ей сердце, или она – ему. Это неизбежно. Нормальный ход событий, когда речь идет о первой любви. Плакать ночью, расставаться, думать, что это конец света. Убедиться в том, что это не так. А пока Варя будет залечивать душевную рану, наш домашний Халк разнесет вдребезги целые Химки.
Глава 10, в которой мы ведем себя очень тихо
Время перескакивает из точки «А» в точку «Б» неравномерными прыжками, как будто перепрыгивает через лужи разной величины и объема, коих полным-полно на дорогах Химок в конце апреля. Запутавшись в паутине бытовых проблем, я не успеваю замечать, что время идет вперед. Иногда стою у окна нашей спальни и смотрю на мокрые полосы, оставленные шинами автомобилей на изрытой ямами дороге. Снега больше нет, но цветные картинки еще только зарождаются в голове художника. Из черно-белого мир превратился в черно-серый.
Раннее утро. Машины стартуют с парковки и оставляют позади себя все новые и новые узоры на дороге. Мне кажется, что время – это черно-белое артхаусное кино, и кто-то снимает весь мир ускоренной съемкой с одной точки, чтобы увидеть, как все растет и меняется за считаные доли секунды. Весь мир пляшет под дудку невидимого режиссера.
Наша квартира еще спит. Бабушка раскатисто храпит на кухне, Варя спит тихо, неслышно, и никакой храп ее не будит. Один раз мне довелось наблюдать поединок ее с будильником в телефоне, и должна сказать, что победила «Варвара-краса, длинная коса». Она спала, а будильник звонил, аж разрывался от напряжения, пытаясь добудиться до моей деточки.
Даже бровью не повела, продолжала спать глубоким сном, ровно дыша и обнимая подушку.
Я стою у окна, смотрю, как солнечные лучи отражаются в окнах дома напротив. Такой роскоши, как прямой солнечный свет, у нас не бывает, слишком густая эта наша частная точечная застройка. Но даже рикошет ярких желтых лучей поднимает настроение. Мир и тишина. За последний месяц все пришло в равновесие. Даже предварительные тесты по ГИА, заваленные вначале, Варя выправила, пересдала.
И не плакала больше по ночам. Я знаю, слушала. Она теперь засыпает и просыпается под Аврил Лавин и Майли Сайрус и подпевает, улыбаясь и пританцовывая.
Мне больше не звонят из школы, что, несомненно, радует. Один раз я на всякий случай сама позвонила Марине Ивановне, но та тоже признала, что девочка упокоилась, уроков не прогуливает (физкультура не в счет, особенно после того, что произошло) и ведет себя как раньше. Только стала задумчивее, иногда уходит так глубоко в свои мысли, что приходится переспрашивать дважды. Но это не беда, раз она дает ответ на поставленный вопрос.
Даже Алевтина Ильинична признала, что Варя изменилась в лучшую сторону, затихла и повзрослела. Конечно, свекровь убеждена, что такая благотворная перемена произошла исключительно благодаря ее приезду и ежечасному неусыпному надзору. Было бы странно, если бы она думала по-другому. И потом, свекровь просто не хочет уезжать обратно в Мурманск, пока окончательно не потеплеет. И я ее могу понять.
В Химках, по крайней мере, нет полярной ночи.
Я не возражаю. Тоже успокоилась и затихла, прихожу в себя после долгой зимы. Весна уже дышит в лицо, ее дыхание – мятное, теплое. Я готовлюсь к чему-то прекрасному – купила витамин «Д», пью по вечерам ромашковый чай, а когда выхожу на улицу, подставляю лицо солнышку и долго, сколько хватает терпения, стою с закрытыми глазами, наслаждаясь их теплым прикосновением.
– Ты уже встала? Я не слышала будильника, – сказала мне Алевтина Ильинична со своего разложенного дивана, хотя ответ был очевиден, если только не предположить, что я хожу во сне. Я стояла перед ней в халате (новом, так как старый она окончательно приватизировала) и потягивалась.
– Чего-то не спится, – пожала плечами я.
– Что готовить на завтрак? – спросила она, одновременно усаживаясь на диван. Сейчас начнется суета. Свекровь всегда спрашивала меня, что приготовить на завтрак, обед или ужин, но это не значит, что от меня и в самом деле требовался ответ. Скорее, это была такая дань вежливости, условная игра по условным правилам, в которую мы играли, чтобы сохранить хрупкий баланс силы. Я хозяйка дома, и у меня нужно спросить, что приготовить. Я же всегда даю правильный ответ на этот вопрос, а именно – «что-нибудь на ваше усмотрение, что вы считаете правильным».
– Я сделаю яичницу с беконом, – приняла решение свекровь. Я задумалась с улыбкой, что бы она ответила, если бы я сказала, что Грише, к примеру, бекон вреден, а Варя вообще предпочитает тосты с колбасой.
– Отлично! – кивнула я. – Пойду умоюсь, пока ванную не заняли.
– Ты сегодня Гришу встречаешь с работы? – спросила бабуля, когда я стояла уже в дверях ванной. Я рисковала. Если дать Варваре зайти в ванную комнату до меня, то можно будет идти умываться в кухонной раковине. Я теперь даже и запасную зубную щетку там держала на всякий случай. Такое ощущение, что Варя заходит в ванную и проваливается в пространственно-временную дыру, из которой выскакивает только за пять минут до выхода – моего выхода, – когда мне уже нужно быть не только умытой, но и накрашенной.
– Нет, а что? – спросила я осторожно, потому что из-под Вариной двери до меня донеслись звуки песни «Hello Kitty», а значит, времени на то, чтобы занять ванную, осталось совсем мало.
– У него вечерняя экскурсия? – спросила бабуля, не понимая и не разделяя моего беспокойства. – А какая? Не «Вечерние огни старинной Москвы»?
– Я не знаю, – нахмурилась я. – Спросите у него.
– Я хочу поехать еще раз на эту экскурсию, – продолжила не торопясь бабуля. – Она мне очень понравилась. Ты была на ней?
– Я была на всех его экскурсиях, – бросила я, а в голосе против моей воли зазвучало раздражение. Варвара открыла дверь и появилась в проеме – в своей пижамке с Микки-Маусом и длинными спутанными волосами, разлетевшимися по плечам. Поздно! Опять опоздала!
– А я бы и пять раз прокатилась. Красиво – страсть, все эти особнячки. У нас в Мурманске тоже есть красивые улицы! – добавила Алевтина Ильинична, почему-то обиженным голосом и почему-то не мне, а Варваре.
– Ага, – хмуро кивнула она, надвигаясь на меня, как цунами.
– А ты, Варюша, не хочешь поехать с папой на вечернюю экскурсию? – спросила Алевтина Ильинична. Наивный человек! Да Варька была на каждой экскурсии трижды, пока однажды она сама не начала декламировать текст про историю улиц Москвы, пародируя голос экскурсовода. Только после этого папа отстал от нее, признав, что теперь, кроме зарплаты, от его работы нет никакого побочного эффекта.
– Я? – вытаращилась дочь. – С папой на автобусе таскаться? Опять? Ни за что! Мам, дай пройти.
Я вздохнула и посторонилась. Надо будет мне на кухне еще и кремы поставить, и дополнительную расческу. А пока я прошла в кухню и склонилась над раковиной, тщательно вычищая зубы своей старой щеткой.
– На тебя-то делать яичницу? – спросила бабуля, а по кухне полетел тонкий запах жареного бекона. Сейчас, сейчас он разбудит Гришку лучше всякого будильника.
– Не, я лучше кашку, – покачала головой я.