– Идите к пруду. Встретимся через десять минут у зеленой скамейки.
Проникнувшись духом конспиратизма, я не спеша пошла в другую сторону. Лишь убедившись, что за мной никто не следит, рванула к пруду. Зеленых скамеек вокруг него было несколько, но я остановилась на самой ближней. Из-за разросшихся кустов сирени ее почти не было видно, и я сочла ее самой подходящей для конфиденциальной беседы.
Дядя Миша и в самом деле пришел именно к этой скамейке. Плюхнулся рядом со мной и опахнул довольно-таки крепким запахом перегара. Заметив, что я поморщилась, заносчиво признал:
– Да я всего-то в легком подпитии. Вот раньше, бывало, крепко закладывал. Но после истории со стулом завязал. И сейчас только слегка винцом балуюсь. Совсем чуть-чуть.
Интересно. Если сейчас, по его словам, он винцом балуется слегка, то что же было раньше?
– Что за стул стоит в вестибюле? Может быть, с ним произошла какая-нибудь история?
Дядя Миша почесал затылок, активизируя мыслительные процессы.
– Да история случилась не только со стулом, а вообще с «Прудом». Хотя история такая, что не каждый поверит.
Он начал рассказывать, щедро пересыпая свою речь чересчур уж простонародными выражениями. Для удобства восприятия я излагаю рассказ в облагороженном виде, в естественном виде его в приличном обществе слушать нельзя.
…Десять лет назад, на заре российского капитализма, в «Пруд» прибыла дамочка. Ничего особенного в ней не было. Средних лет, собой невидная, ежели грамм двести не принять, то и посмотреть не на что. И не сказать, чтобы с гонором, но все ей порядку хотелось. А какой в те времена был порядок, когда зарплату директор, он же хозяин, хотел давал, хотел не давал? Понятно, чтоб прожить, все и тащили, кто что может. А хамили просто по привычке, что такого? При социализме ведь про безработицу никто и не слыхивал, наоборот, рабочих рук не хватало, вот и распустился народ, зная, что все равно не уволят. Позволяли себе лишку, это точно.
Как-то эта дамочка пришла в столовку, а там такую еду подали, что и свиньи бы жрать не стали. Она давай возмущаться. Даже книжку жалобную потребовала и пригрозила в инстанции написать. Вышестоящие. А у нас тут одна инстанция была, главбухша наша. Она директору родней доводилась. В общем, власть тут у нас была в одних руках.
Услыхала главбухша дамочкины угрозы, и решила той веселую жизнь устроить. И понеслось. Пойдет она ванны принимать, выходит, а у нее то туфель нету, то кофты, а то и юбки со штанами. Жалуется она, а все без толку. Директор ей в глаза говорит, что виновных непременно найдут и накажут, а за глаза с главбухшей хохочет.
Многие к ним тогда примкнули. То еду дамочке пересоленную подадут, то в ее номере ни с того, ни с сего ремонт устроят. Пыль, грязь, шум, ну, и мат, конечно, как же русскому человеку без ругани? Кто как изгалялся. Это же весело, травить беззащитного человека. А что, если начальство позволяет, да еще и подзуживает?
Сотовых телефонов в те времена не было, стационарные стояли только у начальства, к ним дамочку не подпускали. Автобус у нас приходил строго к началу новой смены, новых отдыхающих привозил, старых увозил. В общем, она тут у нас как в западне оказалась.
Но вот смена закончилась, и автобус приехал. Дамочка к нему бегом, а ей горничная заявляет, что она якобы полотенце санаторское утащила. Та давай возмущаться, но у нее чемодан забрали и унесли, чтоб обыскать, причем куда, не сказали. Она давай бегать свой чемодан искать, у людей спрашивать. Кто-то проговорился, что чемодан унесли в бухгалтерию.
Она туда, а дороги-то не знает, у нас администрация сидит отдельно, от главного корпуса далеко. Вот бегает она по территории, спрашивает, где тут у нас бухгалтерия, и каждый встречный-поперечный ее в другую сторону отправляет. Веселились, одним словом. Тут она совсем рассвирепела. Вынесла из вестибюля один из стоящих там старых стульев, уселась на него и поехала.
Он изогнулся, чтоб ей сидеть удобнее было, и помчался на задних ножках. Нам бы тогда уразуметь, что дело-то нечисто, но уж больно все разошлись. Ну, ездит баба на стуле, ну и что? Люди разные, кто на чем хочет, на том и ездит.
Кончилось все тем, что директор решил все-таки этот бардак прекратить. Взял ее чемодан и выставил на крыльцо. А сам ушел. Зачем ему бабские вопли слушать? Я увидел это да ей и сказал. Автобус тоже стоял, ждал ее, шофер сознательный попался.
Она подлетела к крыльцу, схватила свой чемодан и заявила усмехающейся обслуге, я, мол, так зла, что, как только выеду за околицу, у вас пропадет свет. И не будет его до тех пор, пока я не успокоюсь и вас не прощу. Но знайте, я еще раз сюда когда-нибудь обязательно приеду, для проверки. И, если вы еще раз устроите хоть малейшую пакость или мне что-либо не понравится, берегитесь. Тогда я вам устрою настоящий конец света.
Все, кто стоял вокруг, давай хохотать. И что их так насмешило, я до сих пор не пойму. Я-то тогда для сугреву принял граммов двести и в их проблемы не вникал.
Вот прошло минут пятнадцать, то есть ровно столько, сколько нужно автобусу, чтобы выехать с территории «Пруда», и у нас вдруг все потемнело. Вроде по часам белый день, а вокруг кромешная ночь. На небе тускло так что-то мерцает, типа как луна за тучами, только чуток пожелтее.
Фонари тоже не горят, хоть их и пытались включить. Электрики все вокруг облазили, говорят, все в порядке. Главбухша, прибежавшая к главному корпусу, беснуется, ничего понять не может, даму эту приезжую костерит. И нечаянно вдруг садится на стул, который дамочку по санаторию возил.
А он возьми да и помчи ее к пруду! И скинул в воду аккурат на этом месте, где мы теперича сидим.
Она давай вопить и к берегу подбираться. Да только дойдет во-он до того камешка, как стул снова ее обратно в пруд загоняет.
Что делать? Позвали участкового. Он пришел не один, а с парой крепких мужиков. Попытались они этот стул одолеть, но тот не дался. Да и когда это человек сильнее железяки был? Человек, он же мягкий, ему больно, а стул железный, твердый, ему все равно, ежели по нему и лупят чем ни попадя. Он, кстати, не стесняясь, сдачи давал. По нему раз стукнут, а он по обидчику два. После этого обидчик, понятное дело, больше к нему не подходит.
В общем, участковый боролся-боролся со стулом, да и заявил, что сделал все, что мог.
Хотел уже уходить, он и сам эту опупенную бабенку терпеть не мог. А она ему командует: стой! А ну, говорит, пистолет у тебя есть, уничтожь этот дрянной стул! А тот в ответ: мол, если он будет расстреливать стул, то неизвестно, куда рикошетом попадут пули. Вполне возможно, ей в лоб.
На вопли бухгалтерши о помощи пришло несколько отдыхающих. Один из них, здоровенный такой бугай кило под двести, сел верхом на стул и велел ей вылезать. Та побрела к берегу. Казалось, вот-вот выйдет, но тут стул снайперским броском отправил своего седока на самую середину пруда, а бабенку загнал обратно.
Поскольку телефоны не работали, а о сотовых телефонах тогда и слыхом не слыхивали, то докладывать районному начальству о нашем ЧП пришлось участковому, благо рация у него была.
Начальство в конец света в отдельно взятом санатории, естественно, не поверило, решило, что участковый просто пьян, но подмогу все-таки выслало.
Через час подъехавшая подмога убедилась, что света на территории санатория в самом деле нет ни дневного, ни электрического, и попыталась расспросить об этом директора, но ничего внятного не добилась. Он нес какую-то чушь об обидчивой дамочке, не понимающей шуток, о стуле-террористе и конце света.
Подмога по рации доложила о ситуации в центр. Начальство им снова не поверило, решив, что это какой-то неприличный розыгрыш, и пообещало влепить каждому шутнику по строгачу.
Посидев в темноте, санаторский народ испугался. Дамочкины слова, сказанные в сердцах при отъезде, знали даже вновь приехавшие клиенты и грозились тут же уехать. Что за радость отдыхать в темноте? Тем более что ни поесть, ни процедуры принять без электричества невозможно.
А их отъезд для санатория конец. Держались-то ведь только на деньгах отдыхающих, других источников не было.
Тут и обслуга перепугалась. Если санаторий закроется, где работать-то? Уезжать никому не хочется, места тут у нас красивые, да и дома добротные, хозяйство опять-таки налаженное. Что делать?
Пока то да се, день прошел, другой наступил. Главбухше, чтоб от усталости не потонула, спасательный круг приволокли, старинный, но исправный. Вот болтается она в этом круге посредине пруда, а вокруг директор с районной подмогой и участковым заседают. Думают они, думают, а все без толку, ничего придумать не могут.
Участковый, он за то, чтоб дамочку разыскать и к порядку призвать. Но директор против. Вдруг она еще больше разозлится и устроит катаклизм пуще прежнего? Типа как снег посреди лета напустит, тогда и вовсе хана будет.
Районная подмога тоже против того, чтобы дамочку к порядку призывать. Они за то, чтоб разыскать ее и извиниться.
Но тут возмутилась главбухша. Она тут сидит уже вторые сутки, вся тиной провоняла, и она же еще и извиняться будет? Да ни за что! Это пусть перед ней извиняются!
Я предложил петуха разыскать, чтоб он своим пением это безобразие прекратил, но все остальные заявили, что никогда не слыхали, чтоб по петушиному крику электричество включалось.
В общем, переговоры зашли в тупик.
И вдруг, на радость людям, показалось солнце и фонари зажглись! Даже Петр Афанасьевич от счастья прыгал, хотя он всегда возмущался, когда электричество днем горело и счетчик зря киловатты мотал.
Подмога укатила, составив акт о своей победе над темнотой, главбухша из пруда вылезла, а директор постановил: с клиентами быть предельно внимательными и любезными, все желания исполнять! И посмотрел на главбухшу.
Та от многочасового сидения в пруду еще не отошла и аж завопила от возмущения. В общем, разругались начальники в пух и прах. Главбухша из санатория свалила, пообещав припомнить все свои обиды.
С той поры все стали жутко вежливыми и услужливыми. Но их не слова Петра Афанасьевича убедили, а обещание дамочки вернуться. Вдруг и в самом деле приедет и ей что-нибудь не понравится? Уж лучше не рисковать.
…Вдали призывно заиграл пионерский горн, и дядя Миша спохватился.
– Это меня потеряли!
Он с намеком на меня взглянул, и я, догадавшись, в чем дело, протянула ему сотку. Он расцвел, сунул бумажку в карман и умчался.
Я вернулась в вестибюль и уже с пристальным интересом всмотрелась в стул. Никаких признаков жизни он не подавал, и я озадачилась, не угостил ли меня дядя Миша примитивной байкой? Хотя бы для того, чтобы перехватить на взбадривающее?
Прошла еще неделя. Жизнь текла вяло и несколько сонно, так, как и положено в хорошем санатории. Оздоровление и не предполагает шум и излишнее веселье, разве не так?
Возвращаясь в свой номер после очередной процедуры, прошла по вестибюлю, где толпилось с десяток тревожно перешептывающихся отдыхающих. Чаще всех звучала фраза «рейдерский захват». Заинтригованная, я присоединилась к ним. Растерянный Петр Афанасьевич отчего-то жался к стулу, кидая на него молящие взгляды. Предводитель захватчиков в цивильном костюме-тройке с белоснежной рубашкой, более уместными на каком-нибудь дипломатическом приеме, увесисто пообещал:
– Не беспокойтесь, дамы и господа! Документы у меня в порядке, акции на это заведение у меня вот тут. – Он потряс внушительным кожаным дипломатом с кодовым замком. – Как новый владелец, я имею право сменить администрацию и персонал. Но для вас, – тут он повернулся к группе отдыхающих и изобразил любезную улыбку, больше похожую на кошачий оскал при виде особо жирненькой мышки, – ничего не изменится. Вы как отдыхали, так и будете отдыхать. Только с большим комфортом. А сейчас идите, идите отсюда!
Приехавшие с ним лихие мальчуганы мигом оттеснили нас с поля боя. Пожимая плечами, я вышла из здания. Возле входа стояло несколько джипов и один микроавтобус. Похоже, захват был продуман до мелочей.
Проходивший мимо меня дядя Миша чуть заметно мне подмигнул, и я, сделав вид, что любуюсь летавшими вокруг черно-оранжевыми бабочками, повернула за угол. Дядя Миша, шустро обежав здание с другой стороны, встретил меня у клумбы с маргаритками.
– Это же племянник нашей главбухши, Толька! Вот выпендривается, гад!
– А где она сейчас?
– Да она почти сразу после той истории в Москву укатила. После того, как день в пруде намокала, она на весь белый свет обозлилась и с Пашкой рассорилась. Заявила, что это он стул подзуживал. А сейчас, похоже, отомстить решила.
– Но неужели она скупила все акции санатория?
– Да нет и не было у нас никогда никаких акций! Это Толькины выдумки, лапша на любопытные уши! Ну, побегу, посмотрю, что там дальше будет!
Он убежал, а я присела на скамейку у клумбы с маргаритками. Удивительно приятные цветочки. Соперничать с розами или они, конечно, не могут, но есть в них какая-то неизбывная прелесть. Можно часами смотреть, не отрываясь.
Но полюбоваться на них мне не пришлось. С другой стороны раздались странные вопли, потом звук мощных моторов, визг шин по асфальту, и наступила тишина.
Подскочив, я побежала к центральному входу. Там было абсолютно пусто. Даже отдыхающих не было видно. Я посмотрела на часы, время обеденное. Все в столовой, потому и пусто. Но где же захватчики?
По центральной дороге шел дядя Миша, красный, отдувающийся, с довольной улыбкой на лице. Я быстро пошла ему навстречу, чуть подпрыгивая от нетерпения.
– Что здесь было?
Дядя Миша счастливо рассмеялся.
– Стул не подвел! Толька его увидел, возмутился, какого лешего здесь делает эта рухлядь. Видимо, тетушка про стул ему ничего не рассказывала. Правильно, он после этого бы ее в два счета в психушку сдал. Схватил стул, хотел выкинуть за дверь, но тот извернулся, наподдал племянничку под заднее место, подхватил его и повез. На задних ножках, аж искры дугой засверкали. Я было за ним побежал, да куда там! Стул выскочил из дверей и рванул по проселочной дороге, только его и видели. Толькины гаврики попрыгали в машины и кинулись вдогонку. Не знаю, догонят или нет. Стул, он верткий, он по любой чащобе проедет, где машинам путь заказан.
– А куда же он направился?
– Да кто ж его знает! Долго он не выдержит, ножки изотрутся. Они же из мягкого металла, на такие нагрузки не рассчитанные.
– Он не к пруду поехал?
– Нет, в другую сторону.
Мы одновременно подумали, как было бы славно полюбоваться на этого криминального Тольку, сидящего в пруду, но сказать ничего не успели, из здания вышел счастливый Павел Афанасьевич с Толькиным кожаным дипломатом, положив конец нашему занимательному разговору. Увидев босса, дядя Миша тотчас сделал вид, что со мной не знаком и быстренько отчалил, для камуфляжа собирая по дороге мелкий мусор, оставленный налетчиками.
Павел Афанасьевич мелкими шажками подкатил ко мне.
– Вы уже пообедали? Понравилась вам еда? А обслуживание? А интерьер? А чего, как вы думаете, не хватает нашему санаторию?
Выслушал мои односложные ответы, осторожно полюбопытствовал:
– Вам наш дворник никаких побасенок не рассказывал? А то он любит отдыхающих потчевать небылицами разными. Любимая у него про стул, который якобы ездит сам по себе. – Тут он замолчал, внимательно отслеживая мою реакцию.
Пришлось сделать вид, будто не понимаю, о чем речь.
– Какой стул?
Он возбужденно потер пухлые ручки.
– Да не важно, совершенно не важно, какой. Любой. Дядя Миша, он, как бы это выразиться, немножко неадекватен. Выдумщик он. Фантазер. На почве излишне принимаемого алкоголя. Вы же понимаете?
Что дядя Миша излишне употреблял взбадривающие напитки, было видно с первого взгляда, и я вежливо поинтересовалась:
– А почему вы его тогда не уволите?
Директор озадачился, будто эта мысль никогда не приходила ему в голову.
– Да за что, помилуйте? Со своими обязанностями он вполне справляется, а что побасенки разные рассказывает, так это даже хорошо. Клиентов привлекает. Расскажет какую-нибудь небылицу, отдыхающие и развлекаются. Иной раз даже по второму разу приезжают, чтобы узнать, чего тут у нас произошло новенького. Просто его слова не нужно принимать всерьез, только и всего.
Он так старался меня разуверить в истинности дяди Мишиных побасенок, что на его сверкающей лысине появились крупные капли пота.
Мне не понравился его напор, и я, наивно хлопая ресницами, поинтересовалась:
– А что случилось с теми людьми, что приехали сегодня? Мужчина еще заявил, что теперь он здесь хозяин?
Павел Афанасьевич лихорадочно облизал губы. Ясно, меня он в группе любопытствующих не заметил.
– Да просто выяснилось, что никаких документов на санаторий у него нет. И когда я потребовал их предъявить, просто уехал. А что ему еще оставалось делать? – при этом он как бы ненароком завел за спину руку с дипломатом.
Огласив этот явный бред, Павел Афанасьевич приосанился, будто и впрямь мог совершить столь героический поступок. Заявлять, что ни на какие решительные действия он не способен априори, я не стала. Восхищенно прищелкнула языком и повернулась, дабы сбежать от этого непродуктивного разговора.
Пребывая в откровенной эйфории, директор вдруг ляпнул:
– Все-таки неисповедимы пути Господни! – чуть помолчав, добавил: – И не Господни тоже! То, что казалось плохим, вдруг оказывается благом, а те, кого считал друзьями, оказываются предателями. Ну да все хорошо, что хорошо кончается!
Он пошел прочь, победно размахивая дипломатом и чеканя шаг, будто полководец, выигравший сражение. А, с другой стороны, может быть, так оно и есть? Не зря же он столько лет берег этот стул? Предчувствовал или знал, что может понадобиться? Или просто боялся к нему прикасаться?
Вечером ко мне подошел дядя Миша. Взъерошенный какой-то и непривычно трезвый.